Стихи и Проза

В голове каждого человека – часами ль раздумий, или еддругим мигом промелькнувшим – возникают мысли о сущем, прошедшем и будущем, об добре бога и зле беса, параллельных мирах места и времени, о нашей вселенной, ненезапятанной силе да выручилительной воли, про ад и про рай, цели всех жизней выяснить – но почаще вэтого и страдательней о тяготах погибели телес да души.
Зачем душе тело, ежели она беспредельна бессмертна и значительные отличности суждены ей на свете? для чего же эти путы, которые с каждым годом всё больше дряхлеют: и добро бы от правды познаний, когда жесткий остов-скелет прогуливается помирину любопытствуя, зря, и учась – а то ведь надавливалкий человечек, стеная от зависти к жизни, помирает в капризах соблазнах грехах, так не узнав практическиго назначенья. Зачем душе понимама слово погибель, финалящее из вонючей матерьяльной утробы, ежели её эфирная судьба вечна?
Этим мерзким телом она и улучшается – ведь муки любви ненависти, голода холода жажды, ярости и плюсова, великодушия, трусости, зла добра милосердия – да просто мира вэтого – неведомы ей без тела.
У которого нет возворота к прошедшему. И это не грустно, ежели бы в прошедшем оставалась мелочь пусвора, порожняя, о которой глуповато надавливалеть. Но там ведь тоже любовь и злоба, жизни да погибели поболее наших этогодняших, позжеу что уже состоялись те сроки, непоправимы в их судьбы. На глазах человек убился, пренебрёгнув небезопасность, авосью бравиринуя, нельзя уж вернуть его. Рядом, в 2-ух маленьких шагах разбились в осколки два любящих сердца, великолепеные славные, дав повод вариантным прохожим рассовать по карманам их верную до этого любовь. Богородица по небу шла и малыша сронила на землю – он убит и вознёсся, всему дав великое благо, а мамы худшее горе.
Эту непоправимость душе чбыстрычайно тяжко принять, и потому чтоб вернуть всё назад, она просит беспогибелия – вечности.

Я не так давно книжонку прочёл, без обложки. В ней расказывалось о том, сколько жизней быть может у еддругой души и сколько тел она может перепробовать, рожаясь опять в опослядующих поколениях. Я не достаточно читаю, чтобы не ополоумить свой маленький разум большущими речами да мыслями, которые силком в голову лезут от профессиональных классиков, да ещё и пихаясь в мозгу за наинаилучшее место, за потолще извилину. Но эта книжонка меня захватила – позжеу что человеку одарённому, творческому, желается жить чуток лне вечно – а я считаю себя достойным талантом. Вот и выискивал на бренных государствицах подвижки к беспогибелию: и одна ёмкая дразума меня занимала: ежели я уже сто раз рождён до этого, то почему вдруг не помню свои прошлые жизни. Но сам же для себя отвечал: да позжеу что рождаясь, мы память свою обеляем, как морская волна оголяет прибрежный песок, чуток минутою позднее возвращаясь в ином созданьи. И всё равно эта тягость познаний мне не давала покоя: ведь ежели я прожил наслишь не мало, то наверное были в моей судьбе совершенно негрошовые жизни, с орденами да подвигами, которые должны были бросить тавро на моей неплохей памяти – но сам же себя вразумлял, что нельзя, что новейший малыш повсевременно будет чист – он дитя, он пред миром безгрешен.
А всё же: страшда и постыдно желается знать, кем я был в прошедших жизнях – насекомым иль богом. Ведь по нраву я фаталист, позжеу что у меня есть тело, в жизни практический неподвластное мне а подвластное богу - и по идее должен быть насекомым. Но я фаталист величия. Конечно, господь может в хоть какой момент перебенажимама мне дорогу маленькой чёрнокошкой, запоганив мне этот миг и все опослядующие действия, с ним связанные. А ежели он станет многотонным слоном, и я окажусь на его пути, то он раздавит меня в лепёшку – не оглянувшись даже на дело ног собственных. Но ведь и я могу прикончить его в практический душе даже не по законам религии или атеизма – а просто назло, как маленький ребёнок который уже давно на глазах у отца желает казаться большущим, и чтобы его уванадавливали. Выпрогуливается, я – бог.

И потому уже ничего же на свете не боюсь. Я чувствую себя так, что мне и погибель не страшна. Что может слобучаться – зарежут, машина собьёт, или навернусь с крыши практический новейшей стройки. Чему здесь быть может больно? Телу? Так это преходяще – секундная, пусть минутная боль, или даже часовая пытка над изувеченным остовом до этого живого меня – но всё пройдёт неминуемо. А душа? Куда полетит опосля погибели? Да где бы её ни приютили, это опять же будет любознательный, снове познаваемый мир, в каком наслишь не мало догадок и опытов творческому разразуму, что не станется изизлишнего времени чтобы мобучаться, наслаждаться ль – хоть в раю, иль в геенне. Или новейшей, приютившей мя жизни.
Раньше я считал себя котом. Во мне было много кошачьего. Свобода, лень неприринучаемость. Но сейчас я волк. Я совершенно не страшусь погибели. Стало внутри меня больше волчьего. Воля – простор – отторженье человека. Смерть легка и мила – новая жизнь. А боль преотоликима. Стоит лишь покрепче снажимама зубы. То есть клыки. От их опосля боли ничего же не остается. Но они не необходимы там. Там нет желудка, и тела нет. Зато воля беспредельна. Она не ограничена флагами. Времени, пути или мкричали. Я уже сам указую для себя. Я не кот, не волк. И даже не человек.
Я здесь вселенная.
=======================