Стихи и Проза

Ёжиковые рассказы из повестей и романов

Живёт в соседеньком поъезде один антон. Стареющий супругик уже, хотя больше супругчина что по стати, что по нраву, которого у него нет - я знаю его с мбардовых лет. Нынешняя дескатьодёжь рифмует имя его с ненеплохим непотребным словом - да и мы, будя знали это слово в своём далёком детстве, тоже бы рифмовали. Потому как и тогда, и на данный момент, в антоне не достаточно есть людского: он в7 повадками похож на резину, в которую можно запихнуть и хер, и огурец. Раньше он жил под беспощадной пятой практический мамы, под мозолистой пяткой трудяги, и конкретно она тогда заполняла его резиновейшую оболочку. Эта пятка прогуливалсяа с ним в школу скандалить за ненеплохие оценки, плясала в балетном кружке, и даже дралась с мальчуганами за любые обиды антошки. Она пристрастила его к церкви, как причащают ко опьяненству или к наркотикам - когда у него ещё разразума не было, чтоб библию разобрать или воспротивиться. И оттого что он не принял веру душой - а лишь мамынским наказом - то в опослядующие годы и бросил недоучкой свою духовную 7нарию, куда так вдохновлял его сияющий крест. Оказалось, церковный труд паче мирского тяжёл, и людская немощь бессильна перед греховными соблазнами, ежели снутрне сплавический стержень а гниющий костяк.
Да чего же я здесь долго сусолю, как ос карамельку: припрогуливается мой мкраопятьтый этогодня домой, и глаза его солнышки, а с губ слетает всякая дрянь. Про то, что этот вшивый лохматый поп обвенчал их с соседской девчонкой по всем своим поганым обрядовым таинствам, а позже не тая показал им картинки, где голые голых пертоликат.
Я поначалу не врубился; дразумал - он байку ведает из телека, которых на данный момент хоть пруди в всех новостях. Ну а когда сообразил, то через три ступени погнался вниз, расшерепив все двери своими проклятьями. И лишь у поповского потухаллого номера резко затормозил, разгоняя чертей в своём сердечко. Отмахавшись, загнав их под грязную половицу, звоню.
- Кто там?- высокий глас дедушки мороза как будто рад каждому гостю, и встречает того подарками.
- Открывай, расстрррига! А то дверь наизнанку выверну, с тобой вместе.
Тишина слету как в морге, где под ботинками лишь иней шуршит. И вдруг я вижу, что дверь начинает закрываться - она была гадом отпёрта, детишек ждал.
Ну я и влепил в неё ногой, благо что она вововнутрь отворялась. И не давая с пола подняться, сев коленом прямо в кровяной хлебальник, шепчу чтоб соседне слышали, они ж сейчас повылазили, равнодушноватые крысдругие морды:- выжжжги во лбу для себя, второго раза не будет. Сгниёшшшь в тюрьме, там для тебя бродяги слету петлю накинут.
============================================================

Поминальные столы накрыли во дворе. Стоят кувшины с горевальной простоквашей, хлеб в мисках старухами одескатьитвен, мясо, каша, овощи. Конечно, вино домашнее. Отец Михаил поднял чарку: - Пощади, господь. Прими в благословенное небытие праведную душу, дай сил нам вынести беды на данный моментших дней, сохрани детишек сердца в бемусорятстве и мироволии. Живи, добро, на свете белом, идолая людей от сатаны.
- Один настоящий страдатель посреди нас, - дед Пимен пригробил и обвёл всех огненным взглядом. - Господь людскую боль пока ещё через себя проносит как чашу терпения, но уже и ему на небе невмочь от наших земных скандалов. Мы ему не достаточно помогаем практический мощью, а боле зарываемся в норы да расползаемся по тёплым кроватям. Наверху в это время бодяжит взвесь гнойная, поганя и нашу чистую кровушку. Потому нам, человекам, пришла пора вместе наступать против гнобылей.
- Ерёмушкин, а где гнобыли живут? - Умка тряхнулся на его коленях и глазёнки поднял.
Ерёма обнял махонькую голову, в нутрь дохнул: - Везде, где мы. Но не бойся, расузнавать их да обороняться я тебя обучу.
Поп наставительно уел старика: - Куда ты, Пимен, наступать собрался? Ещё одну войну затеваешь.
Отец Лёнькин, большой Никита, сцепил ладошки чтоб не порвать их больше, набычился: - А для чего же бог повсевременно там, где спокойда и бесов нет тридушных? Куда зло стремится, он не желает воевать. Бейте, говкричит, вороги меня по одной щеке, а другую сам подставлю.
- Это горе болтает, не ты. - Священник тяжко вздохнул, тоскуя верой: тяжело возвыращивать в благости перепуганный мир. – Поймите, души запудренные, что господь владеет даром убеждения, доверительда и свято расказывает смертным о могуществе добра, наставляя их к истине, недля чего же ему при власти вселенской сильничать на маленькую злоба. Ну какой настоящий богатырь ребёнка обидит?
- Да разве на данный моментшняя бойня это маленькая злоба? - вопросецил звонко Пимен, наскоро вытянув сигарету из чужой пачки. Разтревожился. - Армия должена бы люд идолать да землю родную хранить от ворогов, а она большой силою накинулась на малюсенькое племя наших продуктищей, что решили жить по старенькой свободе собственных пизредкав. Потому что армейцы повсевременно на стороне властителей, которые им денюжки платят, от людей вольных. И хоть какое желанье люда, чтоб в действии свою власть забрать из запятанных рук - бунтом обзывается. Солдаты ведь из обычных балбесов как мы, из деревенских - их одурачить много разума не надо.
- После хоть какого бунта, революции ль, к высоким долженостям повсевременно пробиваются пугливые горлопаны. - Чтобы не быть идентиченим на таких, отец Михаил вразумлял тихо. - Вот и на той нашей далёкой земле силу над честными людьми взяли паразиты, князьки местные. Решили они свою революцию ещё далее продвинуть, целое мировое полымя раздув. А справедливо ли, мои сородичи, ежели б они к нам пришли, заставив грозой жить по ихним законам? - Михаил возвысил глас, как будто с приступки взошёл на амвон. - На нашей земле проповедует лишь Христос, здесь его вотчина и ничья больше.
- И всё же скажи мне, отец Михаил, почему господь сам карает не достаточно? - Зиновий путал поповские глаза своим настырным взглядом. – Может, чтобы зло насовершенно не пропало, вкус не забылся. Что полобучается при всеобщем добре да любови? - хаос.
- Нет, ошибаешься. Лишь неплохее есть в мирном житие при соблюдении христианских заповедей. Никто не убьёт, не кинет, лаской и морокой мы друг перед другом отметимся. Наказывать же погибелью господь не желает, позжеу что для людей жизнь дана, для творения ими веры практический, хоть даже человек тот волшебствовище. Познать бога, перелицевать тело и душу в красоту небесную - для этого мы рождаемся.
- Выпрогуливается, я Тимошке добро, - Пимен хватнул с миски абрикоску и перекинул на другой край стола, - он далее два добра Ваське, а тот уже чужому прохожему четыре. Кудимово благолепие! мне вернётся наслишько радости безмятежной, что сердечко моё в ливерный мякиш оборотится, и непринципиально какая поломанная механика станет душевнее меня, людомира. Человек есть скоеде самых различных чувствований, и должен собой оставаться. А ежли я буду во всём подобиться господу, то он за меня мою жизнь проживёт.
- Но мне его алилуйя ни к чему, - развязал здесь Никита свой опьяненый язык, все узелки на нём, стянутые для долгой памяти. - И твоя, поп, тризна разуму да сердечку не прибурлила. Плохо ты знал отпрыска младшенького, гадами убитого - а в поминальной песне должны биться по ветру ангельские его крылья, сдувая со лба тёмные кудри, чтоб задохнулось время от горячих кровинок воздуха, чтоб засмехал мальчик во всё горло, опрокидывая голову к голубому небу.
Священник склонил голову, снадавливал в кулаки мощные руки. - Я сострадаю горю неизбывному, с вами вместе скорблю. А таинство я исполняю по обычаям праведных пизредкав, блажуя в рай бессмертную душу.
Еремей жестоко поглядел на Никитку; и прощение попросил за всех страждущих да горемык, килихо маял и ополчается сейчас на веру: - Много я слышал нападок на бога, церкви упрёков. В жадности, злобе винят, что на костях вековых христианство в крови плавает. Подлые аспиды, фарисеи ересивые гноят человечьи души, рушат своим блудием храмы - но господь от их предательства ужаснее не стал, лишь великая ипостась настоящего православия с каждым церковным грехом становится тяжелее. И ты, Михаил, крест свой неси до конца.
- Понесу, Еремей. - Священник для верности руку к сердечку приложил. - Спасибо большущее за поддержку, позжеу что конкретно от тебя я не ждал её. Ты ведь Иисуса подозреваешь в корыстном обмане. С чего же хоть?
- А вот когда Иуду все предателем стали звать, то мне его надавливалко стало. Всё верно сделал Иисус для веры, собой пожертвовал. Но хоть бы записку оставил про загадоку, чтоб заклятое имя с языка шкурауть - чтобы человека не проклинали в веках.
- Есть такаяя книжица, Иудино евангелие зовётся. - Михаил вдруг иснаклонне рассмехал: - А ты дразумал, все люди жили, не зная правды до тебя - один ротозей догадался? - он руками плеснул, бултыхаясь в загаженном омуте придразуманных страстей, как будто желалось ему вырваться из бражеребецерской сети.
- Каждый человек в для себя колеблется. - Дед Пимен поскрёб ногтем багровую шишку носа, и заговкричил, тягуче прошёптывая крадескатььные мысли: - понимаешь, Минька, - боязливо обернулся, как будто дома на бабкин иконостас: - не совершенно я верю ему, отпрыску божьему, - здесь сильно сдал дедов глас: - ... ежели он задразуман был господом в утробе непорочного зачатия, то и голгофа предначертана ему с младых лет в чьей-то свирепой башке. - Уж кошмарнулся Пимен слов собственных; перекрестил душу под простигосподи вознесённым праведником. А поп смотрел на него блаженно, причащая высшую истину колебаний.
Старику ответил бесшабашный Янко, нанизывая на дескатьодую спесь весь свой карманный опыт: - Господь нам верховный вожак. Он не должен сильно тревожиться, чтоб людям жилось сытно, тепло да безболезненно, даже гродному отпрыску. Потому что население земли необходимо возненавидеть до любви, чтобы выручилти.
- Охамел ты, Янко, - коротко грубанул уязвлённый Михаил; взялся за крест обеими руками. - Суть господа есть лишь благо, без хитрости зла. Я принял веру душой, и в виде Христа, отца его сущего видится мне страдание за людей, подвластных грехам и терзаньям. В нём кается боль совестливой истины, спрятанной от населения земли в обнаглевшем чреве пороков, которые просто напрогуливаются для себя еду и кров в душах, обессиленных доступностью и сладостью искушений. Блуд, лень, да роскошь влекут меня как хоть какого шалопутного юнца; сотен бессонных нглаз стоило мне моё служение, кровоточащие стигматы изъедают мой дух как могильные червьаки. Но в годину беды милосердный господь утешает меня, и добро - его дескатьитва.
- Церковь идентичено сильно славит бога и беса, - уккричил Янка, наскоро завязывая простиздеськие ниточки в практический голове. - Потому что хоть какое упоминание на людях - слава есть, и проклдругая сатану во зле, вы память ему воздаёте. Вот так же и болезные кумирины скандалы устраивают с газет – кричат, чтоб в телек попасть.
- На эти слова я отвечу. - Поднял Пимен бороду наверх, как будто узреть желал того, с чьих дескатьитв говкричит. - Когда сатана, тьфу ему! мытарится в наших речах, то люди помнят про грехи. И убоятся гнева божьего - геенны огненной. А значит, не совершат подлости, - старик загордился, отдескатьив прошлые сопредставления.
- Боязнь наказания - это кабала. Ты на данный момент струсил перед богом, и позжеу каешься. Религия - кладбище свободы. - Янко исподлобья смотрил за дедом, что тот мог ему фофанов накидать. Да таких крепких, зубов не хватит.
Но старик лишь мелко выругался: - Балбес. Хоть в слово вдразумайся – вера, доверие, доброволие. От сердца, душой принято.
- Вера, да, - ухмыльнулся супругик, видно вспомнив свою любовку. - А воинствующая религия за прихожан вместе грызётся, чтоб позже вас, уневоленных дурачков в узде бесконечной дернажимама, - и почуяв, что Пимен смешался, пережёвывая жёсткий корм сгрызанными зубами, здесь же озлел гадостно на деда ли, на себя: - Чтобы ярмо мы не шкураули! и до погибели практический ненасытных клопов гоношились. А они веками ту же песню поют - в раю будет лучше. Но мне по херу благие обещания, я здесь жить желаю человеком, не быдлом.
До деда голыми руками уже не дотронуться, бурлит. Хоть и вида не кажет, да кровь в ухи кинулась, под зрачками забурлила. - Я их ненавидю, как и ты. Только моё зверство омыто любовью да слезьми за людей. Мне всех негодяев переработать блажится - души чёрные свынуть, а телесные оглобли пусть остаются. Но словами таких кочеряжин не проймёшь, плети необходимы. И по сракам их!! по спинякам! по сердечку.
Пимен с каждым громом всё больше утишал свой глас, а улыбка его становилась шире перевёрнутой радуги. Он узрел у ворота лучшего дружка Вовсю с целой компанией продуктищей - Май Круглов, Муслим, дядька Рафаиль и ещё журналист был утрешний. Блаженный Вовка как будто цыплёнок слету бросился в распростёртые курдругие объятия старика: - Дластуй, дедука! - и хоть много букв он не выговаривал, осознать его удовлетворенность нетяжело.
- Садись, милый, к столу, - дед потянул его за шейку, разумащивая рядом с собой. - Небось проголодался.
- Мы уже на всех поминах были, и ели там. - Простов на донуолосый Рафаиль даже шапку свою не надел по гостям, как будто винясь за убитых боец. - Вот, к вам пришли.
- Убили мальчугана, а сейчас мириться? - подхитнул отец Михаил, страдая ущемлённым христианским самолюбием.
- Кто убил?.. - изрядно окосевший большой Никитка выснулся из миски с борщом, облизнул губки. Мутные глаза его шарили по лицам.
- Никто, милый, и ничем, - расслабленно объяснил встревоженный Зиновий, мягко похлопав супругика кошачьей лапой. - Это Тимоха вчера зарезал гуся.
- Да пошёл он на... - произнес бестолково Никита, и мирно лёг обратно.
- А ты не болтай чего же зря, - священника уккричил Пимен. – Видишь, ребятёнки с нами, - показал глазами на детей, на Вовсю. Тот крутил головой - не ему ли супругики сердятся. Он даже попробовал запеть, обняв в братство рядом сидячих. И вдруг зарделся, увидев средь далеких баб бесстыжую Варвару. Как-то давно блаженный парень заиграл с ужами: задерёт когтем змеиную кожицу, стянет узорный чулок, и насадив для себя впереди на палку, прогуливается, пугая деревенских баб. А один раз дошутил; Варька схватила его за обстоятельствное место, да потащила в одиночку свою. Что там было, раогласить некому - баба на все вопросецы хитро улыбается, а Вовка от сплетен намётом бежит.
- Кого ты там увидал? - пристал дед, потянув мкраопятьтого за краопятьтое ухо. - Иль влюбился?
- Ага! - тот засмехал над собой сам.
- Больше подарков готовьте. - Муслим хлебнул с кружки квасу, отёр усы. - Серафимка и Христинка лишь что подали заявление. Сейчас он придёт хвалиться.
Если бы не поминальная тризна, супругики грянули б ура. Но вот так случается: где горе, там удовлетворенность рядовитые веществашком.
- А Лёнька погиб, не узнав домашнего счастья. - Отец Михаил ещё ни разу не расхмурился, с той поры как пришлнезваные им гости. - Ваш аллах его погробил.
- Может быть, всевышний един. - Маленькой ересью Рафаиль решил смягчить поповскую злоба. - И для тебя его возвещает Иисус, а для меня Моххамад. Только вот наши пророки отправь различными дорогами к вере - а могли встретиться и поговкричить как мы с тобой.
- О чём? ежели твоя вера кровно невытерпима к моей. - Михаил черпанул лопастой ладонью гигантскую горсть вишен да вынадавливал её обратно всю в миску. И скривился как тяжелораненый: - Вот так.
Рафаиль обвёл взглядом ясным гостей, как будто проникая в их думки. - Мне непонятно, что у вас внутри, душа или месиво: но я призываю всех покаяться. На колени встать перед тем, кого каждый зовёт богом. За невинно убитых, за горькую слезу обиженного ребёнка. Мы в разрухе, и на данный момент нам не до животных распрей о благах житейских, о первенстве. Пожелайте мира практическиму отечеству - и те, кто жизнь даст на его свободу, и кто грош надавливалеет на пропитание нищему.
Едва дослушав, поп стукнул ладонью по столу. Ложка с салата вывалилась, плеснув постным маслом. – Ты, дитя неуместное, глаголешь как самозваный пастырь в тенетах властолюбия! Очень много в твоих словах вероломства убеждённого, потаённого, как будто проговаривал уже не раз перед слушками мнимыми. Горек ты, словоблуд, пафосной речью. Яства ваши пусть меня крохой не накормят, каплей не напоят. - Отец Михаил вырвался из пелена, сбив лавку; облегчённо вздохнул за калиткой, перекрестился и поцеловал рас5е.
- Ярый супругик, - осуждающе хмыкнул Зиновий. - Я когда с раввином о вере говорю, тот похитрее будет: гладит по голове, слова ласковые шепчет, прибаюкивает - и я плачу в его руках, прощаясь за бесконечный грех практическиго люда или у пастыря духовного, или у самого Иисуса.
===========================================================

Необычно всё стало в школе. Я этогодня днем заглянул в слегка зашторенное окошко, и класс показался мне маленьким, совершенно не тем что был в детские годы. Тогда даже боязно было войти, пока не привыкнешь - и то визгливый, то басистый глас учительницы, как резиновейший мячик, как кожаный мяч, метался от стен в левое ухо и в правое, а нередко слету в оба полушария, внося безграмотный раздор, выплёскиваясь кляксами на тетрадки. Особенно наши пугливые душки мучил кошмарный шкелет, стоявший как жив в углу старшего класса на 3-я частьем этаже. Вот в этом кабинете мы все - да, мы, я знаю, я спрашивал - никогда не дразумали об учёбе, а лишь о погибели. И даже, казалось, его специально привлекили, убили, обгрызли, чтобы показать нам совершенно отвратительного человека, которого нисколечко не надавливалко. Он гадко родился, он отворотительно прогуливался в детский сад, мерзко обучался позже - вот его и казнили по решению завуча, по приговору педсовета, и сам директор был в курсе. А районо? да, да, жеребцечно, оно же палача присылало.
Нынче мне забавны мои детские кошмари. Из-за чёртова неуда лезть в петлю? травокиться пилюлями? дулюшки! И мы всей бригадой опять стоим в школьном классе, раздвинув широкийими плечами неширокийую плешь кабинета, на которой редкими волосёнками прямо из пола парты расздесь.
- Что вы желайте, рабглазае люди?- спросила старая учителька, усохшая, но далеко не усопшая сиим же своим переменчивым гласом.
- Экзамены сдать,- ответил ей самый бойкий из нас.- Надо выяснить нам, что осталось внутри, а что подзабыли.
- Садитесь, прошу вас.- С тех давих пор в ней прибавилось вежливости, и взмашки тонких ручек стали плавнее, душевнее.- Расскажите мне, понадавливалуйста, аксиому пифагора. Вот вы, кудрявый людейин.- Она подняла с места весёлого толстяка, который долго размещался за партой, смеясь и шебуршась, и позжеу первым попался на глаза, на их остренький взгляд.
- Пифагоровы брюки на все стороны равны!- вскглазав,отчеканил наш толстый продуктищ, опять заколебав парты и пол. Даже в шкафу прозвенело.
- Верно.- Учителька пожевала мелко губами, как будто затягивая вововнутрь промокашку.- А вот посложнее ряд фибоначчи. Вы ответьте, дескатьодой человек в жёлтой рубахе.- Она вызвала нашего новенького, а тот совершенно не так давно закончил школу, и наверное всё ещё помнил, но лишь фальшиво смущался, древняясь казаться взрослее и разумудрённее. Красиво отставив ногу, он пропел-прокричал, взмахами правой руки подталкивая тугие слова в воздух:- Фибоначи, фибоначи, числа льются, числа плачут, ежели сложить их одну за другой, будет дождикик проливной.
- Правильно.- Удивилась старушка нашему познанию, и это стало восзаметно по её прямо-таки маньякальным потугам огорошить нас неразрешимым вопросецом. Она засеменила по классу, поглаживая маленькой ладошкой свою каверзную головку, она рекомендовалась с академиками на стенах, вживую ожидая подсказки. Она нажеребцец топнула ножиккой.- А скажите мне, милые люди, чему равен угол, опирающийся в кругу на дугу поспискика? Вы должны его знать, позжеу что в работе он вам понадобится.
- Зачем это?- попробовал бригадир защититься от учёных нападок.- Разве нам гвозди им забивать?
Лицо у бабуленьки начало изпоизменяться в худшую сторону, его практически перекосило. Я уже видел такое в детстве, но тогда было жутко и страшно от ожидания визгов, от истеричной трёпки, даже ежели учителька цепляла не меня, а продуктищей; там хватало на всех. Нынче же мне стало надавливаль её с улыбкой, не глядя вижу что моим дружкам тоже - и чтобы укрыть обидные смешинки в наших глазах, я поднял руку как флаг уважения, зачастил торопливо к примиренью боясь опоздать.
==============================================================

- Жизни желаю.
- А что для тебя здесь не по нраву? Живёшь ведь.
- Бороться желаю.
- Записывайся в спортивную секцию и бкричись сколько хочешь.
- Так ведь злобы и азарта в том нет, мне все поддаются.
- И верно делают. Ты не должен душою мобучаться от собственных поражений.
- Но в мучениях я укрепляюсь. Ты сам написал, завещал на земле нам.
- То было давно, а сейчас ты на небе. Со мной и с друзьями. Покой, благодать.
- Отпусти. Много дел не закончено.
- Другие доделают. Много вас там.
- Ты же мне поручил их. Вспомни, что в уши шептал при рождении - за веру, за правду, за любовь и отечество. Бкричись, помогай, не греши.
- Далась для тебя эта борьба. Иди на горе попотей вон с камнями. И блажь пропадёт.
- То бесплодный – в мучение труд. А я желаю видеть плоды от работ и усилий.
- Хочешь персиков? Райских плодов. Мне целую фуру этогодня пригнали. Отборные все, без нитратов.
- Да гвоздь ей в колёса! Я полезности желаю от себя.
- Ну ты на отца не кричи, а то шапку собью. Вместе с дурной головой.
- Прости. Но грустно.
- Так-то лучше, сыкун. Куда ж тебя деть?
- Да хоть чёрту отдай, абы с полезностью.
- Ну смотри, я тебя за язык не тянул. Эй, рогатый! Возьмёшь 1-го за десяток?
- Нашёл дуррака. У тебя он, небось, с хитррецой, иль с упррямством, или пррглазам изъяном. Зачем мне таковой вдоррога?
- Слыхал? никому ты не нужен, сиротка.
- Вот видишь, в обузу я здесь. А внизу меня ждут, родные слезьми заливаются.
- Ох, и нудён ты. Дня рядом не прожил, да уже необходимоел. Гляди - дам для тебя я неплохий пинок под задок.
- Дай, отче, дай. Авось нам обоим полегчеет.
===========================================================

У мышки есть норка. В неё она таскает зерно с пшеничных полей и те корки хлеба, которые с испугу не успела доесть. В данной норке у неё вылупляются маленькие мышата. И за ними ожелайтся хитрая кошка.
У кошки есть лёжка. В ккричидорвее на коврике, или у тёплой батареи, или на хозяйской подушечке. Туда она сносит все рыбные головы, что глазастила ей хозяйка, 2-ухл.ую банку сметаны и пойманных в сарае мышат.
А в сарае живёт-поживает скотина. Не та, которая на самом деле скотина - то ненеплохие и подлые люди - а просто животные - скотина с отпрыскочком телёнком, свинья, две овцы и курёнки бессчётно. За курями ожелайтся коршун.
Он проживает с семьёй на самом высоком и сильном дереве, в большом гнезде. Там его жена высиживает маленьких коршунят, которые нередко дерутся за корм и выталкивают друг друга. А сытые они затихают, с интересом оглядовитые веществавая сверху все местные окрестности, а в индивидуальности человеческий дом.
В доме живут люди. Как и животные, они тоже спят, едят, рождают детей. Но в отличие от домаших и диких животных у их есть людские души. Эти души с рождения развиваются в обществе сотрепетно практическиму разразуму и воспитанию, приобретая для себя нравы-нравы. И могут стать кем угодно.
Хоть мышью, таская в большие трёхэтажные норы золочёные корки.
Хоть свиньёй, валяясь в навозном хлеву одурев от хмеля.
Хоть волком со злобной зубатой пастью и рвать всё в куски, своё и чужое.
Могут как змея надавливалить ядом друзей, в загадоком уголке пережидая агонию.
Могут слоном быть, быком или лошадкаю, таща за собою полмира в ярме.
- А ты кто?
- Я, наверное, кот. Или всё-таки бойкая мортышка. Потому что кота б не тревожила праздная жизнь безо всякой цели, ему не необходимы размышления о людях, о мире. А я, как видишь, вместе с тобою учусь. Что мне поставишь этогодня - уд илнеуд?
- Ты отвечал неплохо, но я не всё сообразил. Если люди вэтого лишь животные, то для чего же им религия?
- Чтобы верить в загробную жизнь. В ней и есть справедливость. Ведь здесь, на земле, всё по блату даётся - по дружеским, идентиченем, по клановеньким связям. Богатство, удача и удовлетворенность жиринкомфорт в одном круге общения - а ноткискиваета, неудача и горе в другом вечно бедствкомфорт. Вот надежда на справедливость и дала людям веру в великого господа. А во-2-х, малыш, людне желаят быть совершенно уж животными. Они с самого рождения считают себя высшими созданийами - они светглаза духа и разразума. И для доказания этого им необходимы нравственные сваи, столбы добродетели и мирового порядка. Эту неодолеймую мощь даёт нам господь и вера в него. Не будь её - население земли сгинет в аду. И мир опустеет, совершенно.
- Ну почему совершенно? Может быть, останутся инопланетянины.
- Да ну тебя, дурачок.- Я желал уж обидеться; но он так привлекательно потешался над моим пылом, над заумностью речей, что я и сам рассмехал для себя. А всё-таки отпустил с неплохей руки лёгкий дружеский ласковый подзатыльник.
============================================================

Янка завертелся в крути лёгкого листопада, в его золотом костюме, обшитом по рубцам краопятьтыми нитками. - светлая любовь пришла ко мне, когда уже отчаялся, - говкричил для себя блаженный мкраопятьтый, не ожидая больше подвохов от судьбы. – День, минута, полузевок со глотком воды пропрогуливаются в мыслях о ней. Без сладких объятий заснуть не могу; застонет – услышу, окликнет - бегу. И к слёзным ресницам как тушь прирастаюсь, и нажине достаточнобы слушаю целую вечь: я с ней насовершенно в этом мире останусь, я буду её от разворота стеречь. От пожелай жирных припудренных средств, от блуда рыжья и алмазов карат - не надо мне власти, богатства и девок,-
- Я опять пришла. Ты мне, миленький, рад?
- Ещё бы. Рассказывай, как я показался твоей мамы.
- Ах, ах, ах! - передразнила Верочка. - Она именовала тебя красочным болтуном, да порекомендовала быть оохранникнее.
- Вот как, - огорчился Янко. Он был вчера незначительно опьянен, или чуточку тбыстр - но по нему и тяжело огласить, ведь испил для храбрости, для тёщдругого куража.
Войдя, честь ей отдал, старшей бабе в большом дому. – Привет, матушка. - Вот какой ухарь.
- Меня зовут Людмилою, Петрова дочь. - Пышнотелая чёрная старуха вытерла руки белосласковым полотенцем, и протянула правую как будто к поцелую. Яник слегка щекой дотронулся её тёплой кожицы, но целовать не зажелал, сохранив высшую марку практический супругской гордости. - А меня зовут Янкой, без отчества. Будем продуктищами.
- И лишь-то? - Людмила обернулась на дочь, вздёрнув брови – кого, девка, привела? - но та и сама ещё украдкой выгадывала Янкино настроение, боясь за успех его жеиховских смотрин. Зря, видно, дозволила ему рюмочку: больно развязен стал; а надавливаль, что мама не видала супругика в быту, на хозяйстве - и засудит его за лёгкую трепетную браваду.
Сжав ладонями покрасневшие щёки, Вера бросилась на выручку, как будто кошка с 5 капель валерьяновки. - Любимый мой, не форси перед мамой, понадавливалуйста. Я ведь тебя выпила до донышка, и всё равно выведу на чистую воду да отмою со щёлоком.
- Отмывай, - простодушно согласился Янко, - от хамства, лени и трусости.
Он произнес без разбору, а этогодня уже Верочка на паях хозяйничает в его маленькой квартире. И телефон прикупила, подходящую вещь.
Янка взял трубку на вес, как будто гантелю молодого физкультурника. В руке держит - а звонить некому. Известны ему лишь номера больнички, милиции, да пожарных. – Милая! может ты с кем поговкричишь? - вопльнул в шипящую кухню.
Вера изза жареного смальца его не расслышала, и пришла в залу сама, облизывая вкусную ложку. - Чем помочь? - переступает босыми ногами, волосы белой коотпрысккой повязаны.
Вмёрло Янкино сердечко.Хотел сладко её обнять, но: - Нет, нет. Я ещё обед не приготовила.
- Тогда звякни кому. А я в сковородке помешаюсь.
Разизменялись они коотпрысккой и фартуком. Жёнка в телефон с любопытством дышит, а супругик у плиты встал, чутко прислушиваясь к разговору.
- Привет! ты? от себя звоню, мы с супругем телефон купили.
- ...какой ещё супруг? - с ревностью к практический свободе огрызнулся Янка. - не спеши...
- У меня всё нормально, я даже танцую на данный момент. Слышишь? и пою.
- ...балерина вынапрогуливалсяась. - Яник достал из кастрюли чёрный волос, упавший не с его головы. - а за борщом глядить позабыла...
- И ты в порядке, я чбыстрычайно рада. Ещё позвоню. Пока. Чмок-чмок.
- ...слава богу, - повеселился супругик, - распрощались 40и...
- Дааа, вспомнила. Я же Катьку на рынке видела. Говкричит, что со своим помирилась.
- ...ещё бы не мириться, - криво улыбнулся Янка, покрутив пальцем в голове. - она не дура, чтоб от богача упрогуливаетсяь...
- Представляешь, он ей опосля вэтого сумочку подарил из дорогой кожи. И впридачу кольцо с алмазиком.
- ...это намёк узенький. - Янко вспотел или от пара, то ль от чего же. - даже глас для меня повысила...
- Теперь Катька изпоменять забоится. Без подарков остается. Пока. Чмок -чмок.
- Ах,какая шкыдла, - ворохнулся супругик, крепче перехватывая тяжёлый половник. - Лучше с боем разума вколотить, чем с неплохем для себя роги опиливать.
Он шагнул уже к Верке, но позвал его в дверь резкий звонок. Кто бы это так настойчиво Янку доискивался?
Еремей. Стоял, засунувши руки в карманы, держа их при секлинокках - чтобы не стукнеть поганца ранее времени. Хотелось Ерёме услышать ересивые клятвы из уст крестоторговца, который непременно руку ко лбу вознесёт - к четвёртой звезде от свода небесного. И тогда Еремей без сонадавливаления приколет его голубым ножиком на дверь с восьмым номером, как по списку новейшую бабочку.
- ась?.. - не услышала бледная совка, качаясь под лампочкой, и подлетела ближе – выяснить, отчего же она к нглаза помянута.
- иди к чёртовой мамы, - отмахнулся супругик от мошкары и раздражающых мыслей.
Наперекосяк всё пошло, позжеу что Янко обледнел слету, свою признав вину. - Узнал от кого или сам догадался?
- Жена любимая наизнанку открылась. - Криво ухмыльнулся Еремей, стал похож на зазубренную саблю. - Её бы со свиньями на крючок подвесить, а я понадавливалел. За тобой вот пришёл.
Янка вдруг из белого на глазах показался краопятьтым, как будто вместе с воздухом заглотнул стакан крови: - Ты о чём мне рассказываешь?
- О том что все-такина меня кинула.
- Олёна??!
Ужасно Еремею стало, что Янко не виновен; паскудда изза отупляющей догадки про врага практическиго - позжеу что вот кого он мог простить да прикончить, его лишь. А об злючем распутстве совершенно загадокого недоброжелателя не знал Ерёма: всем верил, но поздно спохватился. И приник он к стене, обвис в одежонке как древняя пиявка, у которой выпали жевальные зубы - горло кзаснуть нечем.
А Янка рядом хрипло дышит, перехватив свой воротник до упадка сил: - Как ты смел её допустить, сволота?.. Кто?!
- Бабка Стракоша знает, именовала имя твоё. Брал ведь у ней приворотную склянку?
Молчание тягостное повисло меж ними на одной узенькой вольфрамовой волосинке; мухами засиженная лампа чуток освещала подозрительные лица, идентичение с портретами разбойников от большой дороги.
Кашлянув на ступени мокрой сургучной печатью, Янка выдал секрет свой: - Брал зелье. Для тебя.
- Как это? - задивился Ерёма, и даже на минутку призабыл о болезной душе.
- Одиноко, Ерёмушка. - Будто расцеловал Янко беспутного вражину. - Ненавижу, а мне любить тебя желается...
Шаловый ветер босиком мелькнул - задронадавливали оба. Янка схватился 3-мя руками за тельный крест, и в мгновение сгил. Колесом покатило Ерёму мимо скамеек, машин, мимо...
======================================================

Поранее этогодня ушёл Зяма с работы, чтобы проведать дружка - заболел Серафим. Не то что прогуливаетсяь, летать не желает. Есть отказался. И пытает у дядьки различные государствности.
- Зиновий, желаю тебя спросить, - вдруг надразумал он важную мысль, и ежели бы Зяма продескатьчал, то по лицу мальчугана было видно - направится к деду Пимену. А на выселкнездорвеевому – ох, как далеко идти - и можно заблудиться, попав на волчьи клыки.
Дядька понадавливалел парня: - Чего для тебя? спрашивай, - отложив хозяйственные морокы.
- Слышал я, в книгах читал, по радио, наяву видел: что искусство не гкричит. Верно?
Улыбнулся Зиновий, полыхнув в сумраке задвинутых штор сверчком сигареты. - Важное не гкричит; а дребедень всякая от искры зайдётся, от ненеплохего взгляда.
- Как ты дразумаешь: отличноватый человек - это тоже искусство? - большие глаза у Серафимки, и в их умещаются метровые размеры картин да саженные пвылечивай мраморных статуй. Прямо целый музей просто расположить в его детской душе; и Серафим от переживания как будто выше стал - трепещет крыльями, беспокоясь по бесконечному. Ему бы дал бог слух да зрение - на музыку и живопись, вот это краса! - а крылья что? что перо мягкое? подушечку ими набить, - сокрушался мужчинышка.
- Человек отличноватый - уже талант, практически гений, - восторгнулся Зяма. - В нём отвага и честь, справедливость и трудолюбие, воля, милосердие, благородство.
- А ненеплохее в нём есть? - Серафим поднялся с лёжки, и скрестив ноги, уселся на диване.
- Дразумаю, да. Но самую чуточку. - Дядька подовизуально глянул на парня. - Я так не спросил: где ты был, Серафимка? мы днями тебя заждались.
Мкраопятьтый, улыбаясь, потянулся к небесам: как будто сладко нглаза провёл да не выспался.
- В дальней дороге удачу смотрил. Устал с удовлетворенностью как охотничий пёс.
Вскоре Зиновий ушёл за дескатьоком, а Серафим остался в доме один, ежелне считать подпольных мышей, заговорщиков. Вставать с дивана не желалось, но он кошмарнулся, что болезнь лишит его сил. Потому, кряхтя, стал на прхладный пол во весь рост; здесь палубу шатнуло, и парень захлебнул солёной морской воды. - я брежу - пронеслось горячим ветром, а к телу, мокрому от брызг океана, прилипли знойные пески с наточенными перьями лохматых кактусов. Серафимка крылья расправил, глаза поднял - да лететь некуда: на жгутах толстых лиан качаются голоногие мортышки, закрыв спинами голубое небо. Он бенажимама кинулся, за солнцем в гкричизонт, и казалось ему, что быстрее гепарда несётся по травокам, землне касаясь; но лишь лишь нездорвеевыми шагами перестсвалился по половицам и втыкнулся в стенку белёную.
Она настежь раукрылась; через порог своркой зашли пингвины, переваливаясь в длиннополых костюмах, и Серафиму пришлось посторониться. Пятеро их - расселись за столом, без внивлекия продолжая беседу, тихую несвязную. Над мужчинышкой летали маленькие садескатьёты как мухи: небритые лупатые пилоты ехидно ухмылялись его беспомощности, норовя стрельнуть из пушки прямо в лоб. Сил не было отмахнуться.
Он сделал два шага к крыльцу, к свежайшему вечеру, но в дверь протиснулась морда бегемота, и вместе с рамой на пол полетели крашеные наличники. Серафим закрылся руками от осколков, не видя равновесия, свалился навзничь.
Когда дядька Зяма вошёл в дом, Серафимовы птицы да животные ломанулись в свои государствы света, давя друг друга. Зиновий, встревоженно забегая, поскользнулся на крови, а позже мальчугана разбитого высмотрел.
- Серафимушка, родненький, да что с тобой! - загласил он, тряся губами, и время урастратал со кошмару; но оно само нашелось, и пока Зяма кудахтал, секунда минуте открыла окно, а та уже закричала играющей малышне во двор: - ребята! больничку быстрее, Серафим разбился!
Вскорости приехала машина тёмным лесом за лечебным интересом, тормознула у ворот: - Где здесь наш нездорвеевой живёт?
Серафимка сам поднялся на ноги, делая упор на дядькино плечо. - Ты, Зиновий, лишь супругиков завтра не пугай. Я через пару дней возворотюсь.
- Лежи там, геройский мкраопятьтый. В палатах за тобой уход будет отличноватый - не то, что я. Как увидел тебя, так и разум урастратал. А вэтого делов - грипозная простуда.
Зяма успокаивал мальца; но в больнице сам над доктором тяжёлой думой повис, распяв мозольные руки в сероватые оштукатуренные стенки. - Говкричи, доктор, правду. Моё сердечко вещун.
Врач потёр свой плешивый затылок, сгорюнившись над бразумагами. - Облобучался парень радиацией, - вздохнул припопознанием. Встал с кресла, сломав в пальцах карандаш, и от хруста деревяшки завыл покаянно: - Ну не может медицина выручилти его! осознаете?!.. не может.
Дядька голову вшкураул к тлеющей люстре, и закрыл ладонями мокрые глаза. Глотая позорящие слёзы, он промычал сопливым плачем: - сколько ему… жить осталось?..
Мудрый Зяма просто связал все разнородные нити в один клубок, и на работе допробовал Еремея: что да где?
- Сбенадавливал малыш наш. Вот так собрал вещи, и укрылся в далёких краях. Там, где гуляют пингвины любимые да носороги топчут землю, - хмыкнул супругик. Янко его за грудки, не усмотрил - кричит; насилу Муслим оторвал.
- Что я за ним, хвостом прогуливаетсяь должен? - пенится зло в Ерёмдругих глазах, и жёлтый тразуман через веки выплёскивает. А Янко скукожился от налипшей крови, какая бьётся в аортах да венах; когтями боевыми скребёт он: - Убью, гад!
Зиновий грохнул Янку сковородкой с грибами, рассёк скулу. – Ерёма, не томи. Признавайся как мальца проглядел.
Еремей глаза упёр в полицу, а самым краешком за чугунком глядит - хоть бы голову не пробили. И Янко, волком глядя на Зяму, спрятал свою животныеную натуру поглубже в логово, чтоб при случае напасть со спины.
- Я не стал его стеречь, сам отпустил, - признался Ерёма уже внаглую. А супругики как будто не сообразили: зенки их как пилы вращаются, скальп его снимая.
- для чего же?! - шепчет дядька, и следом за сиим хрипом кошмарное должено произойти. - не юли, дурак, режь правду.
- Серафим желает не жить каторжной душонкой, а порадеть для общества. Я ему лишь подмогнул.
- Ну и сука же ты, - встал Янка над сникшей головой с таким презрением, что в повинное теклинокко противно ему ножик всадить. Швырнул он серебристый клинок сразмаху, и наборное оперение закачалось в створке шкафа.
- Погоди. - Зиновий черканул взглядом, отсекая от ересивого блуда Еремея, порядочного супругика. - Парнишка выручил тысячи людей, а может мильёны.
Но Янка юродиво башкой покачал: - Ох, как вы спелись на поминах Серафима; тогда уж гроб ему заране сколотите. И Олёнке, сердечнице, которую в город свезли.
- Заткнись, понадавливалуйста, - всунулся Муслим с белосласковым примиряющим флагом. - Товарищи мы, на людях братьями зовёмся.
Поскучнели они, ранее бывкраопятьтые такими закадычными, что не дай бог кто чужой в нос 1-го пихнёт. Всей стаей кидались, оплёвывая в три раза превосходящих врагов.
Дядька Зиновий целого взвода стоил, а сейчас у него из рук колкий топор валится, инструменты с пальцев выпрыгивают.
- Чего для тебя желается, милый? - спрашивает Зяма болезно, а сам к окошку воротится, чтоб в глаза не глядеть.
И слышит ответ слабенький, кой припрогуливаетсяся самому додразумывать: - я дескатьюсь... вот послушай, что я Христине сглазанил, и вам тоже - когда предзакатным пожаром день выкажет слабость свою, большие чёрные жабы плач звёздный на землю прольют; припустятся струи косые, вдогонки по окнам звеня, и сила на ноги босые поднимет с постели меня; мне станет свободда и зябко, на мокрую спину стекла присела нездорвеевая козявка, ей крылышки ночь посекла; у нглаза в припадке безумном шальным уходящим лучом убит её первенец, сумрак, убит разобиженным днём; день вечеру мстил за уход свой; я встал,тьма у гроба стоит - ты мальчику сумраку родствен, стань рядом - мне ночь говкричит; с зажжёной свечой в изголовье стою и дескатьитву служу - дай благости завтрашней новью, дай новейшую жизнь малышу, выручили, сохрани, ты ведь методен, и сумрак, и ночь, порадей здорвеевье моё и помилуй раскаяньем будущий день… дядька, а киноплёнка цела?
- Да. - Зиновий улыбнулся тому, что мужчинышку тревожит. - Ты её закрыл собой.
Тяжко супругикам, что крохи Серафиму остались. Ещё ужаснее, как глядит он на их, а вида не подаёт. Смеётся через силу, подлец, пытаясь развеселить. Только Янке самому убьеть его желается; и Еремей увёл Христину из комнаты, боясь за неё.
Паучья сеть под глазами у мужчинышки, никогда этих морщин видно не было. Сразу ясно, что ночкой не спит - всё дразумает. О чём?
Страшно Серафимке, может: ручки сложил да трясётся под одеялом. Слишь красот и удовольствий он не выяснит никогда, наслишько земель не облетит, которые видел в снах. Муслим ему греет ладошки - и брешет, брешет о необыденных чудесах, древняясь намилять в шахерезадовых притчах непрожитую жизнь.
Уютно Серафиму, может: ручки сложил и ждёт того света. Кой в глазах его озарился предвестием обожествления души, простившей бренному телу все маленькие грешки. Стоит в ногах Рафаиль тишайший, мурлыча различные философские глуповатости. Про ненависть да войну, про доброту и мир.
Дед Пимен привёл священника. Михаил гордый окропил от бесов больничную комнату, попутно вразумляя Серафима: - Я стану просить за тебя. Но и ты, чадо, уповай на нашего господа.
А Май Круглов произнес просто: - Ты защитил нас, парень.
И Серафимке приятно стало; он улыбнулся без муки: - Идите домой. Когда я услышу, то позову вас.
Зяма подоткнул одеяло. Встал, и зашаркал со в7 во двор, омдругая карманы слепцой за сигаретами.