Здесь в каждом дворе расздесь сливы, свисают через забор длинноватыми многопкраопятьтыми ветками, и зрелые синюшные плоды с их падают вниз, разбиваясь желтушными пятнами как опосля драки, так что кажется вся земля вокруг покрыта маленькими язвочками, а куриный помёт около их похож на возбухающую повсеместно гангрену. Мне прямо надавливаль этих слив, они сами в рот требкомфортся – и я тихонько хожу вдоль заборов тайком от владельцев и поедаю их скупым хапом, а когда уж не лезет то в карманы сую, в пакеты, запазуху. Но уйти всё равно не могу, позжеу что непринципиально какая рядом лежащая слива мне уже мнится практически золотой, лучше прежих, и светится её нагота луноликая, страдая меня.
===================================
Я в 1-ый раз увидел настоящего зелёного кузнечика. И не в поле-на лугу: а у себя на работе, посреди приваренных железяк да раскиданных где попадя плит бетонных. Он совершенно от меня не таился: просто вариантно увидел, что на данный момент мой ботинок из толстой кирзы вдруг наступит ему на зелёную голову, уже открытую пастью для завтрака и может поглотившую пару вкусных травокинок.
Вот тогда он и сиганул – цвет салатовый – как будто крошечный вилок капусты из огородной пращи, статью совершенно неидентичений на собственных сероватых братьев, на собственных бурых братьев которые быстро вон скачут по куче щебёнки. У зелёного даже глас другой – он не едыт не надавливалится слабеньким альтом, а зажав меж ног страдиварную скрипку, гонит смык по натянутым струнам, ругаясь да балуя с солнцем.
===================================
- Эх ты, горе луковое.
- А почему луковое?
- Потому что дразумали подарочек будет, удовлетворенность неизмеримая, когда ждёшь в день рожденья чудес – но обёртку содрали, а под нею дешёвенький пшик. И вот лью я над тобой слёзки горючие, как как будто стригу синьёра чипполино для винегрета, а он брыкается, брызгает соком, страшась искупаться в подсолнечном масле.
- Ты ждёшь гостей? Ну давай я для тебя помогу.
- Помогай. У тебя рука как раз малая, и она просто в банку пролезет – достань огурцы. Потом вымой свеклу от земли да песка, откуси ей все длинноватые хвостики, и сложи кочерыжки в кастрюлю, горячей засыпав водой.
- Водой заливают.
- Не дерзи, а то с толку собьёшься. В другую кастрюльку уклади оохранникненько яичка, залей – как ты грамотей говкричишь – да поставь на тихий огонь для салата.
=================================
Почему мне этогодня так неплохо – телом и душою? Оттого ль что ветер прохладный севрозападный может нанесёт с собой кучечку тучек с балтийского моря, которые осыплются на перегретую землю дождём – и тогда на поверхность зажаренной солнцем планетки без кошмара выползут дождикикевые червьаки, толстые выкормыши плодор1-го подземного гразумуса – и будет раздолье для птиц и тех маленьких животных, что на данный момент задескатьчали, притихли, не поют громко клювами да не шоркают ножикками.
Или может я счастлив собой – как в один момент да ёмко пришло ко мне временя мудрости, тот возраст в каком сердечко разбухает немедлительно от дешёвенького подарка судьбы – тёплого взгляда, неплохего жеста, прикбазенья к душе.
===================================
И кажется, что ходишь не по земле а по солнцу, всю витому перевитому зелёными стволами дозревающей земляники. Сил не хватит, чтоб положить в лукошко 1-ые ягоды – они сами требкомфортся в рот, раздвигают губки от сладкой улыбки, а желудок уже ждёт прохладненькой мякоти спелых плодов, лучше плодиков. Туда-сюну изпод рук бестолково сигают кузнечики: не осознать – или они охраняют это колхозное поле, или может втихую приторговывают артельным урожаем.
Вон в теньке под одинокой да скучноватой берёзой из земли выполз белосласковый слепух и стал на задние лапы, сложив ручки как будто толстенький ангел, виновато побывавший в грязном чертячьем закутке.
===================================
Не каждой лисичке или подберёзовику желается в солёную банку. Вот хоть маслёнок. Он когда совершенно ещё маленький, то глядит изпод еловых иголок как крохотный мышь, у которого пока лишь один глаз и открылся. Ему весь мир этот внове – и 40а, что в лесные дебри просветела стрекоча тревоженно, кажется доисткричическим плотоядным птероящером, хоть по чести огласить в ней самой кошмара больше – он сгоряча так и сыплется, пятная колющиеся кустики ежевики.
А маслёнок уже быстренько растёт, опосля недавих дождикикей становясь средненьким масёлом. Сюда бы, в лесную тьмутаракань, ещё солнышка больше впустить – вот тогда его бурая шапка станет похожа на широкийое индейское сомбреро, а сам он сядет практический гузенькой на ёжика как на жеребца, и поскачет по тропе, пуляя во все стороны еловыми стрелами.
=================================
Отчего же у людей так нравы различные? У 1-го к примеру душа неплохим бочком лежит к людям, а другой свой норов как палку вздымает чтоб больнее стукнеть. Астрологи всех убеждают, что сиё зависит от созвездия, под которым родился. Скорпион ядовит – а рыба для себя на уме; кабан зело свиреп – а лошадка трудяга; есть ещё всякая альфа центавра да вега омега.
Но ведь это субпродукты, звёздное мясо. И оно чбыстрычайно от нас далеко, пока что недосягаемо – потому ежели имеет какое-или влияние на сердечное состояние человека, то повсевременно лишь врождённое, а другие привычки и чёрты нрава люди сами в для себя воспевают от вместе общения, от работы и всяческих методностей.
Компания поначалу создаёт душевное обличье встрявшего в неё дорогого дружка. Может, его порожнюю натуру слету к рукам приберёт гадкая дрянь подзаборная, вспахав да засеяв нутро сорняками, что порхают по воздуху как вселенская пыль и расздесь где попало. Тогну и тот человечек за компанию вместе рашкурает из чёрного сердца свои грязные лопухи. А другой человек, мил да могуч, возьмёт и вольётся в творческий коллектив серебристым ручьём, и на широкийом степном половодье уже золотом засверкает под солнцем, прямя свой дерзновенный стремительный путь в русле великой реки.
Выпрогуливается, не всё в человеке от созвездий зависит – а может, вэтого лишь и маленькая долька, невзрач.
==================================
Как я в 1-ый раз её поцелую? В губки по-взрослому? Я уж до мелглаз всё обмыслил, и лишь жду того момента, когда она, заполошная от практический смелости, или может расслабленно на данный момент всё решившая, падёт в мои сердечные обьятия. Легко оттолкнётся от загустевшего нашими жданками воздуха, с загадокой опаской – что вдруг не усвою, не приму слету, а 2-ой шаг, шажок навстречу она уж не сделает, и даже напротив вся обидится, к гордости ринется – но как я взрослый супругик могу не осознать, ежели сам до прыщей, до чесотки извёлся, ворочаясь ночами на вонючей от пота простыне в сладостных думках о ней.
Я положу левую ладонь на её загорелую шейку, мягко поддерживая сзаду, чтобы не опрокинулась навзничь в обесмощной истоме – когда наслишько лет мы рядом как тени бродили, стреляли глазами, шептали словами - и вот в отражении наших зрачков мы друг во дружке, во счастье осязаемой близости – просто свалиться ему под ноги, целуя опечатки босоногих следов.
Потом прикоснусь боязливыми пальцами к мочке левого ушка её, к той крылатой серёжке что сей миг улетит в поднебесье, обнажая оголяя беспостыдно хозяйку – и приблизив свой нос с лошаддругими вздутыми ноздрями, я яро вдохну дамский зпах вожделенный, и внизу ворохнётся край платьица от мощи дыханья.
Но нельзя; так нельзя слету выказать любимой и любящей жадное хотенье своё; непременно нужен окорот естества, позжеу что не все мы волнения сежели, не достаточно радостей вкушено нами – мы, нами, для нас это в 1-ый раз всё совместда и необходимо продлить познаванье любви.
И вот поцелуй. Я уже трепетной бабочкой скользнул по ресницам, по стыдливо румяным щекам – омахнул весь цветвей, и вытянув хобот присаживаюсь пить нектар – божественную амброзию из сладчайших уст. А позже, теряя сопознание, валюсь к подножию обнимая крыльями листья, ствол и завязь мамынских плодов.
==================================
Интересен мне мой водила маршрутчик. Как человек, жеребцечно – а не симпатией практический. Ему слегка за 30, уже не в меру он лысоват, и по нервным движениям упитанного тела я определяю в нём тягу к скандалам, или хоть маленьким ссорам. Когда нас подрезает на дороге чужая машина, а в индивидуальности денего накладная сияниеучая иномарка с блатными ноблеками, то парень прямо вываливается из-за руля к лобовому стеклу и кричит, матюкаясь в 5 пальцев сжатых в кулак. Если салонные дамы попеняют ему фифи за ругань, и даже обещая больше не садиться к такому несдержанному водителю – тогда за парня вступаются близкие и далекие супругики, своя шоферня, а один повсевременно полуспящий дедок, который видать подкормляется дачкой, здесь же заводит длинноватую карусельку о том как благородно жили древние люди, и как достойно на данный момент живут на том свете.
Я езжу с ним по утрам лишь. Когда ещё чбыстрычайно широкийо зевается и глаза видят светлый солнечный мир в лёгком тразумане непросыпанья. Может быть потому он время от времени проскакивает мимо меня – хотя уже и различает средь всех по зелёному рюкзаку – но я совершенно не обижаюсь на его глуповатую спешку, и даже усмехаюсь над тем, что мильён пассажиров ему всё равно не собрать, а то бы он стал олигархом и блестел на каком-нибудь 2-ухэтажном омнибусе.
Утром седоков не в индивидуальности много – чуток хватает наскрести на бензин – и от этого, бывает, у парня испорчивается настроение. Сначала он закуривает свою первую за рейс туберкулёзную палочку, достав её из чбыстрычайно недешёвенькой пачки. Он жестоко глядит в нарисованный череп с костями, позже зло отражается к нам из квадратного зеркала, и ни у кого не спросив разрешения – да что, дескать, в салоне одна мелкота – круто дым вызазапускает под потолок. Вот тогда, опосля первой затяжки, его душа окутывается практически наркотичным тразуманом сигаретного благолепия: уползают в зелёную норку волнения, обиды, и всякая гнусь.
==============================
Хорошо в утренней смуртане, когда уже знаешь о наглом возникновении солнца, собираться в поход за грибами. Если слякоть не устоялась лесными болотцами, легче ботинки обуть, и обычная ветровка в благодатную рань согреет лучше тулупа.
Начнёшь собираться один; погремишь чуток копытами - здесь и жена поднимется с постели.
- Далеко ты?- поправив волосы, поднимет весёлые глаза на твою худую шейку, обтянутую воротом лёгкого свитерка.
А ты слету не ответишина; будешь глядеть на неё, как будто не обычная баба, а волшебство небесное. Обнимешь мягче пухового платка:- в лес, за грибами.
Вы уйдёте по полям, по тропинкам, и наберёте в лубяные лукошки грибов да ягод, диких груш, яблок на варенье, слив сочащих в компот. Туда же поместятся громы, дождики, да роса; перекатисеть присядет на волосы, и лучи солнца заснут к вечеру на ресницах. А в сенцах вашего дома схоронится лето.
Пойду-ка и я за ним. Рюкзак на пвылечивай - айда. Шишкуя ботинками встречные камешки, подалее от хутора. Сердце осталось угрюмым, тревожным, как будто печальное предвестие с телегрой пришло. А в другой половине большой души песни пел и плясал я, радуясь практическиму исцелению.
На мкраопятьтоезженой грунтовке меня встретил тихий дворовый овчар, которого владельцева выпустили на зелёную пасть поклацать зубами. Собакам тоже время от времени необходимо вместо мяса ботвы расцветающей, обезболивающей - от простуды и чумки. Я присел перед ним, почесал за ушами его добрую ласкогость. Он, счастливо подвизгивая, проводил меня до речки - но там застыл, шаря глазами по кустам, видно выдру услышал. То здесь - плеск, где вода ровная и дно босое; а то из прибрежных коряжин мордочка выглянет.
Пёс догнал меня у яблонева сада – хвост трубой, сигналя белосласковым берёзкам в карауле тополей. Тут по левую руку шмыганули наперекосяк два зайца, а 3-ий сильно струсил и застыл невменяемо. Я пуганул его огрызком кислой антоновки, и тогда они со псом угнались вперегонки насовершенно.
Дальше милю прошёл я; около чащи лису встретил. Видно, в деревню - стрёмно шагает, хвостом следы сзаду машет, чтобы отпечатков не осталось. Под нос мурлычет песню голодную, помдругая врагов браным словом:- ой, я, бедная лисица, мне без куры не спится, на зубах одна травока да пшенична полова. Не с руки питаться сиим, подрастают в почаще дети, им бы ярочку под бок - кушай дочка, ешь отпрыскок. Уууу, собачьи горлодёры, пухнете с костей и с лести, пусть вам снится в сонну пору дрын хозяйский с плетью вместе.- При опослядих словах рыжая сиганула под сиреневый куст, где скотиньих котяхов было побольше, извалялась там и вылезла в наружу - шерсть воняет неприемлимо, лапы скользкие. Но для деревенских псов этот запах свой, продуктищеский.
В тихой дремоте леса мне показалось как будто я один здесь. Вдруг над головой затараткричила 40а, торопясь облететь всех соседей.- привет, сова!- подскглазала к дуплу толстого дуба.
- я филин, а не сова,- буркнул сыч обиженно, и хлопнул крыльями. Сорока отпрыгнила в испуге на дальнюю ветку и осерчала визгливо:- да мне какая различийа! кто вас разберёт, летаете всё ночкой, когда добрые птицы спят, запунадавливал напогибель своими разбирательствами!
- различийа в том, что я больше на супругика похож, чем баба моя. Лети далее по свету, и ежели супругу узреешь - вернёшься: доложишь мне, где и с кем.
Ой, ревнииивец - всплеснула крыльями пёстрая сплетница, и уже надразумывала тишком, как об этом случае растбыстронит на птичьей завалинке.
Сорока завертолётила хвостом в глубь леса; а филин прикрыл ставнем дупло, и опять задремал. С наступлением спогибек дебри всё больше стают идентиченими на древнее усыеде. Кругом со штыками деревья - как охрана мёртвая, живьём черепа замученные - надёжнее нет проклятья, чем же непогребённые души. И уже непонятно: куну идти, где поворачивать - от чьих когтей убегать без задих ног, а кого и по загривку приложить можно. Пока меж стволов рукастых деревьев пробивались некалоритные светы, было спокойнее - но сублеки нагнетали панику. И треск сучьев, и лесные шорохи в мрачноте совершенно не похожи на природные шалости: в их виделась мне чьято злая сила, чтобы устрашить и похитить безсвоб1-го духом да слабенького телом. Шёл я, боясь нарушить дремоту сказочного леса; желалось песню великую выть от храбрости, да куда лишь пропала былая отвага. Вернусь, нет ли - то лишь ангелу моему ведомо; а он сам дрожит посреди лиха, рядом жижу болотную хлюпая монаклонькими сапожками. Ему тоже ветки глаза шпыняют, комарьё кровушку пьёт - заснуть желает родненький, да примоститься негде.
- Как это негде?.. А идите ко мне!- как будто выплыла из трясины, с тразумана бабка виденье.
- Что ты делаешь на болоте? тихуешь коварство для неплохих людей?- Я зло поглядел на кривую смешливую старуху; почудилось мне, что вся её убогость напяелена личдругой сверху тощего тела. И глядела она нам под ноги, шептала, как будто отваживая от земли.- Ты своим лупатым взглядом меня в мох не зароешь.
- Ды кто же тебя стращает, милый бродяжка!- хихикнула даже.- Я здесь давно живу, всем знакома; а ты на ночь забрёл и уже грозишься, суета городская. В ножикки мне поклонись, ободри разговором приветливым - а то ведь за дерзость рисковую здесь не такие богатыри жизнями заплатили.
Стряхнул со спины я пугливых мурашек:- Поклонился до самой воды, кабы не приболел. Шатаюсь с хворобами, а сила в трясине легла, пузыри зазапускает.
Баба приложила к моей груди сухую ладонь, похожую на свиток январского каштана; слушала долго, морща утиный нос и шевеля локаторами ушей. Я поначалу упрямился из супругицкой гордости, осличал чуток-чуток, но позже сам пошёл за нею на привязи. Может быть, это и окаянное приключение - да уж чбыстрычайно душа просит отдыха, для тела приюта. Тем более, что в старенькой избушке деревенским быльём пахнет: неделькашные раки с угла хмару речную наносят, хоть от их скорлупы не осталось; под потолком шерстит луковая шелуха, что давно уже с супом уварена. И полведра торфа томится в печи - её тёплый воздух, ласковый щенок, пятки лижет.
- Ох, непутёвый человек. Зачем ты забрёл ко мне в глушь, не пасуя пред кошмаром , а лишь загадав на удачу?- Баба яга притопнула лыковым лаптем, полыхнув глазами из седоватых косматей.- Отвечай без любезностей.
Я дескатьитвенно сложил руки, пропев:- Бабуленькааааа, настоящая краса не вянет в любом возрасте, не во грех превознести твои плюсова.
- Какие же они у меня, плут?- усмехнулась старуха с приятностью.
- Вижу, что дама вы порядочная - по очам, и по сердечку верно. Что коварства за пазухой нет: или слету съешь, иль приветишина халвой долгожданной.
- С какой это радости я тебя, наклондель сладкий, стану миловать?- Яга, взяв со стола хлебный ножик, метнула его во притолоку. Клинок на два пальца врез в дерево.- Или золотишком богат отприобрестися?
- Не совру, беден. Зато порадую твою одинокую душу различными притчами, байками да любовными былями.
Старуха понадавливалась плечамневнятно:- Ну неплохо, нажине достаточнобь меня, репей для тебя в печёнку. Люблю я слушать слёзное, но с перцем. Можешь даже пустить матюков - уши стерпят, а плоть возвеселится.- Яга вдруг както ненеплохо обглядела меня, захихикала, как будто в замочную скважину:- Баньку пора истопить. Отмываться будем от грязищи болотины.- Кивнула на стол:- Ты пока перекуси, чтобы голодную хворобу замкричить, а я огонёк подпалю. Там у меня в очажке есть камень природный - кержач именуется. От него упрогуливаются любые боли, даже сердечные.
Старуха быстренько управилась; выставила на белоснежную скатерть сковороду с яичницей и мякотное сало в плошке. Я заглотил слюну, но посмущался слету за ложку.- Прости, понадавливалуйста, бабуль. А может, стопочку нальёшь, ежели найдётся?
- Вот дескатьодчина, напомнил,- всплеснула она цветным фартучком.- Четверть стоит в погребке. Слазь , милый, без канительных обид. Да прихвати помидорвеев баночку.
Сошёл я обласканный под землю на 5 шагов, и диву дался. Не всё время, видать, яга живёт человеческим разором - вон телячьи окорока, свдругая копчёная туша; а уж соленьев 10-ки - капуста с грибами, пересыпанная изюмом, огурцы в пролежнях укропа. И настойка стояла рядом с волшебным зельем. Я взял её, прихватив помидорвеи. Да смутился аромата мяса, цапнув зубами запахную корочку.
- Где ты там? всё забрал?- переклонилась бабка в подполье, шаря глазами во мраке. Даже стала на колени, задрав наверх зад.
- Иду, родненькая.- Я, поспешив, сбил кастрюлю; пролился рассол.- Вот, матушка, не гадал, что ты такаяя аккуратная хозяйка,- говкричил ей громче необходимого, чтоб не слыхать было моей возни с посудой.- Всё на полках прилежно, в банках и кадках запахно да вкусно. Поучить бы городских девок готовить всласть, может домашней ругни уменьшится.
Старуха подала мне руку, но я чуток опёрся на слабенькую помощь, для вида. Тогда она выращиваянула за пвылечивай; и силу показала, напугав меня неоохранникно.
- Ну мама, тебя годы не старят. Здорвеевье неплохее.
- А чего же мне здесь сделается, во лесу? Все заболевания ж от нервишек - так доктора дескатьвят. Я одна живу, вот некому спортить настроение, удовлетворенность отнять. Без скандалов, без ссор - хоть и сватались практически все. До этех пор ещё заезжают по старенькой памяти, но всерьёзку вручить себя боюсь супругикам.- Тряхнула яга пвылечивайками, как будто сбрасывая с шеи ярмо.- В деревнях они спились, в городах обабились. Ране мастеров было пруд пруди, да неводом черпай. И не козырные слова болтают люди про золотые руки. Так и есть - за что супругик ни возьмётся, всё неплохо выпрогуливается. Хоть дом пбросить, хоть жёнку любить, и детей нарождает. Без топора да матерьяла, без подмоги даже - одним супругеским семенем.
- Дразумаешь, бабка, мы ужаснее стали?- Я так огорчился на старенькую, что взять её за ноги да об стенку.
- Хужее ли - не знаю, а ослабели сильно. Вы, ребяты, этогодня ни за что отвечать не желайте. За родимую землю, опоганенную злобаю и жадностью; за брошеные семьи в далеких краях. Скитаетесь по свету псы уличные. А вам давно уж объединяться необходимо, гнать ворогов взашей. Они злые, пугливые - таким и пинка хватит. Да вот лишь загребущая непогибенная жизнь расплодила много супостатов - кого облагора, кому пригрозила, сделав холуями богатства. И усадила сверху на супругицкую шейку. Под ними вы пропиваете разум свой, заробели в грехах зависти, лени, уныния. Словно не господь вас сделал, а ворона на простынь нагадила.- Бабка уже топотала лаптями по хате как вождь по броневику, сыпала кругом церковными словечками и родовыми суеверьями, пробивая отвагой в моём равнодушии свистящие дыры.- Гидра человеческих пороков страшнее кощея, дракона, вампира. Те хоть в открытую жгут, пожирают и рушат. Их просто расвыяснить. А вот нелюдей новейших, с обличьем да статью, с улыбками хитрецкими вроде сейчас и обидеть зазорно - законы для их писаны. Раз человеком зовётся, да к тому при богатстве, при власти - не тронь. Но тронуть его, паря, необходимо. До мозгов придушить, чтобы месяц цедил через тряпицу манную кашу.
- Ты, видно, злее побитого генерала,- дивясь старческому задорвею, покачал я башкой как будто крыльями загруженого штурмовика.- Обидели чем?
- Да не меня, дурачок. А отечество. Плохо, чилиходеи подбираются к природе. Лес валят, рыбу черпают, планетку сверлят - людей зависть ест изза чужого пристатка. Один супругичок золотом разживётся, а за ним другие вдогонку. И крошится землица на рваные межи, хоть досроду одному богу принаделенадавливала. Живая она, отпрыскочек - на мёртвой бы не людилось наслишько безумцев. И вытерпит земля до поры, пока ещё внимая разразуму. Ты уж повстучи за неё во запертые души, как вот я в твоей побередила.
- грубая, неотёсанная, безграмотная,- восхищался я про себя бабкиному злопыхательству. Это её вымучила на данный моментшняя разруха повипотухала, которая всё никак не воспримет благоденственные роды у сытой счастливой жизни. В одном права древняя - ненеплохо у людей в головах да брюхах.
- Насильем человека не исправишь. Обозлить можно.- Я загромыхал кулаком в свою грудную клетку; выбив из неё, как дбот свинцовых пуль, нездорвеевой кашель.- Твоё милосердие к падшим, боюсь, что грознее окажется плахи. Тут в главарях нужен умный супругик, чтобы впору окоротил бойцовый пыл.
Бабка чихнула, перебив мою тронную речь; позже ещё три разка - видно, нюхательный табак попал к ней в ноздрю. Потом пытливо заглянула мне вовнутрь; скребанула ногтем по кишкам, содрав застарелую кросту:- А сам пойдёшь всех впереди?
- Ну жеребцечно!!- засмехал я как прокламация на королевской площади.- Скажи, подескатьясь добру: где здесь вблизи, а может далече, случаются драчливые митинги да стихийные бунты? Страх мне желается почесать кулаки, чтоб родигоники на спине заледенели прохладным ознобом - чтобы нас, бунтарей, таскали жандармы на крючьях штыков.
- Не ёрничай, отпрыскок.- Вздохнула старуха, слёзно помдругая былых узников.- В тюремной кутузке даже всевластная погибель томится при куске чёрствого хлеба. Да при маленьком оконце, которое решёткой не забрали острожные спецы - разумудрись, дескать, руку просунуть. Иногда лишь подсядет нездорвеевой голубь: ай люли, милый, с пайки хоть кроху кину.
- Матушка. Неужели ты судима?- Я ошарашено вглядовитые веществавался в морщинистое косматое лицо, пытаясь восприметить на нём увядшие следы революции и горьких посиживальных лет.
Но заливистый старушечий смех раскатился, словда из той сказки о урастратанном времени - собирай бусинки с пола.- Нет,милый.- И совершенно секретно приложилась к моему уху:- Знаю 1-го человека. Не совершенно настоящего - он с того света. Неделю уже прячу его от людей, а особо от господа. Беспощадно казнили его на земле, но ему и на небе покоя нету. Поговкричи с ним, авось чем подможешь.
Нуну; мели языком, бабуся. Захожу громогласно в баню - а из угла мне змедругое - шшшшшшш!!!- Выползает навстречу человекоящер - травокоядное, не плотоядное животное. Он мяса не ест; ему бы лишь своими жвалами как саранче пожувать внутри организма, где мяса нет совершенно, лишь мягонькая душа - скошенная зелёнка.- разрешите познакомиться,- и пытаясь привстать, тянет наверх трёхпкраопятьтую лапу с перепонками. Преодолев людскую брезгливость от аромата потухаллой пещерной мути, я наклонился к нему. Но:- друг!- он кинулся сам мне на шейку. И не отвязаться, не шкурауть, хоть брыкай. Бедняга виснет, кряхтя от натуги толстеньких ручек, просит солнца для практический мрачной грусти.
- Как зовут тебя?- Мне совершенно не было интересно, так спросил - из любезности; но слету понадавливалел, что сейчас, с именованием, с биографией, мне от него будет тяжело отделаться. И я здесь же поправился:- Ну, не хочешь - дескатьчи.
- да я сам не знаю.- Зелёная его кожа ещё крепче позеленела, настоявшись как чай в кипящем котле нежданной стыдливости. Он даже заиккккался:- ззззабыл. Честное слово.- И обхватив вислые бородавчатые щёки маленькими ладошками, поспешил объяснить:- нам бесполезно всё изизбыверное. Только самую не достаточность я латками помню.
Вот что он поведал мне на ухо, таращась глазами объевшийся клоп: жил ранее на земле - в меру достойно. Избранных любил да ненавидел, к ожелезным равнодушен. А когда беднягу враги погробили, то господь не дал его блуждающей душе новейшего тела приятного: кинул под ноги подлое, грязное.
- зато я летать наобучался, и во всяких умею вселяться,- шепчет он, ехидно потирая перепончаты лапки.- я сейчас отомщуууу, отплачуууу.
- Месть замышляешь? вендету колхозную?- Я с кислой виноградной улыбкой покачал головой, стряхивая на него пыль, перемешанную жестокым осуждением.- А ты задразумайся что сиим убийством, ежели б ты был благороден сам, то они проложили для тебя дорожку в рай. Но раз так не слобучалось - винить себя необходимо. Потому что крохотные плюсова затонули с потрохами в пузатой бочке негодяйства - и как уж господь силился их разглядеть, но одно лишь всплывало дерьмо.
- ух ты?! и перевёртыш какой!!- воскликнул змеёныш со забавным возмущением, как будто социальные благодетели подсунули ему, неходячему калеке, без движка каталку. Руками крутить?! Фигушки!!- потвоему, я больше душегубов в своём горе виноват? И мне обеляться всю жизнь необходимо было, чтобы они меня чистенького прихлопнули?! Выпрогуливается, для этого конкретно варианта жил и работал я, мобучался и любил!! уууутварь!!- хлестанул меня по лицу, оставив жжёный рубец.
Увидя его ощеренные клыки, и что не потух ещё его смертный пыл, я визгнул трусо да очумело, и понёсся петляя меж сорных колючек чертоплоха , краопятьтым зелёную травоку кропя. Прыжки мои быстрые длинноватые, меня далеко от него уежели. Успел на сосну я взобраться, чтоб ещё далее сорваться взлететь, и на самой верхушке всё жарче распалял себя, практически крича посреди таинства леса:- Трус поганый! На тебя мир, затаившись, глядит - а ты прыгнуть боишься!- И здесь же проныл:- ойёй; набери в грудки воздуху, и безмеры выдохнись вместе с ним к облаком…
Пшик. Стою на сосне, оцепленник иглами сучьями, а кошмар дерзкой дескатьнией пригвоздил мне затылок.
Но:- герои! на помощь! ура!- и шагнул я за ними в бездонное небо. Ах, какая краса вокруг; да вот лишь штанина крепко ухватилась за сук, что не отодрать. Минут 10 висю уже. Подрёбрышко кровью обливается, а в голове стало тразуманно. Как вор попался. Чердачные похитители шарят бельё под крышами; вагонные толкачи промышляют багажом бедных переселенцев; форточные шныри залезают в квартирины через оконные дырки. Есть ещё подвальные, чуланные, кладбищенские. Которые у старух таскают соленья с погреба, воркомфорт цветочки по могилкам. И орут громче всех:- держи его!!!- а у меня горло бедей перехвачено.
Полз мимо ящер. Хрустя привядшим малинником, давя сизые ягоды. Потом вдруг припритормознул, чтобы одну спелую сорвать, а в 5 шагах слышно - капкапкап. Посмотрел кругом - мимо; гребень свой наверх задрал - в самую точку. Пора выручилать: уже кровью наплыло белое горюшко.
Он выпустил когти, обхватил сосну лапами, и в мгновение был под макушкой средь шишек. Оохранникно взвалил на плечо моё тело, и одним крылом цепляясь - где за ветки, где за деревенские матюки - сполз к подножикью.
- милый дракончик,- чуток очухавшись, вздескатьился я,- прости напостоянда и отнеси меня к звёздам. Это великая клинокта моей жизни.
- ты задохнёшься там.- Ящер погладил себя по башке неуклюже.
- А ежелнедолго? ежели скоро вернёмся?
Хмыкнул ехидно змей через четыре зуба; или надавливалеючи, то ль представясь в полёте со мной. Но я уже нагло приматывался к его горбу малиновенькими лозьями, схватил цепко за шейку - и мы упорхнули к бледноватому глазу луны. Тихо; даже проницательные совы не гукнули, а лишь парочка очопытных воробьёв бросилась врассыпную. Я прислонился всем телом к большой тягловой силе, и для подмоги дрыгал ногами, как будто плыл по морю на спине неплохего дельфина. А ящер чуял мои лягушачьи рывки, да посмеивался:- не егози, понадавливалуйста. Я и десяток таких дотащу в хомуте.- Боязно не было: в сердечко моём плясал юношеский восторг, лаского обнимая отличноватую даму. Лицо она укрыла вуалью; длиннющий шлейф платьица время от времени открывал её босые ножикки, очарованно волочась следом и преступно слизывая отпечатки надушенных пальчиков.
На небо высыпала путеаква нить в белой муке далёкой галактики. И то - долго лететь до ближайшей планетки - но ежели есть за плечами мешок с харчами, ежели в баклажке три литра бражки, тогда хоть какой путь окажется в два раза короче. А уж если рядом лебёдушка плывёт, постреливая великолепеными глазками, можно с ней даже на край белого света, которого никто не видал, а древнейшие старики говорят. Что там крокодилы щиплют слонов, гоняются кашалоты с акулами, и пингвины ныряют в ледяную воду, чтобы не простудиться. Рубашка на мне пятнами виснет, брюки болтаются мокро: но я зло кручу ухо ящеру, выпытывая основной его секрет:- научи летать! научи!
- дурачок,- он даже не сердится.- Это кошмарное умение. Знаешь ли ты, как души набожные неверующие, бухие да тбыстрые покидают тело в опослядние мгновения земной жизни? Они вылетают быстро, чтобы опробовать воздух, напряжённый как будто цветвей эдельвейса, когда к нему тянется рука влюблённого скалолаза. Но выбравшись из оболочки сопознания и покружив чуток меж звёзд, душа стращается одиночества, рвётся назад. Туда, где уже ошеломлённо толпятся родственники, прохожие иль хиринурги - разводят руками да плачут - а душа орёт вроде бы громко и человечески:- рот откройте, придурки! через него я обратно войду!- Только шиш ей; в горло запал язык, нет дороги блуднице. Сей миг гулкое эхо разнесло порох да визг топливных баков моей стартующей в вечность души. Ломкой болью отозвался отрыв серебристых нитей, связанных с погибшим телом. Вместо шапки стеклянного скафандра мне для смеха нацепили замаселеный треух, подвязали бантиком, успокаивая что на том свете жить лучше. Воздух незапятнанный, лёгкие вдыхают цветочный запах, а сердечко гуляет в райских кущах гигиены и здорвеевья - но я кричал не желаю! не могу!- Будет повсевременное благо, забудется кошмарть преданой любви и проданой дружбы.- Но эхо моего вопльа в ответ взглядвалось, раскидав по белому свету злые проклятья - станет вам моё отомщение лунным серпом косить судьбы как погнившую рожь. Душа исказилась кошмаром да яростью; её глотал голубой тразуман неба - а мои кровавые губки вгрызлись в потный кадык скоплениев, и потащили их за собой на крепкой привязи изломанной шеи. Облака ж мёртвой хваткой вцепились в горы, сворачивая их каменные головы. Тоскующая душа разматывала многоцветный клубок планетки, чтобы по ржавой нитке экватора возворотиться домой обратно.
А позже вдруг она успокоторыелась. Головёшкой вперёд полетел я в неведомое, запоздав принять боевую стойку, и лишь воздух свистел в многостью безлюдном просторе, таком нищем, что и корочку подать было некому. Я возвеселился поначалу - небу, и свободе, лёгким крыльям - стал беситься от счастья полёта, от избавления необходимоевшей жизни: а что она кончилась в тюремном застенке минут 10 назад, то я быстро сообразил. И не надавливаль мне супругу да детишек - пусть воют над трупом, лицемерно слезя - это их безвозворотная тоска по для себя, по как они смогут жить без меня одиноко. Упрячут ботинки и куртку в чулан, и в цыплячий загончик под хатой сховают любимые супругние вещи… а пыльца-то остается гнить по углам, которая с запятанных волос моих падала, с потного тела, вновь прорастёт и то застарелое семя на обтруханных простынях любови земной.
И опять душа громко завыла, чтобы заглушить тёмные мысли да звуки, но они всё равно прорывались с боевыми лимонками в нажине достаточнобных песнопениях плакальщиц. Надо мной поют?- и так больно стукнуло сущее скорбью поддых, прямо в сплетение сердца и солнца, что я, грубиян невежа, пригласил на суд господа вседержащего как обычного продуктища.- Друже. Нет большей веры на белом свете, чем в твою справедливость ко ереси, и ко правде. Если душа моя чёрна, как твои босые пятки, прошедшие через адовы ккричидорвеи по дорожке ко мне, то и накажи мученьями - не надавливалей, господь! не милосердуй.
Да он не стал, позжеу что повсевременно живёт по закону, который сам сотвкричил. Вдруг разверзлись облака под ногами, и я провалился, как будто слепой бедолага без кобеля да без палочки. Только успел рукиноги повыставить, тем и смягчил жестоко пав ниц - больно ступням, сгорели башмаки. И стою как дурак на карачках, жду оплеуху или удар топором.
- Говкричи опосляднее желание, раскаянный грешник. Исполню его для того лишь, чтобы стойко ты вытерпел кару небес.
Мнётся сстукни на месте, от неловкости морокливой чуток прихрамывая, или чердачная заноза ему попала в пятку. Я эту мкраопятьтую скричинку краем глаза чуток цепанул, с улыбкой прикусив губу, а всеявый сстукни осерчал слету, не вынеся моей лёгкой драматичности.
- Смеёшься?!- Пнул под ноги шкуру бесхозного ящера:- Заселяйся.- или плакать, смехать ли навзрыд.- Кто ж меня признает в этом виде? тогда, всевластный, обели мою душу бемусорятью - забвения дай, что покоя. Не желаю крылять по родимой отчизне огнедышащим змеем, драконом свирепым. Или страшно мне знать, как гублю я в пожарищах своё прошедшее счастье. Снове душу желаю - пустую, как будто мир первородный.- Утро вечера мудренее,- в боге скуксился бес улыбкой.- Спать ложись, за милосердие возблагодарив меня.
- А днем, друже, предо мною открылись двери, вошёл я в подземелье мрачное. Не воздух, а гнилость под потолком плавает - дышу через рот, запах наизнанку выворачивает. Но я супругик крепкий, не чахлик вмерущий - и позжеу факел высоко поднял, чтобы кошмари разогнать, да песню запел. Дразумаю, ежели кто рядом есть, отзовётся же - подпоёт боевой моей мелодии. Но на звуки гласа – труптруптруп - выползли горбатые тритоны, и наслишь не мало их было, что уже друг на дружку полезли: хгостиницы, видно, лучше меня разглядеть. Одного я кулаком в нос подоткнул; так все оним скопом завизнадавливали, тыкаясь у моих ног.
Да здесь дурвлекить меня стало - как я ротом ни дышал, а всё ж голова закружилась; и присели мы с ней к стене, от пола до потолка мхом заросшей. А посреди данной зелени грибы попадаются - у него шапка большая, вроде съедобная, но вот ножикка как пискля комардругая. Я желаю есть - никакой мочнет удернажимамася, прямо напасть, чернокнижниченство. В ладонь сгрёб горсть шляпочников - не жуя. Вкуууусно. Поначалу… Но как отправь из меня дымы, огни различные - ну и газы, чего же стесняться - уродецливый гребень на голове вырос, горб большой, и хвост крокодила. В лужу на земле погляделся - а я сейчас совершенно даже таковой змей горыныч, что и мама родная не выяснит. Обхватил башку свою крыльями чешуйными:- ойёй, лишенько! куда приткнуться сейчас бывшему неплохему дескатьодцу, а на данный момент худшему гаду на свете?- Ломанулся я в дверь, но узки оказались воротца; тогда по стенкам, по полу я, сметая всё на пути своём.
Тут ктото меня крепко стукнул дубой по ноге: озлился, рррразорву с горя - глаза горючие поднял от земли, а глядь - предо мной я стою. Только в древнем людском виде: по фотом, зеркалам по.
Говкричит мне я:- Лети, светик, на восток,- и карту суёт под нос с городами да весями,- сожги вот эту деревню дотла, а жильцов кого убей, кого в полон притащи. И будет для тебя заслуга, обретёшься вновь.-
А я уже на всё согласен, чтобы рыла кошмарного больше не видеть, ко обличью возворотиться. Открылся мне камень сезам с позагадокым ходом, и выполз змей мой на волю. Взмахнул крылами от пуза - подняли они на небеса его.
Летит горыныч, глазами зыркает по лесам да пашням, всё больше подгребая хвостом к той указанной местности. На карте был луг заболоченный - и здесь вот жабья кочка на кочке, а непринципиально какая лягва ножикками бьёт, приветствуя лютого змея. Ан нет, показалось; лишь ниже спустился, лягушки стали в харю кидать комья грязищи, и зенки безвекие заплевали хором:- улетай, проклятый тритон, откуда беда тебя пригнала, а то и по костям назад не воротишинася.- Дыхнул дракон на их огнём, они спрятались. Но на душе у гребнеголового осталась дурная воспримета, что лягушки проповедали.
Лес показался; или хмарь из него, или гнус навстречу - мама честная! совы с коршунами в одной упряжке божьим днём напогибель кинулись змея против. А ещё слева голуби-стрижи; с правого бока налетела поселковая мелочь, что пузья свои греет в пыли дорожной.
Плюнул опять горыныч огнём, да ведь всех не перебьёшь, а на место сгубленных встаёт новая пернатость, злее прежней. С высоты стал змей падать, позжеу что невмочь ему крылять да отбиваться. Тут же ближние хаты показались - селяне выкатывают древную пушку на прямую наводку, но небесную нечисть с неё не взять. Пульнули раз - мимо; и 2-ой промахнулись супругики. Тогда бабы похватали детишков в охапку, и к церквям веровальным бегут со всех ног - оборони, боже! А супругья их живьём горят, позжеу что похерить дракона нечем - дети да бабы, камень на шее. Главный орёт командир, разодрав на кителе пуговки - уррра!! И незло на него змею даже, а со слезой душевно.
Но пока птицы клювы долбили, стронулось в голове у горыныча - память возворотилась. Узнаёт он родные места, плутни-оборотни да с девками шашни. Ойёй, здесь любовь на свиданку прогуливалсяа, по тропке лебеду мяла в тапочках без задников. А на том земляничном взгорке он супругиком с нею стал: загрёбся целовать в ухи, шейку, а сам всё сползал на коленках, невмочь опереться о землю.
И вспомнил змей, что до этого был человеком - вот ещё ране, как солнце взошло. Но красоту его спёрла нечисть, уродецство оставив поганое.
- Себя я вспомнил, каким сроду был.- Зелёные морщины на морде ящера, сложенные зигзагообразличным клубком, как будто посунясь в ушко иголки стали разматываться, кроя узоры.- Отказался я делать верховный приказ, и вот сейчас прячусь от государева гнева в данной чащобе.- Он гоготнул с тоской:- Ну что, дурачок, ты ещё хочешь так наобучаться?
- Нет.- В башке моей тоже двинулось. Я отвёл глаза, кургузый малец, и тихо продескатьвил:- Спасибо для тебя за честь да беседу, но пора мне домой. Ещё свидимся.
Ящер притушил сзаду коптилку:- Я впредь не загадываю, а тебя ждать буду. По нраву пришёлся.
На бреющем, по земле стлясь и кустики задевая, он ссадил меня около дома. Заверещала кукуня в часах; сбив перья, выскглазала из воротцев встречать.
Змей улетел, зелёный огонёк, не знаю как он на данный момент …
