Стихи и Проза

Подловатые рассказы из повестей и романов

Зажелалось мне этогодня арбузика. Послал в магазин я мальчонку. И средств ему дал в обрез на арбуз, а то зубы от сладкого выпадут. Дай ведь больше - так он непременно конфеток накупит. А от вэтого сердцастой карамели высококрепкие зубья в дёсны садятся и там загнивают средь тины болотной. Сам пробовал: раз один супругичок произнес мне брезгливо, что я плохо пахну со рта. Сказал он - и неплохо; но во мне от того упрёка всбурлила мука несусветная, и была она жесточе побоев иль каторги. Я ж супругик дескатьодой и с девчатами вжик, а вызнал о для себя - стал беситься: в лицо говкричить избегаю, по многу раз чищу да брызгаю в рот, и как девка сосёт чупачупсу - так я карамелю. А исподтишка на ладошки для себя выдыхаю и нюхаю, нюхаю воздух. Вроде бы уже не воняет, да спросить некого - постыдно. Будто я пальцем в жопе поковырялся и требую к сему экспертизу.
Вот какие тараканы в башке-то заводятся, когда её саму необходимо чистить. Потом всё прошло у меня, закончил дураков слушаться. Только зубы надавливалко, что дупла в их возникли для белок из леса. И стёртую эмаль поновейшей красить необходимо толстой кистью погуще.
Так я об этом лишь к слову – а вообще про арбуз. Вернулся мальчонка в течение часа, прижимая к животику зелёный в жёлтых разводах. И видать, что даже тягостно нёс, от того как его мордочка покраснела - а всё же широкийа отрадная улыбка. Кушай, дескать, родненький.
И я снадавливал мальчугана лаского с арбузом вместе. Пацан меня выдернадавливал, а арбуз от объятий лопнул, залив жёлтой сукровицей нас. Потому что гнилой оказался - подсунула курва. Бывают на свете такие стервозные бабы, которых по другому именовать небыть может, а если поддашься им слабдругой, то злоба душевная опосля долго гнетёт. Ведь тож не супругик, чтоб ответить ему. То дама-сука.
А я не свытерпел, я припёрся. С сиим потухаллым арбузом в руках, отпрыскочка очевидцем взяв, ещё больше страстей средь себя разжигая. Что она крохоборка и родителей выжила с дома, что запоями пьёт и со школы уже по притонам гуляет. Будь моя воля - то я бы таких обличал, унинадавливал да наказывал. Её спитую рожу в газеты, чтобы видели люди позкричище цивилизации и уродецство отечества.
- Где она?!- мальчугану говорю.- вон стоит,- отвечает мне тихо; но я ещё громче бегу, каблуками для себя выбивая войну безоглядную. Злая пушка-психушка в прицепе гремит.
А метрах в 5 меня пуля шальная стукнула. Самострел; позжеу что куда ей стрелять - лет пятнадцать, девчонка. Худа да нескладна, одета невзрачно, пиджак и юбчонка. Краснеет стыдобушкой от слова поганова, цветёт как анютка от неплохева слова. Ей младших сестрёнок поднять к жизни необходимо - работает, обучается, гладит стирает готовит, по утрам пристяжая на шейку тяжёлую лямку. Ни слезы от судьбы и ни вздоха: как так ей и необходимо. Я купил у неё два большущих арбуза, и опослядний гнилой - позжеу что кому ну продаст.
==================================================================

Сегодня я видел старенькую бабку, которая горестно плакала на улице. Тихонько, как как будто даже чтоб никому не мешать практический бедей: но слёзы из глаз текли большие, и на её маленьком лице они смотрелись как капли густого дождика, кучно обсевшие глубочайшие морщины увядшего яблока. Точнее, персика - позжеу что когда я подошёл ближе, увидел на щеках много длинноватых отворотительных волосьев. Изъеденая шаль давда износилась; голубий плащ может ранее и был по фигуре, но сейчас тащил в для себя одни кости; халат спод него торчал грязный по подолу.
Я её слету восприметил: телегу её - четыре колеса да сверху картонный ящик с охвостьями рынокных помоев - кошелёчек её - футляр от электробритвы, куда положила грошик, найденный на дороге - ботинки её - войлочные растрепаи, к которым проволокой и соплями была присобачена 2-ая подошва.
У её телеги отвалилось колесо. И здесь подошёл мой троллейбус. Хорошо, что стыдясь, старуха ни на кого не глядела, чтобы не быть для того обузой, позжеу что ежели она взглянит на него, то он по совести должен к ней подойти и помочь - глаза в глаза я б не смог от неё уехать. А так ей непременно кто-или да поможет. Мир не без неплохих людей.
Прибыл домой. Выгрузился. А в голове червьаки закопошились, оставляя вонючие слизистые следы посреди мозговых извилин. О чём дразумают эти ноткискивайе старики? Как им жизнь опостылела. А клиноктают о чём? Хоть бы быстрее сдохнуть по божьей воле. Есть ли он? кто? да бог тот?- веркомфорт они. Ведь наслишько сил дали на благо государствы практический, зря в серости будней светлое будущее - а ода их в удушающий мрак облекло. Нечем дышать уже, воздух не видно. И дело здесь не в еде да одежде, хотя страсть как желается сытно поесть и до дробышек согреться. А в вере дело: прадедов их обманывали цари, отцам лгали диктаторы, ересивые демократы лгут внукам. А всё изза пары сундуков золотых монет, которые на том свете - ну и на этом тоже - бессмертной душе никогда не понеобходимобятся.
Вот данной старухе б на данный момент за круглым столом попосиживать, за чаем с горячими плюшками. И чтобы рядом счастливые дети да весёлые внуки, и любили они её, целовали прямо в сморщенное яблочко с ямками на щеках. Сияло на лице бабки солнце, а не та промозглая слякоть, от которой я позорно сбенадавливал.
==================================================================

В прохладной мути тразумана зелёные венки у бесконечного огня попрогуливаются на плащ-палатки отдыхающих боец. Накрывшись с головой, кто из их задремал в полусне неотступных атак, а кто зачадил папироску в перекуре свистящих пуль одиночных и шипящих автоматных очередей. Они все сгорбились вокруг маленького огонька из центра 5жеребцечной звезды, и каждого справа и слева подпирая плечами, пробовали согреться вот уже 6десят лет.
Я не стал их тревожить, я далее иду до рассвета. Но через минутку услышал сзаду чвакающие по грязищи шаги, шлепаки - казалось, что ноги были обуты в больших размеров ботинки, или же к обычным сапогам прилипло по пуду земли. Я обернулся, страшась - да, весь взвод шёл за мной. А у меня в рюкзаке нет ни хлеба куска, ни в полкрутки махорки. Какой из меня командир.
Но иду; и сердечко чего жето запело про бой смертный - или против боязливых чувств, то ль в унисон моей храбрости. Я ещё себя недоспал и на ходу стал придрёмывать; но стук автоматных прикладов об ветки каждый раз пробуждал меня, как кота, даже во сне чутко выслушивающего мышей. Я разодрал ладонями глаза, потряс головой – разведчик - и уже начал различать ночные лесные шорохи - тревожащие – которые совершенно непохожи на дневные безнебезнебезопасные трески да ломки. Не спать: за спдругой ведь полтора 10-ка бойцов: взвод, ополовиненный днём чёрными штурмовиками и вдавеленый в землю шершавым утюгом танковых гусениц.
Сегодня мамы написал наверно сотое письмо. Свернул в треугольник, зализал языком с крошкой хлеба, а опустил за спину в свой рюкзак - позжеу что отступаем, страдясь, и кинуть конкрутик нам некуда. У боец тоже все письма с собой: хоть бы быстрее за землю свою зацепиться, чтобы почта до дому ушла - а то ведь глаза да сердца не слезами, но кровью домашние выплакнут - и оттуда с известиями пришла - а то мы не от пуль, так от смертной тоски подохнем. Родину защищаем - верно; но в данной родине не красно словечко заключено, а детишки да жёны миленьки, предки славные наши. И не будь их - даром бы врагу подарили такую жестокую землю. Вон как прежнюю, с динозаврами. Но сейчас херушки: сами уйдём хоть в геенну исподнюю, да и вас, поганых, зубами с собою утащим.
===================================================================

Утром Олёна затрубила: – Вставай на рынок. Мы вчера договкричились.
– Ага, – брыкнул я спросонья. – Ты умеешь моментом воспользоваться.
Но спать уже не сжелалось. Выпив дескатьока с печенюшкой, стал великолепено одеваться. Жена ещё мне на шейку галстук повесила – колье к костюму – и строго говкричит: – Не снимай, пока домой не вернёшься. К нему для тебя удача будет. – А сама чуток не хожелает, пряча глаза в подполье моей куртки. И бразумажку с продуктами написала, положила на кухонный стол. Сын всё рядом вертелся, а позже предложил, сверля пальцем дырку в носу: - Ерёмушкин, возьми меня с собой. Сумки же тяжёлые.
Олёна засмеялась такому ассистенту: – Бери и его - в дороге сгодится. – Раслобзались в дверях, поплакали на всякий вариант.
За воротами начались расспросы. – Ерёмушкин, мы в школе учили, что ранее машин было не достаточно, и лошади по улицам скакали. В каретах и телегах. Они сейчас погибли, да? – Умка оглядовитые веществавал окрестности, надеясь узреть забытые места или даже найти подкову на счастье. Я незначительно дескатьчал, вспоминая древнее время сто годов назад, даже двести, когда летали люди с динозаврами, сталкиваясь время от времени в воздухе. Если случалась идентиченая катастрофа, вызывали инсвыпекалтора на крыльях, чбыстрычайно идентичених на Серафимовы, и он отзазапускал виновнику 10 шелобанов. А когда происшествие серьёзное, то все слетали на землю за подзатыльниками.
Так я и поведал малышу, но тот не совершенно поверил. – Ерёмушкин, ты меня обманываешь, – чуток обиделся Умка, с грустной улыбкой заглядовитые веществавая в правдивые глаза мои.
– В чем все-таки? ну объясни по очереди.
Малыш почесал в затылке, хоть разума там ещё не достаточно, опыта крохи, зато целый ржаной каравай веры и фантазии. - Сначала скажи: откуда у людей крылья стали?
– От родителей; от прадедов и бабок по наследству. Просто на данный момент крылья отмёрли, позжеу что человеки жаднее выросли, и прямыми руками удобнее золото да бриллианты таскать. Все же средства на земле, а в небе один воздух – пусто.
– Они никогда сейчас не возрасздесь обратно?! – У малыша на ресницы легли такие большие слёзы, как будто он урастратался один на свете, и я, кляня свою великую клинокту, утёр надеждой Умкины сопли и заплаканное лицо. – Вырасздесь, малыш, непременно. Ведь у дядьки Серафима они есть, дело за нами.
Добрались мы с отпрыском лишь через час, по пути меж шагом с роднёй здорвееваясь. Одному деду привет от Пимена, другой тётке Марья Алексеевна поклон шлёт. Вот и стою как прохожий – минутки загибаю на пальцах. И отпрыскишка в нетерпении топчется – дескать, пойдём, папаня – а все его по головёнке гладят, галдят: ах, какой большой вырос. Но откуда там росту в малыше – от силы мне под корень. Вот брехуны.
Шумит рынок, торговлей бычится. С правого лотка нас соседка зазывает, а от левого края семафкричит знакомый крохобор – через двор рядом живёт. Хозяйство у него – во!- два взрослых отпрыска не успевают за скотдругой прогуливаетсяь, а вот поди ж ты – гроша не уступит.
Развернул я перечень: там овощи, фрукты, мясо да рыба, и в завершеньи всех продуктов сладкие десерты. Всегда жена их сама брала, и вдруг – торт, мороженое, шоколадный крем, печенье. Конфет, правда, не было.
Удивился я каракулям, и подозрение рядом шевельнулось – но у него сделались такие ясные глаза, что мне стало постыдно. Купил всё, о чём было в перечне.
– Может, завернём в парк?
– Давай. – Пацанёнок вперёд убенадавливал, хотя обещался помочь с грузом. Ему в сероватом покое голых деревьев комфортно как отмякшему молодому ежу.
– Вот вариантно наткнёмся на маленького весенника. – Я определил сумки на скамью; подковырнул ботинком горку прелой древ весеннюю пору требухи. – И вспугнём зря с родильного места, а он уже не выживет, метаясь один в лесных дебрях.
–- Кто?! – накинулся Умка, и в лице непоседы стало чбыстрычайно много братского интереса к природе.
Я улыбнулся отпрыску, на ходу сглазаняя еще одну фантазию. – Да зайчонок. Они ведь лишь на данный момент из яиц вылупляются, но к осени смогут бегать родителей быстрее.
– А его родили зайцы? – Малыш вдруг припомнил визгливые соседские подклетья: – или зайчики?
– Зайцы, – отозвался глухо я, прячась за сосной вприсядку: целая компания оглашенных ворон хоронилась на ветках, наблюдая поживу.
Совёнок завис в кроне дерева: когтями тискается, крутит головой; а солнце в глаза бьёт, не видать ему, маленькому, откуда вороны нападут. Самые злые клуши падают сверху с гортанными вопльами хлёстких кавалеристов. И подбадривая себя матерной речью, рубят крыльями слепого охмурка.
Помогла бы ему мама, да улетела она за мышами, в дремень тёмную лесную. Хоть и белосласковый день в окошке, да измучил её малец голодным писком – сердечко ёкнуло: помрёт, не евши – и порхнула тяжело в чащу, тыкаясь об вострые сучья отощавших сосен.
Совёнок книзу слетел, чуток продрав ладошками глаза; да и здесь чёрные плакальщицы насели на него, норовя ущипнуть. Крыльями он укрылся; а как больно стало от ран – визгнул разъяренный да в драку кинулся. И не один: комья земли полетели, разгоняя воронью шайку.
– Ерёмушкин! – зажегся Умка высокой идеей выручиления животного мира. – Давай сову к для себя заберём и в клетку посадим. Она, когда вырастет, детей нам родит. А в доме их бражеребецеры не убьют.
Засмехал я от доброты малыша, но объяснил ему тяжелость общения с дикими зверьками. – Ты не обо всём поразмыслил. Первым делом, совёнок в неволе от тоски задохнётся – как ежели тебя в рабство уведут враги и ошейник нацепят.
– Ладно, не буду я его в клетку санажимама, – опять забрыкался отпрыскишка. Уж так ему желалось приринучить колоритную птицу. – Пусть во дворе на каштане живёт. И ещё мы ёлку ему посадим, лохматую.
– Хорошо, с сиим справимся. – Похлопал я в ладоши, радуясь нашему спору. – А мышей ты будешь ловить? ему ведь живой корм нужен, да сам совёнок ещё маленький – повсевременно мамка поесть приносила.
Вот здесь Умка потух: тяжёлая юннатская толика – мышу он до этех пор боится. – А подругому нельзя? может, мясо с рынока брать?
– Бесполезно. Понюхает лишь и отвернётся. Потому что совёнок сам хватать должен – он же хищник.
– Дааа, надавливалко. – Задразумался малыш, напал угомон на него. Дома тихо ушёл к для себя в комнату, а мы с Олёной стали продукты по холодильнику раложить. Она сладостям повеселилась: – Побаловать решил? Спасибо.
Слабо опешил я, уже догадываясь о проделке: – Ты сама их написала.
– Я? а ну, покажи листок. Это же не мой почерк?! Чьи каракули внизу?
И здесь мы с ней засмехали, позжеу что в немой тишине расслышали хрумканье печенья из детской комнаты, пополам с чмоканьем шоконеплохого крема.
– А чего же? – почесал я в затылке. – Может, он сейчас станет лучше обучаться, раз правописание приносит выгоды...
=================================================================

- мне слету не понравилось это лязгающее шебуршение у нашего железного сарая. Мы со всем семейством уже привыкли к тому, что лёгонькая суета поднимается по утрам, когда установканики собираются на работу и подступают сюда всей кодлой за своими инструментами. Тогда мы из всех углов где жевали, воровали и гадили здесь же ныряем на пол, сигаем по норам - и тихенько дышим, прикрывая нос лапами. А вечерком за час до конца смены супругики уже начинают поддавать, и потому нередко окунаются в сарайку, где у их от спецы припрятана водка с закуской. Закуску мы никогда не трогаем - не дай бог, ежели на сале или на пробирокасе останутся слепки наших зубов - но ещё ужаснее будет ежели вариантно хвостом кто из наших заденет бутылку - тогда всё пропало - потравокят, затопчут, совершенно сживут со свету.
И вот мы сосозданийовали с супругиками мирно: не скажу что компаньонствовали, а всё же когда пересекались в параллельных мирах, то друг друга не трогали, уважая законы физики всякой. Мы на элеватор бегали за зерном, а они по работе. Или к дескатьодым бабам. И хоть я практически все видел из практическиго угла, но быстрее язык для себя откушу. Потому что в их установканой сарайке мы прячемся от овчарских собак - а я тварь благодарная.
Но и мстивая за подлость - ох, не нравится мне это шебуршение. Слишком много чужих сапогов бьют по земле вокруг нас, как будто пляшут от радости. Слышу как на крышу, слышу как полезли, всё слышу - и чутокё моё до вершин обострилось. Так бывает лишь в самые небезнебезопасные, страшные минутки, но ежели это вправду смертельно, то необходимо выручилать, уносить детей. Поздно. Я в щёлку вижу жёлтые враждебные глаза ихнего бригадира, который подаёт команды наверх. Теперь я сообразил - они подымают сарай. Нам уже не уйти.
- Уходим. По приказу начальства переезжаем на другой объект, где за нашу трудовую доблесть больше платят - оставляя в цеху элеватора собственных боевых подруг, а с ними слёзы и рёвы, про то что на кого мы их покидаем. Не плачьте, девчата, крепитесь. Потому как любовь зла, и вот таких козлорогих самцов вам довелось полюбить. А те, кто за нами придёт, ещё больше чудес наобещают - горы златые вам - но не верьте козлам, мы все идентичены когда плоть сгоряча восстаёт.
Спросите у крыс. Мы на данный момент забирали сплавический сарай с инструментами, подняли на гаке его - так под ним оказалось их целое полчище, большая рать. Эти твари хвостатые практически все кинулись врассыпную от наших сапог, и мы с наслажденьем давили их маленьких голых крысят прямо розовой кучей, не давая сползти с гнездовища: а они видно сообразили погибель ну и подняли визг. И здесь одна большая крыса бросилась к нам через кровавое месиво – бросилась лично ко мне, а глаза её жёлтые, трупные дырки от пуль, горели враждебным огнём. Она подпрыгнила; как прыгает каучуковый шарик которым мы кидались в детстве и он криво обструганный летел незнамо куда попадёт – а эта попала в мой голый пупок, вылезший из-под брезенпотухали спецовки поглядеть на побоище, и вцепилась зубами в него.
Я закричал грубым опасливым матом; позже зарычал от ярости как на бабе любимой рычу, когда чую не смазку а кровь, её запах; и стал вбивать кулаком неприятный огоренный череп в себя; а через минутку я раздавил её сероватую мокрую вонючую тушу на своём животе.
==================================================================

Удивительные призрачные видения рождает во мне музыка. Я такие даже во сне ненередко вижу. То я маршириную со знаменем во главе богатырских колонн, сам силач; то лечу на ракете одиноким бескошмарным командорвеем, поккричитель космоса; а когда душу мою увлажняет слеза сентиментальности, необходимо мною склоняется кроткая любовь, сама вся в симфониях.
Интересно знать - как гении писали такую великую музыку? Ведь ежели лишь слушаешь реквием - уже кажется как будто в гробу несут, ежелласковый ноктюрн - за ним счастье идёт, ведя любовь за руку. А зазвучат боевые марши - ты горд за себя и отечество, ты не ложку сжимаешь а ложе винтовки.