Стихи и Проза

   Странный сон увидел Муслим на данный моментшней ночкой. Будто  пробудился он, когда было ещё мрачно. Светилось одно лишь негаснущее воображение. Желая побыстрее опять заснуть, перевозворотился на бок по жёсткому лежбищу. Кости его заскорбели на тёсаных досках кровати, вместо мягенькой обивки пальцы ткнули плоское дно - наверное, во сне на пол свалился. Муслим приподнял голову, и стукнулся в потолок - отовсюду раздавались древесные звуки, как как будто в  том скверном забавнй рассказе из древних книг. Про злодеев, про кладбище - но наяву не бывает так. Может, просто в 1-ый раз испил на семейном празднике, а опосля заполз под стол; неплохо хоть бы посуда новая уцелела, дорогой сервиз для званых гостей. Тревожно провёл он рукой по груди: лёгкая одеялка, или простыня. А под неё свеча закатилась… да нет, это она  со стола свалилсяа, и огонь погас… но рашкураул руки, а кругом тюрьма. Каземат дощатый. И костюм новейший, и туфли жмут по дороге на тот свет. Гроб.

   - ууууааааааа!!!- трепыхнулся от его гласа непроглядный мрак в жестокой теснине погибели.- по чужоооой веееере меняаааа закопалиииии!!!- Лепесткнеживых цветов осыпались в ногах, срубленные рикошетами вопльей; пёстрые бабочки сверкающей тьмы бились по углам домовины. Больной кошмар утысячил силы: Муслим на колени ссобачился и хребет под  планетку подпёр, растолкав трёх сонных китов. Когда стал он прямиться ввысь, древесное смялось дно, стукнул в потолок тёплый гейзер, размывая гнойный нарыв могилы. Но она лишь становилась глубже, а за её кордоном Муслима ожидали дети, жена и трепетные друзья. Вот ежели бы не осклизлый червьак, попавший меж пальцами, ежели б закостенелый хребет упирался в небо - и адовой пламени вместо солнце вылило ему на глаза ослепительный бурляток жёлтых пузырей… ежели.

   Спросит на смертном одре родимая мамочка:- где Муслик? почему не пришёл ко мне?- томительно заглядовитые веществавая в лица провожающих родственников. С надеждой спросит, ожидая правдивого ответа о светлом счастье любимого отпрыска. Но исповедник не произнесет ей прямо, а станет юлить, веселя чертей да ангелов отгоняя. И родичи губки прикусят, чтобы загадоку опутать дескатьчанием. Мамка тогда сама поднимется бледная из бардовых цветов; оттолкнув тянущие к ней руки, уйдёт в никуну искать бродячего же отпрыска, верея блудного.

   Проснувшись всерьёз, Муслим долго вспоминал свой сон по лоскутам и обрывкам, да их всасывал полностью кошмар нглаза. С тяжёлым сердечком супругик весь день провозился во дворе, суеверно не желая выпрогуливаетсяь из практический крепости. Надина звала жена в гости, дети приглашали на речку - он  всем отказал. Что капризничает, поразмыслила про него жена; что болен, решили смышлёные отпрысковья. А Муслим, оставшись один, попросил у аллаха  иснаклоннего прощения за старенькые маленькие грехи, за на данный моментшний большой грешок; позже залез в погреб, где стояла чуток начатая бутыль с вином. От выпитого бокала ему стало легче, как будто вино размыло камень на сердечко. Мужик огляделся по сторонам: мрачнота, земельные стенки, дощатый потолок… сон - как ошпаренный кот, он мяукая вылетел из погреба, прищемив для себя крышкой хвост. На стул сел и заплакал: ну для чего же я обещал лешему, для чего же? может, не любить мне больше супругу, не увидят меня ребятишки, и с моим крокодилом выступит в цирке дядька чужой…

   Но утерев слёзы, Муслим быстро собрался, пока в отлучке семья - долгие проводы были б истязательны - и с лопатой ушёл огородами в сублеки.

   У реки, посреди длительных зарослей колющихся кустов, посиживала на пне замшелом скучающая русалка.- наповсевременноааа,- тихо простилась она, накрыв хвостом дремлющую лягушку, и взяла её в руки.- Вернусь,- супругик виновато прятал глаза; позже тыкнулся носом, губами, вбирая дождикикевой запах русалочьих волос, на которых сей миг погасла опослядняя клякса солнца.- сноооова однаааа,- русалочка надавливалела о несбыверном счастье любви, мамынства; лягушачья голова полетела в речку, тельце  шмякнулось о землю. Как баба вильнув бёдрами, нырнула русалка, оставив лишь воспоминания.

   Ночью тревожнее, чем днём. Все кошмари оголяются до исподней рубахи, повозвращаются задом, хлопая себя по ляжкам как будто в дботень барабанов. От таковой музыкнехотя взвоешь: за спдругой перестук чертячьих копыт, и в небесах слышен свист ведьмдругого помела. Шкрасная баба хотеньем кричит: летит на загадокую сходку, тыкая веником калоритные бесстыжие глаза шпионящих звёзд. Те уже настроили свои жёлтые фокуляры, и снимают  на плёнку каждый порочный шаг нечестивой оргии - днем большой господь будет посвящён в бытовую крадескатьу жизни земной.

  Ночью великолепено, чем днём. Всё ранее видимое вдруг направляется химерой, из пасти которой, как в цирке, можно просто доставать белосласковых зайчиков да сизых голубей. Где былнепролазные дебри, где грязное болото воняло червьакивым смрадом - вырос мост пешеходный. Там стоят на платформе  кичливые зайцы-голубые мундирины, и машут древесными трещотками, зазывая поздих прохожих.

   Захрапела одинокая кикимора, божий одуванчик. Чешет она лапу во сне, как будто бежит к свету болотных огоньков, завосприметив тень горьковатого путешественника. Подойдёт к нему сопливой тюрей, оховячит по мозгам нажине достаточностливым рассказом - и доверься, доверчивый человек, данной плутовке. Простись с домом да скотиной, забудь духовитый сеновал с дескатьодою женой. Жизнь береги, бродяга: плюнь в харю, да ступай отсюда, не сдаваясь под заунывный плач. Все лешачихи похожи на баб настоящих, лишь груди у их волосатые. Когда сунешь руку соски потискать, а пальцы увязнут в замшелых кудрях - выцарапывайся благим матом, рви когти. Эту болотную вековуху есть кому миловать без тебя - бойся ревнивых лешаков, оплездесь, удавят; к детям ихним не подступай - хоть невзрачны на вид, а гужбаном навалятся, и в топь.

   Много есть кошмаров лесных. Ещё речные, полевые, дорожные, вечерние и зоревые, воздушноватые и огневые, домовые да квартирные. Больше люди боятся кладбищенских. Да лишь упыри и вурдалаки осязаемы, василиски и гнобыли по земле прогуливаются, шерстят матушку. Главный кошмар в для тебя, человече. Это твоё пугливое воображение грызёт мозг смертным самоядом, терзает сердечко. Нет у тебя выхода - как за семью отвечать, за родину и веру? когда ты над собой не властен.

   Дразумал Муслим, шагая по тёмному лесу, что просто продуктищу Серафимке в небе летать, проще обычного развеивая воздушноватые пузыри. Вот бы и самому так, а то на каждом шагу ждут зуботычины: оглянешься не впору – здесь же по лбу стукнет сухая ветка, или того ужаснее большой сук. Если рядом завоет потешно бесприютная нечисть - значит, близко в палец до беды, трясины. И помочь некому: затихли гласа живые, а мёртвые хрипят кабальные песни.

  - Кхехее… Не помешаю? мыслям загадокым?

   Вшкураулся Муслим в боевую стойку, как будто волкодав на животныеный вой. Из мухоловки паучьей тишины его хмуро разглядовитые веществавал Бесник, наохранникив лопухи больших ушей:- Ты один?

  - Да,- вздохнул облегчённо супругик.

   Леший утробно отрыгнул; повеяло мохом, лишайником, прглазам земельным кормом.- А я тревожился, что давно не виделись. Скучаю уже.

   - Да чего же давно? с недельку лишь.

  - Ну, для тебя семь дней не средства, а мне они летят как будто пирожки из печки. Нужно быстрее сундук доставать.- Бесник желчно отдал приказ супругику, как маленькому дитяте:- Иди на глас мой, слушай ухами; ежели чавкает жижа - это я копытами, ежели с коромысла вода брызжет - то водяной подвлекивает, глаза застит.- И пошёл напролом через древесные свальни, ему всюду гати настелены. Всякое животное узнавая, леший кричит ему нечеловеческим гласом - свои, дескать. Спи, голубая лягушка; спи, розовая жаба; дремлют под тдругой два прыщавых крокодила - и ночные путешественники водоблеками рядом шмыгнут.

   Елань горелую прошли; сзаду остались паловые травокы да обожжённые кустики. Видно, здорвеево похозяйничал змей огнедышащий, злобный. Кабы не дождик, сполоснувший землю, остались одни головешки до самого гкричизонта пополам с костями сгоревших горемык.

   - Ты чего же оглядовитые веществаваешься? под ноги смотри,- полыхнул рассеянного Муслима глас поводыря.

   - Хмуро здесь у тебя. Хоть бы малюсенькое озеро.

  - А ты не нажине достаточнобь лесомань мою. Я здесь владелец. Вам, пришлым, устоявшей красоты не осознать. Всем необходимы цветочки, кустики с ягодами да грибами; однодневок надавливалуете, а ведь глуходревью этому сто лет - в нём хворобы вывылечивайвают и ворожат счастье.

  Легко шагая, леший как будто плыл над поваленными древами, шепча идолающие слова. А вокруг, куда ни кинь, преет лиственная падалица, и запах таковой, как ежели б в продуктовой столешне, где ещё варенье открытое стоит, бросить надкусанный пирожок с капустой да глазащенное яблоко, а возворотившись из отзазапуска, нос туда сунуть. Так в эту кучу необходимо свалить и гнилость болотную незасыхающих луж, и прёлые трупы разной стареющей  живности, в каких червьаки заплели неразволочные клубки - особо впечатлительным сюда ход заказан.

  - Бесник, далеко ещё?- через сжатые зубы прогудел Муслим, чешась от настырного гнуса, потирая ушибленное колено, отплёвываясь тягуче сухим горлом.- Мы давно прошли старенькую усадьбу.

  - Часовню прозвали барской не позжеу, что рядом - а на его средства строилась, из камня цвета небесного,- нравоучительно  объяснил леший, тыкнув пальцем ввысь как указкой школьной.- Раньше стояла в трёх милях от поместья, да понаехали городские мерщики, крутили, крутили - и вышло у их 5. Вот сейчас изза дураков нам с тобой излишний крюк делать.

   Тут Бесник зарычал гортанным рёвом, пуганув соек и примкнувших к ним на лето сельских голубей.- Не дрожи, супругичок. То я медведей предупредил, что около пройдём. Иди близко, побудешь жив.

  - Я за себя постою,- ругнулся вывытерпеливый Муслим, пресекая подобные шутки на корню. Вот он, чащобный лес: усеян шерстью  и медвежьими когтями, сточенными острым супругичьим тесаком, а топтыгинские окорочка порубелены лопатой.- Пусть животные боятся.

  - Всё. Пришли.- невпопад вдруг произнёс леший, когда нывшие кости уже втянулись в мученый пыл дальней дороги.

  - Что, здесь?- Муслим обвёл удивлённым взглядом травокянистую лысую лощинку, на которой плешиво рослнесколько кустиков.- Сразу не скажешь.

   - Часовня за поворотом. А здесь горстка ополченцев в войну оборону дернадавливала.- Бесник угрюмо потёр ладонью губки, снимая с себя обет дескатьчания.- Почёт и уважение. Отец мой боецам таскал еду: ему барана на плечах было, что муравью козявку.

   - Так это, значит, окопы,- догадался супругик, и горько стукнул кулаком об корявое дерево.- Сколько людей погибло…

   - Все, кто сранадавливался. Враги пулями их не взяли, ни измором. Тогда подвезли ближе пушки, и угробили бомбами. А выдал наших бойцов местный предатель.

  - Казнили его?- спросил Муслим, сжимаясь от бпищнепоправимой. Леший усмехнулся, вспомнив прошедшее, и рубелеными словами ответил:- Растерзали бабы деревенские. И мама его вместе, чтоб больше не ронадавливала. Хгостиницы вослед супругу с детками, да слезам поглядели в глазки.- Бесник отвозворотился к чёрным небесам, моргая подступившую боль.- Хорошими людьми позже выросли.

  - Грешно здесь рыться.- Мужик с опаской оглядовитые веществавался вокруг.- Солдаты не захоронены, и души их вблизи  бродят.

   Леший на копытце крутанулся юлой, засмотрелся в приспущенные шторы супругичьих глаз:- Чтобы от меня ни на шаг. Где скажу - там копай, а могил не касайся.- Вздёрнул Бесник лохматую голову, и тихо провыл свою песню, в какой плела широкийую вязь иснаклонняя череда признательности да поклонения, сердечный помин усопших душ.- Выдастся время расслабленное, и придёт сюда вся округа, грудные на руках, старики в колясках; станут на колени пред памятью и отдескатьятся злым неплохем - чтоб этот зарок будущие помнили через практически все века.

   Простояли они в дескатьчании сколько невесть, да к часовне отправь. Заросла по окошки ветхая храмовка, обвалилась начетверть как буханка хлеба, с 1-го края обгрызанная мышами. Краски на фронтоне за сто лет изблёкли, купол зелен от моха, и летучие мыши прикаянно жиринкомфорт без тревог.

  - Сам пойдёшь. Мне вовнутрь нельзя, там богомазы стенки разрисовали.- Огромный дремучий леший едал на ухо как будто комар.- В часовне была лестница, а остался замурованный огрызок. Рой  прямо под ним. Да поторапливайся.

   Муслим разодрал руками кущи у входа, шагнул, и было не свалился вниз по кирпичам. Но оохранникно - ставя ноги в тёплые плешины земли, обходя завалы древесных разбалков, каменных  груд. Со стенки на супругика смотрел  уцелевший грудной малыш, и нянька его в платке - может, мама. Под потолком, в тусклом сиянии явой луны, посреди нарисованных небес да солнцев, припудренные ангелочки паковали тюки и чемоданы. Было видно, что они больше себя надавливалели, чем навывытерпелись страданий.

   Когда упрогуливается день, давая  сублекам фору, в рушенной храмовке   возникает призрак. Днюёт он обычно на потолочных орясинах, кинутых с края на край; и ежели б неплохий супругик забрался хотеньем, то попилил их для баньки - да высоко, шагов 10 к небу. Дух церковный один не боится там жить, скачет по воздуху аки лунь многочный. Каждый раз, как тринадцатое на пятницу выпадает, он тоже собирается в путь. Набив походный мешок разной всячдругой, берёт свой дескатьельный идол. И опять о невзгодах забывая, до утра в окно разбитое глядит.

   Когда Муслим подковырнул засглупом 1-ый ком, призрак завизнадавливал, как будто водопроаква кран. Мужик крепко вздрогнул, стряхнул мурашек и огляделся вокруг - никого. Но чувствует психом своим - стережёт его этот никто, который сам злытьё задразумал или по наущению чьему.

   Снова копнул землю Муслим, а призрак здесь же толкнул его под руку. Тогда подескатьился супругик практическиму богу аллаху; и затих вдруг церковный бродяжка, как будто един у их всевышний господь. Но другая напасть: лопату землицы Муслим выбросит, а в яму с ведро осыпается новейшей грязищи. Золотишко - вот оно, под ногами, да в рукне даётся.

   У порога леший от нетерпенья топочет, пляшет:- Как там? ну как, шепни хоть словечко?- Уже сердечко его недоверчиво, лёгкая дружба обмана ждёт.

   Когда травока запахла мятными леденцами, и небесная серость развеяла мрачнотку, усткраопятьтый супругик избрался из каменного узилища. Лопата да набитый вполовину мешок полетели к ногам Бесника:- Держи!- Тот со счастливой улыбой распустил затянутые верёвки и махом высыпал всё на землю: разобранный в смазке пулемёт, три нагана, кучка обшитых проволокой гранат.

   Потешно было глядеть на глуповатую морду лешего, ежели бы не злобный оскал жёлтых зубов, из которых тянуло угрожающей вонью:- А золото  где?..- и лишь глаза его блестели обиженными каплями, как у мальчика, лишённого наповсевременно большой клинокты.

   Грустью смутившись, понадавливал плечами Муслим:- Я достал всё.

   Долго и пронзительно глядел Бесник, а опосля пустил острую стрелу:- Неправду говкричишь. Узнал, что мне в церковь хода нет, и решил один придти.

   Рассердился супругик:- Я с тобой честен! видно, обманули тебя надежды.

   Леший пнул ногой ненадобный мешок, попав копытом во ржавую ость старенькой проволоки; передёрнулся от занозистой боли:- Не зажелал понеплохему, для тебя же ужаснее станет! свободой кичишься - вроде бы ярмо на шейку не надели!- и ушёл…

                                             ============================

 

  Удивителен мне антагонизм нглаза и дня. Почему они так по-различному относятся к людям и к мирину? Когда ночкой, то вроде бы можно покойно спать – а вдруг из мрачнотки кишок пробуждаются и выползают наружу усрашающие и даже низменные помыслы. Я помню себя маленьким годиков с трёх, и тогда уже всякие чудища да монстры начали окучивать кошмаром мою маленькую душу, в которую все они слету не расположились, и практически все оставались ждать пока я подрасту до необходимого размера, чтоб втиснуться вместе с рогами, с копытами. Я как тот глуповатый мышонок, будя уукрытым за плинтусом, стрядал в уголке, дрожа разъярённого кота, кой рвался да не мог достать – но я этого не знал и позжеу жертвенно готовился быть съеденным уродецливой прожорливой тварью.

  Потом припрогуливалсяо осветляющее утро лёгкой поступью зоревого расцвета и отрадными прыжками солнечных зайчиков, а на серебре росных травок как в зеркальцах гномов отранадавливалась улыбка восходящего золота – и тогну из моей памяти хлёстким омывающим ливнем сннапрогуливалсяись все беды тревожные, как будто кто меня вновь, одержимого злобного взрослого, погрузил с головой в ребячью купель.

                                     ================================

 

  Самый опытный на свете люд – душевные простиздеськи. Они могут шпрехать по дойчу, парлеву франсать и дуть на спикинглиш. Как их не перекрути, а непременно вывернутся наизнанку, чтобы дбросить гигантскую массу наслаждения.

  Все они делятся на три категкричии – шалавы, плечёвки, и элитные. Первые прогуливаются по пятам, сладко поют в уши, а за маленькую услугу оближут сверху донизу, зазапуская пузыри от восторга. С ними можно познакомиться лишь по опьяненке, в длительном загуле бемусорятства, позжеу что на тбыструю голову от их словоблудий тошнит.

  Плечевых припрогуливаетсяся снимама самому: они стоимость для себя уже предложили и медлительно прохаживаются вдоль обглазаны жизни, набиваясь в компаньоны, в наперсники сиюминутной судьбы. Эти простиздеськи более умны – то есть образцово начитаны из газет да журналов – и с ними можно вести разговор. Даже принимама в своём доме на правах неплохих гостей.

  =================================

 

  Он мне напоминает храброе, но безмозглое животное, которому имени я не подберу. В нём опьяненая злоба перехлёстывает через край, и тогда он уже не глядит за руками – они как будто на шарнирах летают в различные стороны, бия по чужим головам – не выбирает выражений – за которые ему совершенно не так давно поделом отбили мозги. Нынче он чуточку заикается; а всё же горячая ярость, профиналящая быстрее вэтого из зависти к чужой сытной жизни, выплёскивается из него – хоть уже не в тех безмерных океанских объёмах, но на длиннющий цистерновейший продуктняк многостью хватит.

  Мне надавливаль его: позжеу что ни духом, ни телом он не силён – чахлый да злой человечек. А ведь мог бы с каких-или пор стать великолепеным примером для людей, и взволнованные пионеры разинув рот слушали б его патетические песнопения, которые на школьных собраниях около мраморных монументов уж больно похожи на церковные митинги.

  Но зависть. Самое кошмарное человеческое чувство сжирает хоть какого из нас исподволь, извнутри. У неё отворотительное ненасытное рыльце, которое бодренько хавает всё подряд в практический мрачной вонючей сердечной закуте, в индивидуальности набирая сальцо от чужих радостей да успехов – как будто против воли, пинками втиснута в душу для козней и провокации.

  =================================

 

  - Все загрузились?- спросил шофёр почему-либо взволнованным гласом, и дрожание его длинноватого языка вдруз чуточку исстращало нас.

  - Все,- ответила малая бабулька, видно спешившая обратно в деревню, на дальнюю кинульнюю окраину города.

  - Тогда готовьтесь. Мы на данный момент улетаем в неведомое.

  - Как это?! Как это? как это?- закудахтали все пассажирины совместда и каждый вразнобой.- Отъезжаем по маршруту: вы так хгостиницы огласить,- поправил водителя интеллигентный супругчина в тройном костюме с жилеткой и галстуком, по виду научный работник иль кабинетный чиновник.

  - Нет. Моя маршрутка на самом деле летучий голландец. Я лично её изобрёл. И сейчас приглашаю вас в будущее.

  - За горсть медяков? Да кто вам поверит.- Шикарная дама слегка полнеющей комплектации, чбыстрычайно нарядная и слишку намакияренная, заявила это таким беспардонным гласом, как как будто она практическиручно держась за гроб проводила в опослядний путь самого опосляднего бескорыстного праведника Земли.

  - А мне не необходимы ваши средства.- Парень развозворотился от руля прямо к салону, и все узрели его весёлый картофельный нос, усов чёрную жёсткую щётку, которой чистят ботинки, и подбородок с таковой большой ямкой, что на ней бы спотыкнулся маленький кар.- Я провожу испытания, и желаю чтоб вы стали моими первыми седоками.

  - Ну вот что.- Кабинетный работник посерьезнел, даже слегка заугрюмился, невзирая на смешливый вид дескатьодого водителя. Видно, по рангу практическиго конторского чина он не доверял идентиченим фантазёрам.- Хоть я не верю вашим затейливым химерам, да и ехать с вами в таком состоянии я отказываюсь. Вы не совершенно адекватны.

  - Да скажи проще, дядя! С разума он сбрендил,- засмехал с опослядней седушки один шибко умный студент, держащий в руках электронную книгу и повесивший в ухи пристяжные наушники. Только глаза его были свободны, лупатеньки, и ими он наверное слушал.

  Тут с переднего почётного места опять встряла бабулька, дотоле лишь шамкавшая губами от удивления, ото всех этих неожиданных вестей, которыми долго да говорливо можно делиться с соседями – хоть на лавке под липами, а хоть ли повопльивая через межу.

  - Эх, отпрыскок, и дуралей ты,- произнеса она нажине достаточностливо, беззубо пережёвывая шипящую – же, а сглатывая уже мягенькую – зе.- Тебе больше всех необходимо ехать с нами – поглядел бы на будущее.- И подёргала слабенькой ладошкой за лацкан дорогого костюма.- Ведь без таких дуралеев как ты оно не выстроится.

  Все пассажирины весело рассмеялись; а потому что махонькая бабулька уже определилась, то вслед за ней здорвеевякам да крепышам было постыдно отказываться, и даже шик-сияние, незначительно попотев стоя, тоже сел на своё место.

  ====================================

 

  Снится мне сон. Что у меня возникли крылья. Не то чтобы прямо белоснежные и в перьях, а ах так чувствую я себя лёгкой птицей, названье которой душа, и влечёт она мою плоть или в далекие государствы, то ль в давние времена. Может желает выяснить, что другимнезнаемо, и позже прыгать ккак досадно бы это не звучалорком да бахвалиться на весь мир – что во всей вселенной одна я, не считая бога, коей всё ведомо.

  Честно признаюсь – полетал я да покружил. Заглядовитые веществавал в светлые окна домов и в потаённые комнатки отукрытых сердец; ведь когда люди спят – то их настежь сердца. И зажелалось мне проведаться середь тех душ, которые дороги мне на данный момент как я сам, и драгоценны станут в раю иль в аду, если сдохну на погибель. Потому что они моя память и мой обелиск, когда злые от тяжеленной натуги могильщики всё же спихнут мой отчаянный гроб в мокрую яму – посреди вьюги дождика – и их усткраопятьтые грязные морды выдадут залп тягомотных проклятий – как ты нам необходимоел! забивайся быстрее под землю.