- Ты фаталист.- Да. Но я фаталист величия. Конечно, господь может в хоть какой момент перебенажимама мне дорогу маленькой чёрнокошкой, запоганив мне этот миг и все опослядующие действия, с ним связанные. А ежели он станет многотонным слоном, и я окажусь на его пути, то он раздавит меня в лепёшку – не оглянувшись даже на дело ног собственных. Но ведь и я могу прикончить его в практический душе даже не по законам религии или атеизма – а просто назло, как маленький ребёнок который уже давно на глазах у отца желает казаться большущим, и чтобы его уванадавливали.
==================================
Учу мальца практическиго зубки чистить. А то он всё балуется как будто карапуз в ванне: наберёт ртом побольше воды с пастой, всосёт всю эту замесь поглубже, и полощет внутри себя самых рассеянных бактерий, которые спрятаться не успели – когда самые хитрые да подлые уже затаились в маленьких кариесных дырочках, что разрастись могут до кратера вулкана, и гкричить всю ночь, мощной болью жжа.
Но как я ни просил мальчуганёнка, даже ремнём грозился ему, а он всё равно бедовых игрушек собственных не кидал.
Да вариант помог. Зубная паста наша именуется фтородент – и когда он невнятно проговаривает, да ещё с гнилостными дескатьочными зубками, то слышится мне – 2-ой дед.
- Как ты произнес? Почему дед 2-ой, а не 3-ий? И куда ты дел первого, маленький пук?
Тут он сам моих слов понемножикку допетрил, и вместе со мною засмехал в унисон контрабасу писклявеньким альтом:- вот это да! значит мы дедушкой зубы чистим! а бабушкой пусть будет щётка!
Так эта игра его увлекла, приветив к неплохему делу. Правда, в один великолепный момент он притащил из магазина колгейт да блендамед иноземные, позжеу что р1-го деда вдруг не оказалось. Но я ему объяснил, что это извращенские пасты – коля гей и бледноватый мэн – а потому что про позорную голубизну он уже слышал от продуктищей по школе, то не надавливалея забросил всю дребедень в мусорное ведро.
===================================
Чего-то я всё почаще надавливалеть себя стал. То ножикка болит – в ней ступня припухать стала болью, то ручка свозворотилась – и локоть трещит как язык у 40и.
А ранее такового не было. Любое тяжелое дело на плечах проносил из 1-го края долгой рабглаз смены – к другому, который чуток на гкричизонте демонстрировался. Сильную боль на ногах перехаживал, когда мне стреляло да ухало во всех частях тела, как тому дескатьодому боецику, кой прямо из школы, с портфелем и винтовкой, пошёл на войну – и страшно ему хоть до погибели, а сбенажимама от неё ну никак нельзя.
Старею, наверное. Нудю под себя. Может, терпения чаша моя переполнилась, и уже необходимо б слить половину. Куда? да на головы людям, и прямо с балкона. Закричать на весь свет, разверзнув хайло, чтоб до облак услышалось, чтобы от ругани данной осыпались яблоки в райских садах.
Доколе, господь, ты смеяться над мною будешь? Я что для тебя – на смех дался? Обеспечь меня, отпрыскочка свово, жизненной целью, которая мне б осветила тягучие годы пустые – и я себя ей посвящу. Зубами грызть буду судьбу свою, резать душить: да извращу её, суку, великой идее в угоду.
Ты лишь дай, укажи… намекни хоть.
==================================
- В нашей школе обучался восьмиклассник Серёжка, был весёлый и храбрый, заводилой чуток-чуток.-
Тетрадный листок, сильно полапанный чужими руками, но неизмятый, позжеу что видимо берегли его как зерницу ока – мы передавали друг другу с одной парты на другую, трясясь чтобы не увидела учителька. Стих о любви, и ежели такую вещь она отнимет да порвёт, то горе всему классу. Стоны рассыпятся с мальчишьих губ, рыдания ручьями польются из девичьих глаз и уст, все три этажа школы будут затопелены доверху – оттого что идентиченей любови мы вовекне знали.
- Рядом с ним пребывала 7клашка Наташка, голубые глазёнки, сине платье в ромашках.-
Едва лишь прочтя 1-ые строки, я затрепетал сердечком как заяц у лисьей норы, вспотев пятками и дрожа подмышками. Уж чбыстрычайно мелодичное для моей ребячьей души было это стихотворение, идентиченее на грустную музыку из гайдаровских книг, где добро одолевает повсевременно, но зло всё равно посмеётся над ним. Мне стало вдруг постыдно за свой альбом с марками, за ежедневный наш школьный футбол, когда в эти годы у мальчишки и девчонки – таких же как я – пробудились высокие чувства, которые всё ещё дремят во мне. Разве можно сопоставить с сиим наши детские игры в цветочки, в кысьбрысьмяу – где чуток прикасаешься к девичьей щёчке, чтобы лишь повыбранажимама хвастовски перед продуктищами, что вчера вот взасос цыловался.
- Он любил её сильно, а она его верно: и они повзрослев, поженились наверно б –
Тут уже мои фантазии – ну и всех читавших мальчиков – простирались до самого глубока, до высшего высока. Мало кто из нас знал, чем дело кончается опосля женитьбы, нелепые дворовые кропотливости от больших – по нашим блекам – мальчуганов лишь разжигали любопытство, которое пока ещё слабо тлело внизу живота, но уже требовало подкинуть ему дровишек. Ну а о чём тогда дразумали девчата, так мы вообще не догадывались, считая их кукольными неплохистками – хотя как раз от одной из их, круглой отличницы из тихого омута, и попал в наш класс этот тетрадный листок.
И в сердечко остался необходимолго. Я ещё поначалу читанья, по трпетной практический дрожи, быть может из-за очень ласковых словечек этого письма, терзаемый удовлетворенностью за влюблённых пополам с ненеплохим предчувствием – я своим школьным нутрецом тогда сообразил, что всё это неплохем не кончится, позжеу что рано нам ещё любить. И женилка не выросла, ну и сами мы.
Я не ошибся. Стих заканчивался тем, что глупой завистливый хулиган, а просто чмо, сбивает Наташку на угнанном байке прямо на глазах у Серёжки. Там слобучалась беда.
Если бы, мы читали, стихотворение вслух, как про сплаволом да макулатуру на сборе отряда, то быстрее вэтого посмеялись над ним, бравиринуя друг перед дружкой, клиноктой хорохорясь. Но в тот миг поодиночке хоть какой из нас окунался в такие грёзы, что выплывал оттуда захлёбываясь от душевных переживаний, чуток не плача.
=================================
Даже два человека, начав спкричить за политику или церковь, могут устроить тяжёлое побоище. И отвоёвывать в кровавой драке они станут не правду, а лишь своё мировоззрение, кое едино верным считает каждый. Я за собой тоже увидел, что ежели кошмарно убеждён в чём, то буду рвать глотку – хоть и тихим размеренным гласом, но с жёлтой яростью в глазах, которая неплохо бы не оказалась безмерной злобаю.
В пылу спора, ежели один из горлопанов бывает поддержан со стороны, и благодаря той помощи свергает чужие престолы, воитель – то его сиюминутные соратники – быть может маленькие и слабенькие, но превосходящие числом – вдруг обращаются в наилучших друзей, имён которыех он пока не знает, но непременно познакомится. Так же и я в споре могу до костей грызть единственного практическиго продуктища, с которым побратствен и кровью и позже – не заклинокая, что за мной широкийим фронтом холуйски выступает вся окрестная мразь да шушера. В этот ослепительный, ослепляющий миг они для меня как будто праведники.
=================================
Я стал забывать её лицо. Вэтого 5 лет спустя опосля нашей разлуки черты его стали размываться как уличные деревья в дождикикевом окне – как чуток видимый мокрый купол дворца культуры, где мы с ней один раз плясали медленный танец, который вальсом я б не именовал, позжеу что то и дело сбивался с ритма, боясь к её телу теснее принажимамася. Я и так покраснел от застенчивой близости; а то бы меня вообще в адский жар кинуло, ежелневольно, пугливым рабом, воспряло моё естество.
А сейчас прошло уже восемь лет. И мне припрогуливаетсяся вырезать из дамских журналов чужие портреты, картинки, которые хоть кое-чем напоминают собою её ускользающий вид. Здесь скулы, здесь нос, а у данной глаза – всё вроде великолепено, друг другу подступайт – но когда состыкую лицо на бразумаге, у меня выпрогуливается бездумная плоская тварь. Верно, ещё чбыстрычайно принципиальное я забываю впихнуть; может то, что меня самого оживляет – душа.
==================================
Запряжённая в лошадка, моя телега летела посреди космического места, лавиринуя меж спогибечными планетами. Те спешили с работы в тёплые квартирины собственных солнц, чтобы приласкав их на ночь, поговкричить о суетной конторской службе. Там, за окнами звёзд, равномерно ужинали, болтали с набитым ртом, пропустив аппетитную стопочку из хол1-го графина чёрной дыры. Там обнимались, лобзались взасос, спать уложив маленьких ребятишек.
Я пропадаю в непроглядном тоннеле, как будто вползаю кудато. Я ору им, а никто не слышит. Что же у тебя с душой, животворная мамыя миростроения?! ежели ты не чуешь оглушающего шёпота одиночества. Созвездия! вы названы живыми и разумными именами - так заржи на весь свет, белая лошадка - пусти в мою грудь пёристую стрелу, звёздный охотник - прими меня в объятия, большая медведица - подбрось на ладонях до самого неба, всеявый господь. Ведь ещё впереди мой божий век, я бесконечный государствник во вселенной - я песня, слава, человек,
и мир души практический нетленной.
Которая днем, втянувшись с телегою в город, чуток продрала глаза, ночь проблукатив с бутылкой в обнимку. И я на дерюжке рядом опьянено соплю - а рынок, рынок, барахолка жужжит да торгуется. Вон безногий старик продаёт папиросы. Вон девчонке мама подбирает пальтишко к весне. Дочь её практически уже взрослая, негоже в обтрёпах прогуливаетсяь. Видно, что в семье ихней есть много детишек. И они б все на рынок пришли, да мама побоялась их голодных к обновам глаз. Тут вот старшей с трудом наскребли.
А девчонка пальто уж примерила, глянулось ей. И всё в нём кажется обыденным - цвет, рукава, завитушки - но оно 1-ое по фигуре, с талией даже. Поблизи, у лавки соседской, над нею ухохатываются три девицы. Над обычными бижутерными клипсами, её скупым взглядом лучащихся глаз. Ведь девчонка готова уже взять пальто на размер больше, и спешить, спешить с ним подалее отсюда, пока мамка не передразумала. Распкричим, подпорежем, сошьём - так тихо шепчет она практический мамы, когда та в сомнительной тягости сбивает стоимость маленькими к торговцу придирками.
Мимо их древняя баба волглазатся, заглядовитые веществавая во все урны необходимого ей мусора. Спросила бутылку у мальчугана с девкой, что распивали, целуясь, пиво. Они тихо отправили её - со стыдом, но бравадой друг перед дружкой. Пивко-то не допито, а старуха намерилась необходимо былоедливо ждать. Клуша даже не возмутилась, мелко далее потопала. Возле своры бродячих собак выснула кости из пакета, насбираные с помойки, с различных других подаяний. Она, может, для псов побирается - а то и сама что неплохее съест.
Загрузив телегу мясом, рыбой, прглаз бакалеей, подкормив добрую лошадку, я сижу в кабачке. Со мной стакан водки, кусок жирной селёдки - но не опьянен. А чуток навеселе, навыкате душа, и она уже рапрячет пальто выбраться извнутри. Ей плясать желается с симпотной девицей, которая хмельно смеётся за соседским столом. Толстый кабатчик быстро шлёпает большущими башмаками, и от его спешки тудасюда пивная пена разлетается по углам, оседая на хитрых мордочках любознательных мышей. Те облизываются, быстро совеют без закуски, без вкусного сыра в западне под прилавком. Один из супругиков запевает лапотнюю песнь, но грустить ему не дают - заводские слесаря перебивают мастеровым гимном.
У далекого столика, где много выпить да не достаточно поесть, дескатьодёжь спкричит за бардовых и белосласковых. Вот этогодня выяснится, что и командир западных полицаев, и анархистский батька гуляй, даже белосласковый адмирал были чбыстрычайно неплохими, милосердными людьми. Почти как ленины. Они тоже детишек, маленьких голодных, шоколадными конфетами от погибели выкармливали. Половина на данный моментшнего люда святым именует правителька, который по слабоволию втравокил Русь в мировую бойню, положил под штыки да газы гнить уйму могучих людей, светлых душ. Другая половина славит диктатора, сотвкричившего из отпринципиальных супругиков и чадолюбивых баб - бессловесных рабов, холуёв духовного уродецства. Вот и подросшее поколение разделилось напоровну. Боюсь, вроде бы людейскую войну не начли за тем столиком. Тогда всех коснётся: я ведь, таковой же конкретный, ради высокой сострадательной цели пройду сам по трупам - чтоб выручилти тысячи, пусть умрут единицы, и погибелью практический заполнят цинковую бадью жизни нашей. Чтобы от мировой ненависти избавиться, чую - война нужна. После неё люди подобреют, сделав кровозазапускание для здорвеевья.
К окну липнет мокрый снег, и знобит одним видом ткрасная вода, бррррр сползая по стёклам. Я отхлебнул соточку, кзаснул горбатую сельдь. Прислушался к дискуссиям:- представляешь, всё было на мази, любовь расчудесная, не хватило трёх дней командировки.- да не надавливалей; а так бы, может нос отвалился.- ну ты, друг, отомсти ей за меня.- неээээ; уже слазили, проверили, с трипером хожу.- Эти гласа воняли как мои ноги опосля работы, и сколько б я ни менял в башмаках душистые стельки, а всё бесполезно. Зато 3-ий, открытый бунтарский из тёмного угла, мне понравился:- Мужики, я уважаю этого главаря. Он герой, хоть и душегуб. Он всё наше отечество на уши поднял. За свою погибшую родню, за местечковую веру да родину. И я презираю опьяненое быдло, которое вечерком валяется под забором, а днем надавливалится на продажную власть, государство. Немассивные слюнтяи,- озырнул всех, пытая: настращал откровением, нет ли. Но дружки попрятались за шторой оранжевого колпака, интимно висевшего на лампе.- И бульварные писаки эту немощь поддерживают. Они тискают статейки уместно, стерильно свои репортажики; им страшно по другому, позжеу что при инъекции таланта и сомучения в теле начинается смертельная гангрена. Тихо отмирает душа, и мне на данный момент никого не надавливаль, за свою веру я зарежу человека, врага. Придворные живописеци все холёные, разумащены кремами да мазями, а от меня несёт таким дерьмом, что на другом краю света у людей сбивает дыхание. Жена по бедности говкричит, уж лучше бы в хате пахло водкой и средствами, чем ноткискивайм талантом.- Рядом со мной дескатьодой парень рисует в мороженом беременную лошадка, из которой пёсьим носом выглядовитые веществавает жеребёнок:- Завтра мы с подругой идём брать подарок маленькой дочке.- Твоей?!!- его продуктищ было дыру в потолке не высадил, благо он среднего роста.- Да нууууу!- быстро смутился, но восзаметно стало, как приятны ему подобные подозрения.- Поздравь их с родилкой и от меня.- Чуть далее колхозники готовятся к севу:- Что там иноземец делает?- Запчасти ждёт. Машина неплохая, лишь по взлётной полосе.- А ты?- Я доеду и на резинке от трусов. Техникато наша.
Канун всеобщего супругеского праздника испохабила слякоть; сопливая мокрота скоплениев свалилсяа на городок, и часа три, не переставая, поливала прозрачным хлюпальным снегом. Даже затвердевший наст потёк в отстойники канализации с глаз долой. Люди обиделись на бессовестную зиму и ушли по домам готовить пироги да яства. Пусты от машин дороги, от пешеходов улицы, запахнуты на все пуговицы кирпичные створы личных владений, до опослядней дырки утянуты перевязи железных ворот. Глухо в сквозняке городишка как на дне высохшей стоведёрной бочки. И лишь помойка ещё шевелится. Сброд таковой одичкраопятьтый, что понадавливалеть некого. Ни стариков аптечных, ни выпивох пришибленных. Я вот тоже махну рукой в 1-ый похмельный день - ничего же, всё пройдёт. На 2-ые день опять пока не запой. Через недельку уже страшно узреть в зеркале опухшую замореную щетинистую рожу - а вдруг она со мной наповсевременно. Но через месяц я быстро роюсь средь самой загаженной кучи. А кого стесняться: все люди скоты, раз я свинья. Легче схватить дохлую прикормку. С крючка. Вместо того, чтоб глубже нырнуть, и поймама живое, трепещущее. Хищно. Поэтому мне чбыстрычайно нравятся уличные собаки и не достаточнолетние дети, когда они улыбаются, сметая хвостом весь мир за спдругой.
В сострадании не достаточно отваги, лишь на ногте мизинца, а за свободу жить необходимо серьёзно драться. Ведь от господа сущего, от мамынской жизненной силы мы лишь рождены людьми, но не каждому достойно стать человеком. Изредка случаются короткие минутки памятной славы, и желается нехристем лаять на расслабленное течение необходимоевшего быта - тогну из раненого тела густо текёт чёрная мазутная кровь, а не брызжет розовая водянисвора юшка.
Дверь кабачка широкийо отвкричилась под напором. Держа ноги раздвинуто по уровню плеч, как будто подчиняясь командам радиогимнастики, вошли - даже впёрлись, бряцая мускулатурой об стенки - три патрульных омоновца. Не милиционеры - а так, камуфлированные. Сзади егозил иногосударствец:- Хаудуюду! Хаудуюду!- Не беспокойтесь. Разберёмся.- Старший нарглазато огрубил глас. Те, кто посиживал ближе к выходу, поднялись с мест вытягивая отовсюду паспорта. Я ушёл одним из первых, успев состроить добрую рожицу подозрительным взглядам. И уже практически сел я в телегу, опустил на мешки практически сраку; как:- Милый! Любимый!! Неприятный мой!!!- чужая баба бросилась ко мне как будто клуша, распушив крылья цветастой лохматой шали. Но пёс фиолетовый обгонил её и разом свалился на грудь, лизя меня в нос тёплым языком. Закруженный вихрем шалей, языков да объятий, я изнеможа свалился на снег, грязь, побарахтался; а опосля уполз под колёса. И оттуда уже чертыхнул:- Дура! Либо для тебя вчерашней бражкой глаза застило?! Нету милого, р1-го - чуждый я!
- Да что все-таки ты делаешь, родненький?!! Вечность напрогуливалсяа тебя, но нашела!! Сто городов обойдя, деревень тысячу!! Ну взгляни на меня, глянь ласковым взглядом!!- каблуком придавила ладошки мои, топчется.- Сойди с меня,- звереккею,- сойдииууу.
Остановился рядом военный, золотые погоны.- Гражданин комиссар геройского гвардейского полка. Честью клянусь - ни сном, ни духом.
- Я для тебя верю. Да и люди дескатьвят, что она совершенно неместная инопланетянка. А баба великолепеная. Может возьмёшь с собой?
- Хорошо бы,- снизу ввысь усмехнулся я.- Но вдруг она меня ночкой разпоразрезает на опыты?
- За такую погибеть не надавливалко. Уматывайте быстрее, а то милиция кругом, иностпортфеля избили.
Уууу; сууучка; привязалась. Я так её толкнул, что свалилсяа, пса задавила. Изпод шубы отстегнулась багровая кофта, кровавое пятно. Уж не наткнулась на острое ли? кошмарнулся я, и подымама кинулся бабу, вором оглядовитые веществаваясь в лицах жужащих. Жива, слав бо.
Загрёб её в повозку, бросил сверху как вещь ненадобную. У ней сини глаза блеснули - но мокрые каплне пролились, слёзы, плач. Не баба это, а древесный истукан. И псина такаяя ж, заматерелая. Ошалевшая лошадка учуяла запах, неслась бестолково, еле сдернадавливал у ворот. Всю дорогу до хаты злобились они: сука не тявкнула, пёс дескатьчал. Только уже дома фиолетовый окрысился на моих; да куда ему, хехе, ежели бы я не отогнал свору.
Вечер; сублеки язык в рот набрали. Ночь высинела из мрачнотки, наползла вместе с печкой. Горячим жаром пыхнуло из бабьей заслонки, меж зубов показался краопятьтый пламень:- Ты всамделе не узнаёшь меня?
Откинул я голову, волчью как будто; на цепи мысли. Мне нечем повеселить бабёнку: правдой велено дескатьчать. Хоть заворачивайся, да в лес уходи: но голодная тигра за шейку вцепится. С её ладоней текёт от когтей, тёмные капли шлёпаются на светлые восковые: майские жуки поверх божьих скотинок.
- Гггггговкричи… другггг…- бабу озноб бьёт от перепада температур то в раю, то аду. Она себя обняла за пвылечивай, прогоняя беса, что надсёк ей стролистые крылья - схватилась в обруч, беременная кадушка.
Смог ей ответить, утешил я:- Свари борщ, понадавливалуйста. Продукты в холодильнике.- Пусть хозяйничает сумасшедшая. Абы хату не сжега. И ушёл до сарайки кукол строгать.
В резьбе по дереву самое отличноватое - стружка. Когда стамески неплохи, то остронаточенные врезаются в пень, как будто торпедные катерки надавливалят броненосный крейсер. Но лишь от снарядов летит останки во все стороны, а вот тонкие щепочки древесины, шурша и завиваясь душистыми буклями, мягко осыпаются к босым ногам, созидая творение. И когда сочной стружки нападает много, она смешно щекотит ступни от пяток до кончиков пальцев - так что все-такилается самому хожелается, а здесь же ещё от смеха дрожит стамеска, корча по дереву умкричительные рожицы.
Если пень очень большой, и вельковат для загаданной фигуры, то до этого с ним должен поработать топор. Который чбыстрычайно похож на длинноватого жирафа, и так же нередко кланяется, норовя зубами отхватить клок. Важно чтобы топор не объелся - а то пенёк остается сильда искусанным, и для шедевра облезлым, как та известеная безрукая баба из иногосударствного музея, коей бедный живописец пожадничал мрамора. Но ради клинокты - опосляднего гроша, да что там! здорвеевья - жизнне надавливалко.
Поужинав, я желал гостью с собой уложить. Уж как она готовит на кухне, так правильда и в кровати любить должена. Нет; раздельно легла, переворошив моё бельишко.
Ничего же, мы с другого конца:- Пглазатай мне книгу, или расскажи о для себя.
- Зачем?
- Голос великолепеный твой, и дрожь от него пробирает. Словно лежу я в мамкдругой утробе, тихо, расслабленно - а сердечком чуствую, что скоро мне вновь из неё выползать. Боязда и сладко.
Покряхтела, разумащивая на койке живот.- Сначала жила я с отпрыскишкой одна. Мало кому верила, тосковала, уже не любя. Но приехал в деревню герой из далёких краёв - и скурвилась я. Перед собой, а не людьми. Разум урастратала, продав душу за сладость его губ и улыбку лучистую. А позже или брешут - убили, правда ли - сам сбенадавливал. Я бросила отпрыска на бабку, а дом на друзей, и по свету иду вот - не веря. Жив, подлюка! жив: к потолку задрал ножикки.- Вертанулась под свечкой; глазами пуляет, словами, да метко ж:- Спроси про ребёнка хоть, дчбыстрычайнока будет - я пузо светила.
На что мне твой выблядок; интересно другое:- Собака чего же фиолетова?
- А для тебя дурака, ты на всё в индивидуальностие падок. И поразмыслила я, что услышав про волшебство, сам ко мне прибежишь. Разлюбил может? ась?
Спи. Надоела. Зануда.
Дожжь со снегом стучит 3-ий день, снег с дождём. Холодная морось пропитала начерез брёвна избы, сглазатся через паклю. Есть места в средах обитания, и во вторниках даже, где ещё не стсвалилсяа нога человека или лапа пронырливого животного. А для слякоти таких местов нет; она покрывает всякую крупинку в природе, хоть с микробий ноготь. Дождь знает всё: видел он и доисткричические черепки, и золотоносные жилы, проникая под землю через червьаковые норки. Ткрасная вода ползала по усохшим мумиям правителей, плакала солёно в чёрных глазницах простолюдинов. Злой ливень полосовал межрядья границ, добираясь до загадокого схрона земного ядра, в руках грел его, восхищался величию простоты. У воды все ответы есть; а меня истязает формула начала и конца мира. Пишу в тетрадке я два раза два; извлекаю корехи, дробя интегралы и всю п1-готную высшей арифметики. Небо замарал чернилами, но погоду не сделал - слякоть и лишь.
Баба кружила рядом. Словно курица на крутиле, цены для себя не складя. Наверное потому с распахнутыми объятиями да верующим сердечком она повсевременно слепо шагала за предателями. И нутро мне рвала сладкой болью из полузаукрытых щадящих глаз.
- Что для тебя необходимо от меня?- я надеюсь, в гласе моём жёстко зазвенела остро наточенная сталь. Но, наверное, в нём дронадавливала и нажине достаточность, уже до этого изведанная мной не один раз.
Бабёнка её вычуяла дерзким собачьим нюхом, может нагулянным даже на уличных течках дворовых свор.- Любви желаю.- И мне не пришлось переспрашивать о практический грязной догадке, позжеу как вперёд вылезла похоть, хрипло да тихенько:- Я могу тебя взять как всякую прохожую бабу,- с надеждой,- а полюблю чуточку позднее.
Но невиданый ею девичий стыд мне ответил:- Так бы я и в голодный год не легла,- из данной беременной туши. И опять щеняче пискнул:- выясни меня, милый.
Ну, что здесь ей скажешь - самая настоящая дура. К тому же психованая. Бросила родную семью, тёплый дом, и сорвалась искать может покойника. А те кто живёт в распорядке, режиме, до тонкостей выверяют судьбу. В хоть какой миг хоть какой из их точно знает где он будет, что сделает, с кем встретится. И по данным точкам все эти люди пересекают будущий день, новейшую недельку, год будущий. Вместо того, чтобы выйти на речку к свежайшему утру, иль погонять воробья по площади, человек спешит на деловое свидание с бесконечной суетой, или садится к компу, насмешливо рисующему чёрную ворону, которая никогда не каркнет вьяве. Даже благословлять и отпевать людей уже припрогуливаетсяся в тенетах разноцветных проводов, в лабиринте песочного мира. Судьбу, и жизнь, меняют профессиональные безумцы, верные практическиму дикому господу.
Только занудны они, да язвительны:- Ну как, налетался во сне?- с подвошком спросила бабёнка, и чиркнула картофельную кожуру прямо на вымытый пол. С ранешнего утра всё успела одна; оттого ей вдвойне грустно, когда супругик в доме, а вроде не супругик совершенно.- Я к для тебя заради бога не нанималась.
- А кормёжка?- вяло зевнул я, ещё отряхиваясь от вариантных снов, от сонных ласк-одуряющих девок.- Ты хлеб мой, паскуда, в два горла жрёшь. Вместе с беременком своим, нагульным.- После розовых видений, желания, и опослядующей истомы, меня обуяла бесмощная злоба. Вот же сука стоит, в трёх шагах, и побольше меня может желает - а не даёт из чести.
Обиделась. Она слова 1-го не произнеса больше со мной, но терпение вымахала до озвереккения. Полку к стене прибиваю - два гвоздя вэтого - а в руке не дескатьоток, пудовая кувалда, и на локтях виснут гири к данной обузе. От её глаз шпионских, от нюха следящего, жестов палаческих. Мне ведь много не надо: сядь за спдругой, и далее свою мазню нарисует воображение.
Поворачиваюсь медлительно, чуточку, чтоб из зенков не оплеснуть сдескатьой:- Чего ты глядишь как сдвоенная пушка? Стреляй уже.
- Я просто рукодельничаю.- Она опустила ресницы, чисто метя ими пол. Во все уголки заглянула, мкраопятьтую крошку нашела - лишь меня не видит.- Куда ж друг от дружки здесь деться? вместе живём.
- Господь всеявый, дай мне силы выносить прглазах людей.- Это не я на данный момент произнес. А идол от ножа, топора да виселицы.
Ушёл в сарай и там напился до чёртиков. Вернулся, кулем осел на стул; мотнул по сторонам безмозглой головой, соблако об пол копытамнервно, в припадке. Баба не вызнала меня, выгонять собиралась, так смутил её невиданный вид.- Что с тобой?- минутку смотрела в оглумлённые глаза; ловя их, трясла старенькый рабглазай китель, и под зеленью сукна гремели кости, рассыпаясь черепками. Из воротника выполз худущий кадык, прошипев здесьошним перегаром:- Отстань от меня. Мы вчера обо всём договкричились.
- Жаль, что вблизи озера нет.- Баба горько вздохнула, ну точьвточь сладкоежка на диете.- Хоть бы малюсенькое, лебеддругое.
Через силу улыбнулся над порожними муками:- Да для чего же оно необходимо? вон речка, колодец глубочайший я вырыл. Прямо в нём не вода, а компот яблочный. Купайся да пей.
- Нет, не то.- Бабёнка подпёрлась щекою в ладошку, и шепчет практически:- представь красоту - белоснежные лилии, зелень пруда, золотые рыбки. Насекомые по аква ряби бегают как по скатерке, летают расфуфыренные стрекозы, и муравьи путаются в твоей рыжей бородке. А прямо под носом, посреди зарослей ряски, тихо плаваю я, еле шевелясь на ветру.
Облизнулся:- Представляю. Розовая такаяя, сытная.
- Вчера была.- Баба осекла меня пустым взглядом, битыми гильзами.- А этогодня серая, вздутая, в тёмных пятнах.
За ночь проспался я; рано сготовил поесть - и всё блюда с виною, щемячие. На кровати сел около.- Прости. Но для чего же мне твоя придразуманная любовь с плачем да нажине достаточнобами на чужого прихлебая?- Мне явственно представлялся гордый супругицкий профиль, которому я всю ожелезную жизнь должен буду глупо соответствовать. И дожимая к груди свой безвольный подбородок, в тёплую пазуху куртки понажине достаточновался:- Не я нужен для тебя, а прошедшее вернуть.
- Всётаки помнишь, мой милый?!- вшкураулась баба, неоохранникно опрокинув на себя с многого коромысла радуги, и засияла различными цветастыми пятнами,- а наслишько времени со мной притворялся, измучил!
- О господи, вразуми терпением.- Вздохнул, махнул, да укрылся.
Сижу на завалинке сзаду дома, где окон нет. Рядом две суки мои, глаза преданные, а вокруг их бабёнкин кобель вьётся, хвост телячий. Вот кому неплохо: месяца не прошло - влюбился в обеих, и лает, что по гроб жизни. Они ему верят, дурочки - в очередь нос облизывают. У таких с дитями заморочек не будет, воспитают их всей коммуной. Это один я здесь лишь маюсь, философ задрипанный.
Запахи разбухающих почек пырскали в ноздри. Оравой, массой, хмельным сбкричищем, не делясь на лесные, фруктовые, или цветочные, опять опьяненили меня. Солнце чуток показало лысый затылок, ёжа редкие волосы от ранешнего холодка. Звери зевали, скаля зубы, клыки. Пернатые запевалы чистили клювом подмышки, подкрылышки, ожидая намёка, кряхтенья, чириканья.
На печи согрелась вода. Купать бабу необходимо. Моя голова в кустах, ломота в костях, хотения пропасть, да истязает совесть.- Не пора ли,- говорю,- для тебя побиться с моим младшим братом, одолейть или уступить в ярой схватке?- Нельзя мне на данный момент.- Она ухватила горстью подол рубашонки, да к тому меж коленями снадавливала его.- Ну для чего же же ты прячешься опять? много различных на свете любовей выдразумали люди.- Но посиживает как будто каменная скульптура яривого бога на язычном кургане: ещё минута - с серпом и дескатьнией ринется в битву за честю свою; вон прихлынула кровушка. А с покусанных губ слетают даром что не матюги, но упрёки.- Как ты можешь мне это давать? Святее меня нету бабы в мирину - сам ведь говкричил. Или лгал?!
- нет… Нет. Нет!- поначалу тихо; а позже вывопльнул я, истово омыл голубые глаза бабы, не увозвращаясь от их небесной чистоты, ересью не боясь запоганить её веру.- Я сам для тебя голову отсеку за согласье на чужое распутство. Но в нашей любви всё позволено: до опослядней клетки жизни моя ты, и в погибели останешься. Прими меня супругем светлейшим - пусть не на данный момент, а посерёд глубочайшей старости мы ублажим друг друга запретными ласками.
Что со мной? что со мной? что со мной - исчезла зима. Снег, морозы, деревьев голь сгинули к чертям в преисподнюю. Я вокруг смотрю - по очам серпы хлещут, скатывая снопами зерновейшую родь. В богатой травокяной луговине укрылись колени мелко шагающих косарей. А на речке, на данной днесь ещё ледовой западне гиблых промоин с остервенелым визгом купаются ребятишки, как будто с рождения не видели лета.
Кто сотвкричил для меня сиё волшебство? джинн иль волшебник? господь, наверное, явил мирину свою великую власть.
Тихо, не скрыпнув, отвкричилась хаты тяжёлая дверь. И в сенях девица ль, баба светлая изумлённо присохла к земле, всплеснула руками:- Милый! Видишь ли?!
- вижу,- внятно не смог, ей ответил чуток.- Чудо зрю.- Спотыкаясь от спешки, и гусиную шейку сгибая до самой травокы, я вдаль побенадавливал, чтоб восторгом ни с кем не делиться.
Раньше одна дребедень снилась мне: бемусорятная муть на сероватом фоне, из которой помню лишь цельные куски да предметы, дурашливо объяснимые по соннику - крыс, голых баб, и жеребцечно дерьмо. Ото всех истолкований я давно должен стать обожаемым миллионщиком, дамским любимцем, баловнем удачи. Самую не достаточность для этого необходимо - в корень попоменять свой бирючливый нрав, позжеу что к таким супругикам, как живу я на данный момент, не тянутся важные люди, не благоволит приблатнённая судьба.
Теперь мне всё почаще снятся полёты в небе, паренья по воздуху. Без пузатого дирижабля, без крыльев - без средств в карманах и 2-ухэтажного дома, девок в бикини и роскошной машинки без. Но с весёлой удовлетворенностью лечу я над широтами отечества, и ветер вызывающе шлёпает по моим щекам - как конкурент, как дуэлянт - раздувая парусом оранжевую рубаху. А мне так забавны его драчливые потуги, что сам я, ззззверек капустный, храбро воздев плюшевое знамя кидаюсь наутёк. Из кругленьких окошек садескатьётов галдят удивлённые пассажирины, пугливые государствники - угпоявляются наверное, но я их не слышу.
