Стихи и Проза

В глуходревье, под лунными святками, ночь отметилась скорбью великой: истуканы заныли поглядками ну иконы заплакали ликами. К ним на каеде гости приехали; на бряцанье щеколды с досадой старенькый дом, дрогнув окнами-веками, лишь на миг озарился лампадой. Открывают притвкричину в горницу, и пробитые крест-накрест планками, двери чёрным рукам поддаются, визгнув петлями - злыми собаками. Посредь горницы встали и вперились в дразумы зла – дескатьчаливые, строгие; и владелецу-дому не верится: люди ль, нелюди шабаш устроили. В их утробах рождается чёртово: нерасслабленное, жадное, мрачное - нянь-кой погибелью этогодня почтённое, богом проклятое плач-палачество.
В посёлок привезли местных боец, убитых на далёкой войне. Такой заунывной мелодии в Зямином сердечко ещё не звучало. Всяко было: и ситцевые симфонии радости, лёгкие как серьги с ушек берёз; и утомлённые ноктюрны любовной неги, под стрекот сверчков да кошачье мяуканье. Даже играл контрабас, когда Зиновий вспоминал о супруге - глупое лезвие ревностненасытно рыскало по струнам, сослепу пихая клинком в левую сторону грудины.
А сейчас вдруг, повиснув объятым на крашеной парковой ограде, дядька мигом уяснил, как бесцеремонно война отбирает жертвы для собственных плотских утех. И в том, что нелюдям зажелалось грязно побаловаться с душами мёртвых, он каял себя - что не мог остановить войну, или хоть заглушить её безысходную тоску, шлюху на шпильках, прицокавшую под гром барабанных палок. Благостное пение отца Михаила, воздающего честь и славу погибшим, было похоже на визг церковных мышей, сыто обрыгавших ванильные куличи. А шепчущий Зяма как будто кричал, весь белосласковый свет проклдругая: - что ж вам, падлы, неймётся на воле?! почему вы, суки, живёте под небом морокда и зло?! желаю господь, и требую, чтобы чужая кровь упырям свинцом в горле встала; пусть обвернётся их подлая ненависть самой страшенной местью, коей не знал ещё мир, зудящий от маленьких тварей населения земли; и кто именовал нас людьми? с чего же мы решили, что разумнее бактерий да насекомых? может, больше разума в голове обычных мандавошек, ползающих по звёздным системам нашей любви, ведь их заболевания гробят нас, так же как и мы выхолащиваем злобаю родительство земли, нас вырастившей. -
Разъезнадавливались гробы по дворам, ополоняли избы; дома жёны да матерне сдерживали рыданий - катилось горе в слезах по незапятнанным коврикам прямо в краопятьтый угол к боженьке: помилуууй, что война натвкричила. А он дескатьчит; ну не страшны его кары сиятельным властолюбцам, затеявшим кровавую бойню - ведь они живут и подохнут в неверии.
Гулял по посёлку тёплый ветер, харчуясь всю ночь во всех поминальных домах, да слушал как смертно воют бабы. — …воротечки открываааем, супругиков любооовых провожаааем. Улетайте души в райские кущи, в зелёные гущи. Ходите пооо небу смееело, захорооонено тееело, открыта сееердцу благостная двееерца. Проходи любый, роднооой, садись за стол накрытооой, на скатерке различные яааства, зане подескатьись в угол крааасный. Поклонись хозяйке, здорвеевляйся с дружками, стучите ложками, еду да питие нахваляйте, опосля песни играйте, танцы гомоните. -
К утру плач затих. Небо высветлилось солнцем. Тоненького, исхудавшего паренька, Марьдругого соседа, выежели 6 дюжих супругиков. На щеках убитого Лёньки давно высохли предсмертные слёзы, и остались от их лишь белоснежные полосы как ленточки травокенной шапки. Короткие кудри причесали наверх обмывальные бабы, а Ерёма ещё гребешок свой оставил в Лёнькдругих волосах - чтобы он расплёл позже сам тугие колки на затылке.
Олёна созвала дескатьодых девок да стареньких бабок, привечая их на поминальное пение - а в первом ряду шустрящая до этого Полянка смиреннее всех подвывала. За голубые ручьи, за зелёную трень с одуванчиками, и ещё про золотое жнивьё - которое не вызрело, но дойдёт в самый раз к осени. Да про бедного юношу: счастлив он должен быть, уходя от людей в память светлую.
Отец вымел начисто комнатку отпрыска, и все следы из-под веника ему в ноги ссыпал. Если вдруг затоскует сильно, то пусть подышит горечью дома - может, вернётся. Божий отрок ожил ведь, а его Лёнька ничем же не ужаснее. Вон как выстроился детский отряд, приготовившись стукнуть в барабаны. А сзаду самых молодых стоят практически взрослые горнисты, и тянутся на цыпках, чтобы героями глядеться. Такими же как дядя Лёня.
... –дядя- ...Ерёма опёрся на краопятьтым бархатом доски обитые: вспоминал, сгоняя мошек с лица Лёнькина, что никто мальца не звал дядькой - всей детворе он ровесник. Когда к Марье в дом припрогуливался, то садился тихо с Умкой играть. А лишь лишь Олёна пройдёт мимо, он, кажись бы, до макушки краснеет - ну девка и трепала его за чуб: уж чбыстрычайно мужчинышка ласковый. Такого забудешь любить - но драгоценностью поставишь за стекло, идолая.
На погосте дед Пимен произнес за всех супругиков, что рядом стояли: - Спи, Лёня, закрой глазоньки, а я напою для тебя величальную песнь. Ты неплохо ушёл в другой мир - продуктищей не кинул, себя оправдал - к богу плывёшь в белосласковых одеждах, и светлая душа твоя жить поновейшей начинает. А те непоседы, которыеми ты случаем человека обидел - не грехи совершенно. О кровниках собственных совершенно позабудь: порвём мы зачинщиков войны как луговых лопухов и подле оеслицы развесим. А ежели ты, Лёнька, сей миг на расцветающем лугу мнишь о всеобщем прощении, то с скоплениев для тебя не видать чёрных душ, позжеу как ты сейчас незапятнанный малыш. Прости уж нас за мщенье разумысленное, которое будет без корысти, хоть и проклято господом. Земля для тебя пухом, отпрыскок, небо благодатной аминью.-
Мужики гигантскую могилу вырыли, края обили. После длительных дождикикей земля напиталась водой, глинистое дно сокрылось по щиколотку - копачи вбили чурбаки, досок постлали. Из города на похороны подъехал генерал, но завалящий, идентичений на позднего галчонка – голубий, сопливый. Такие по деревенским погостам ездят. С ним ещё пухленький газетчик был, агитатор славы. Когда военный бросил горсть рыжей грязищи на краопятьтую холстину гроба, то серая стылая тень метнулась к нему и столкнула вниз, а 10-ки рук стали забрасывать очопытного старикашку - он плакал и кричал: зазапускай! зарывайте вместе, понадавливалуйста! - Пока одна милосердная душа опомнилась: - постойте! Нельзя его с Лёнькой! - полуживого генерала выращиваянули да бросили под ноги. Священник Михаил увёл его от греха...
Поминальные столы накрыли во дворе. Стоят кувшины с горевальной простоквашей, хлеб в мисках старухами одескатьитвен, мясо, каша, овощи. Конечно, вино домашнее. Отец Михаил поднял чарку: - Пощади, господь. Прими в благословенное небытие праведную душу, дай сил нам вынести беды на данный моментших дней, сохрани детишек сердца в бемусорятстве и мироволии. Живи, добро, на свете белом, идолая людей от сатаны.
- Один настоящий страдатель посреди нас, - дед Пимен пригробил и обвёл всех огненным взглядом. - Господь людскую боль пока ещё через себя проносит как чашу терпения, но уже и ему на небе невмочь от наших земных скандалов. Мы ему не достаточно помогаем практический мощью, а боле зарываемся в норы да расползаемся по тёплым кроватям. Наверху в это время бодяжит взвесь гнойная, поганя и нашу чистую кровушку. Потому нам, человекам, пришла пора вместе наступать против гнобылей.
- Ерёмушкин, а где гнобыли живут? - Умка тряхнулся на его коленях и глазёнки поднял.
Ерёма обнял махонькую голову, в нутрь дохнул: - Везде, где мы. Но не бойся, расузнавать их да обороняться я тебя обучу.
Поп наставительно уел старика: - Куда ты, Пимен, наступать собрался? Ещё одну войну затеваешь.
Отец Лёнькин, большой Никита, сцепил ладошки чтоб не порвать их больше, набычился: - А для чего же бог повсевременно там, где спокойда и бесов нет тридушных? Куда зло стремится, он не желает воевать. Бейте, говкричит, вороги меня по одной щеке, а другую сам подставлю.
- Это горе болтает, не ты. - Священник тяжко вздохнул, тоскуя верой: тяжело возвыращивать в благости перепуганный мир. – Поймите, души запудренные, что господь владеет даром убеждения, доверительда и свято расказывает смертным о могуществе добра, наставляя их к истине, недля чего же ему при власти вселенской сильничать на маленькую злоба. Ну какой настоящий богатырь ребёнка обидит?
- Да разве на данный моментшняя бойня это маленькая злоба? - вопросецил звонко Пимен, наскоро вытянув сигарету из чужой пачки. Разтревожился. - Армия должена бы люд идолать да землю родную хранить от ворогов, а она большой силою накинулась на малюсенькое племя наших продуктищей, что решили жить по старенькой свободе собственных пизредкав. Потому что армейцы повсевременно на стороне властителей, которые им денюжки платят, от людей вольных. И хоть какое желанье люда, чтоб в действии свою власть забрать из запятанных рук - бунтом обзывается. Солдаты ведь из обычных балбесов как мы, из деревенских - их одурачить много разума не надо.
- После хоть какого бунта, революции ль, к высоким долженостям повсевременно пробиваются пугливые горлопаны. - Чтобы не быть идентиченим на таких, отец Михаил вразумлял тихо. - Вот и на той нашей далёкой земле силу над честными людьми взяли паразиты, князьки местные. Решили они свою революцию ещё далее продвинуть, целое мировое полымя раздув. А справедливо ли, мои сородичи, ежели б они к нам пришли, заставив грозой жить по ихним законам? - Михаил возвысил глас, как будто с приступки взошёл на амвон. - На нашей земле проповедует лишь Христос, здесь его вотчина и ничья больше.
- И всё же скажи мне, отец Михаил, почему господь сам карает не достаточно? - Зиновий путал поповские глаза своим настырным взглядом. – Может, чтобы зло насовершенно не пропало, вкус не забылся. Что полобучается при всеобщем добре да любови? - хаос.
- Нет, ошибаешься. Лишь неплохее есть в мирном житие при соблюдении христианских заповедей. Никто не убьёт, не кинет, лаской и морокой мы друг перед другом отметимся. Наказывать же погибелью господь не желает, позжеу что для людей жизнь дана, для творения ими веры практический, хоть даже человек тот волшебствовище. Познать бога, перелицевать тело и душу в красоту небесную - для этого мы рождаемся.
- Выпрогуливается, я Тимошке добро, - Пимен хватнул с миски абрикоску и перекинул на другой край стола, - он далее два добра Ваське, а тот уже чужому прохожему четыре. Кудимово благолепие! мне вернётся наслишько радости безмятежной, что сердечко моё в ливерный мякиш оборотится, и непринципиально какая поломанная механика станет душевнее меня, людомира. Человек есть скоеде самых различных чувствований, и должен собой оставаться. А ежли я буду во всём подобиться господу, то он за меня мою жизнь проживёт.
- Но мне его алилуйя ни к чему, - развязал здесь Никита свой опьяненый язык, все узелки на нём, стянутые для долгой памяти. - И твоя, поп, тризна разуму да сердечку не прибурлила. Плохо ты знал отпрыска младшенького, гадами убитого - а в поминальной песне должны биться по ветру ангельские его крылья, сдувая со лба тёмные кудри, чтоб задохнулось время от горячих кровинок воздуха, чтоб засмехал мальчик во всё горло, опрокидывая голову к голубому небу.
Священник склонил голову, снадавливал в кулаки мощные руки. - Я сострадаю горю неизбывному, с вами вместе скорблю. А таинство я исполняю по обычаям праведных пизредкав, блажуя в рай бессмертную душу.
Еремей жестоко поглядел на Никитку; и прощение попросил за всех страждущих да горемык, килихо маял и ополчается сейчас на веру: - Много я слышал нападок на бога, церкви упрёков. В жадности, злобе винят, что на костях вековых христианство в крови плавает. Подлые аспиды, фарисеи ересивые гноят человечьи души, рушат своим блудием храмы - но господь от их предательства ужаснее не стал, лишь великая ипостась настоящего православия с каждым церковным грехом становится тяжелее. И ты, Михаил, крест свой неси до конца.
- Понесу, Еремей. - Священник для верности руку к сердечку приложил. - Спасибо большущее за поддержку, позжеу что конкретно от тебя я не ждал её. Ты ведь Иисуса подозреваешь в корыстном обмане. С чего же хоть?
- А вот когда Иуду все предателем стали звать, то мне его надавливалко стало. Всё верно сделал Иисус для веры, собой пожертвовал. Но хоть бы записку оставил про загадоку, чтоб заклятое имя с языка шкурауть - чтобы человека не проклинали в веках.
- Есть такаяя книжица, Иудино евангелие зовётся. - Михаил вдруг иснаклонне рассмехал: - А ты дразумал, все люди жили, не зная правды до тебя - один ротозей догадался? - он руками плеснул, бултыхаясь в загаженном омуте придразуманных страстей, как будто желалось ему вырваться из бражеребецерской сети.
- Каждый человек в для себя колеблется. - Дед Пимен поскрёб ногтем багровую шишку носа, и заговкричил, тягуче прошёптывая крадескатььные мысли: - понимаешь, Минька, - боязливо обернулся, как будто дома на бабкин иконостас: - не совершенно я верю ему, отпрыску божьему, - здесь сильно сдал дедов глас: - ... ежели он задразуман был господом в утробе непорочного зачатия, то и голгофа предначертана ему с младых лет в чьей-то свирепой башке. - Уж кошмарнулся Пимен слов собственных; перекрестил душу под простигосподи вознесённым праведником. А поп смотрел на него блаженно, причащая высшую истину колебаний.
Старику ответил бесшабашный Янко, нанизывая на дескатьодую спесь весь свой карманный опыт: - Господь нам верховный вожак. Он не должен сильно тревожиться, чтоб людям жилось сытно, тепло да безболезненно, даже гродному отпрыску. Потому что население земли необходимо возненавидеть до любви, чтобы выручилти.
- Охамел ты, Янко, - коротко грубанул уязвлённый Михаил; взялся за крест обеими руками. - Суть господа есть лишь благо, без хитрости зла. Я принял веру душой, и в виде Христа, отца его сущего видится мне страдание за людей, подвластных грехам и терзаньям. В нём кается боль совестливой истины, спрятанной от населения земли в обнаглевшем чреве пороков, которые просто напрогуливаются для себя еду и кров в душах, обессиленных доступностью и сладостью искушений. Блуд, лень, да роскошь влекут меня как хоть какого шалопутного юнца; сотен бессонных нглаз стоило мне моё служение, кровоточащие стигматы изъедают мой дух как могильные червьаки. Но в годину беды милосердный господь утешает меня, и добро - его дескатьитва.
- Церковь идентичено сильно славит бога и беса, - уккричил Янка, наскоро завязывая простиздеськие ниточки в практический голове. - Потому что хоть какое упоминание на людях - слава есть, и проклдругая сатану во зле, вы память ему воздаёте. Вот так же и болезные кумирины скандалы устраивают с газет – кричат, чтоб в телек попасть.
- На эти слова я отвечу. - Поднял Пимен бороду наверх, как будто узреть желал того, с чьих дескатьитв говкричит. - Когда сатана, тьфу ему! мытарится в наших речах, то люди помнят про грехи. И убоятся гнева божьего - геенны огненной. А значит, не совершат подлости, - старик загордился, отдескатьив прошлые сопредставления.
- Боязнь наказания - это кабала. Ты на данный момент струсил перед богом, и позжеу каешься. Религия - кладбище свободы. - Янко исподлобья смотрил за дедом, что тот мог ему фофанов накидать. Да таких крепких, зубов не хватит.
Но старик лишь мелко выругался: - Балбес. Хоть в слово вдразумайся – вера, доверие, доброволие. От сердца, душой принято.
- Вера, да, - ухмыльнулся супругик, видно вспомнив свою любовку. - А воинствующая религия за прихожан вместе грызётся, чтоб позже вас, уневоленных дурачков в узде бесконечной дернажимама, - и почуяв, что Пимен смешался, пережёвывая жёсткий корм сгрызанными зубами, здесь же озлел гадостно на деда ли, на себя: - Чтобы ярмо мы не шкураули! и до погибели практический ненасытных клопов гоношились. А они веками ту же песню поют - в раю будет лучше. Но мне по херу благие обещания, я здесь жить желаю человеком, не быдлом.
До деда голыми руками уже не дотронуться, бурлит. Хоть и вида не кажет, да кровь в ухи кинулась, под зрачками забурлила. - Я их ненавидю, как и ты. Только моё зверство омыто любовью да слезьми за людей. Мне всех негодяев переработать блажится - души чёрные свынуть, а телесные оглобли пусть остаются. Но словами таких кочеряжин не проймёшь, плети необходимы. И по сракам их!! по спинякам! по сердечку.
Пимен с каждым громом всё больше утишал свой глас, а улыбка его становилась шире перевёрнутой радуги. Он узрел у ворота лучшего дружка Вовсю с целой компанией продуктищей - Май Круглов, Муслим, дядька Рафаиль и ещё журналист был утрешний. Блаженный Вовка как будто цыплёнок слету бросился в распростёртые курдругие объятия старика: - Дластуй, дедука! - и хоть много букв он не выговаривал, осознать его удовлетворенность нетяжело.
- Садись, милый, к столу, - дед потянул его за шейку, разумащивая рядом с собой. - Небось проголодался.
- Мы уже на всех поминах были, и ели там. - Простов на донуолосый Рафаиль даже шапку свою не надел по гостям, как будто винясь за убитых боец. - Вот, к вам пришли.
- Убили мальчугана, а сейчас мириться? - подхитнул отец Михаил, страдая ущемлённым христианским самолюбием.
- Кто убил?.. - изрядно окосевший большой Никитка выснулся из миски с борщом, облизнул губки. Мутные глаза его шарили по лицам.
- Никто, милый, и ничем, - расслабленно объяснил встревоженный Зиновий, мягко похлопав супругика кошачьей лапой. - Это Тимоха вчера зарезал гуся.
- Да пошёл он на... - произнес бестолково Никита, и мирно лёг обратно.
- А ты не болтай чего же зря, - священника уккричил Пимен. – Видишь, ребятёнки с нами, - показал глазами на детей, на Вовсю. Тот крутил головой - не ему ли супругики сердятся. Он даже попробовал запеть, обняв в братство рядом сидячих. И вдруг зарделся, увидев средь далеких баб бесстыжую Варвару. Как-то давно блаженный парень заиграл с ужами: задерёт когтем змеиную кожицу, стянет узорный чулок, и насадив для себя впереди на палку, прогуливается, пугая деревенских баб. А один раз дошутил; Варька схватила его за обстоятельствное место, да потащила в одиночку свою. Что там было, раогласить некому - баба на все вопросецы хитро улыбается, а Вовка от сплетен намётом бежит.
- Кого ты там увидал? - пристал дед, потянув мкраопятьтого за краопятьтое ухо. - Иль влюбился?
- Ага! - тот засмехал над собой сам.
- Больше подарков готовьте. - Муслим хлебнул с кружки квасу, отёр усы. - Серафимка и Христинка лишь что подали заявление. Сейчас он придёт хвалиться.
Если бы не поминальная тризна, супругики грянули б ура. Но вот так случается: где горе, там удовлетворенность рядовитые веществашком.
- А Лёнька погиб, не узнав домашнего счастья. - Отец Михаил ещё ни разу не расхмурился, с той поры как пришлнезваные им гости. - Ваш аллах его погробил.
- Может быть, всевышний един. - Маленькой ересью Рафаиль решил смягчить поповскую злоба. - И для тебя его возвещает Иисус, а для меня Моххамад. Только вот наши пророки отправь различными дорогами к вере - а могли встретиться и поговкричить как мы с тобой.
- О чём? ежели твоя вера кровно невытерпима к моей. - Михаил черпанул лопастой ладонью гигантскую горсть вишен да вынадавливал её обратно всю в миску. И скривился как тяжелораненый: - Вот так.
Рафаиль обвёл взглядом ясным гостей, как будто проникая в их думки. - Мне непонятно, что у вас внутри, душа или месиво: но я призываю всех покаяться. На колени встать перед тем, кого каждый зовёт богом. За невинно убитых, за горькую слезу обиженного ребёнка. Мы в разрухе, и на данный момент нам не до животных распрей о благах житейских, о первенстве. Пожелайте мира практическиму отечеству - и те, кто жизнь даст на его свободу, и кто грош надавливалеет на пропитание нищему.
Едва дослушав, поп стукнул ладонью по столу. Ложка с салата вывалилась, плеснув постным маслом. – Ты, дитя неуместное, глаголешь как самозваный пастырь в тенетах властолюбия! Очень много в твоих словах вероломства убеждённого, потаённого, как будто проговаривал уже не раз перед слушками мнимыми. Горек ты, словоблуд, пафосной речью. Яства ваши пусть меня крохой не накормят, каплей не напоят. - Отец Михаил вырвался из пелена, сбив лавку; облегчённо вздохнул за калиткой, перекрестился и поцеловал рас5е.
- Ярый супругик, - осуждающе хмыкнул Зиновий. - Я когда с раввином о вере говорю, тот похитрее будет: гладит по голове, слова ласковые шепчет, прибаюкивает - и я плачу в его руках, прощаясь за бесконечный грех практическиго люда или у пастыря духовного, или у самого Иисуса.
Общий разговор давно разбился на части, на понаслишья. Еремей положил локти, лёг в их практический беспутной головой, и в Янку вперился: - Жаль, что господа на иконах рискомфорт человеческим видом, позжеу как ужаснее нет кабалы, чем поклоняться сородичу. Всё равно, что супругику славному под супругика лечь - вот так в городах твкричится заради удовольствий.
- Что ты, дурак, равняешь страстотерпцев значительных и разворотных жопошников? Кто для тебя, паскуда, дозволил веру с блудом замешивать?! - Янка уже расжег себя, не смог сдернажимама вопящего рыка от колебаний, которые грызли его душу хрустче Ерёмы.
- Не кричи, парень, этогодня дремят усткраопятьтые души. - Одной рукой дед Пимен объял блажного хожелающего Вовку, другой блаженного улыбчивого Муслима. - Бес лишь знает, откуда взялись важные ростки сладострастия в до этого мощных супругиках. Дразумаю, что измельчал род на комфортных перинах удобствоа, роскоши даже – гляди, Ерёма, как шико в городе этогодня живут. Вода спод крана текёт, заполняет горячую ванну, и опухшая жирная 5-ая точка довольно садится в неё, нежась розовыми ленивыми пролежнями. Тут-то, наверно, средь кипучей мешанины осовелых мозгов да бродячих какашек, возникают у супругиков об замараном удовольствии мыслишки. Они гонят их от себя, но с ленцой, с попустительством. - Оттолкнув продуктищей, старик приложил к очам ладошки, как будто биноклю. – Потом, сидя перед шпионским зрачком телевизера, супругики жутко пялятся на весёлое распутство лицедеев; проклинают вслух на данный моментшнюю культуру, всекрете желая принять явое роль в дневном бедламе, а то и дольше - на всю оставленную жизнь. И кто дозволит для себя кроху-усладу на содомских простынях, тот вовеки лишается супругеской чести - кою необходимо блюдеть, аки скрипку сверчок.
Зиновий присовокупил к практический личной беседе Круглова Мая, и объяснял румяному горожанину: - Вы, журналисты, продажны. В вашей газете читал я краопятьтые восхваления: отсюда просто догадаться, кто платит вам. Ведь не напишете громкую статью, честную о своём владелеце.
Газетчик сыто отрыгнул варёной свиньёй, вишнёвой наливкой, не журясь, жизнью обласканный признался: - Я пишу так, позжеу что для всей моей семьи еду этогодня приготовил благодетель, на завтрашний обед продукты купит его шофёр, и вчерашний ужин тоже был хозяйским, в туалете лежит - полюбуйся. Квартира оклеена лизаными обоями, мебель купелена на подмаханные средства; дети рождены под овыпекалающей рукой, расздесь как барчуки, обучаются в школе с наклонами. Даже жена любит меня, оттого чдругими словами владелец. - Он озлился не на себя, а вывопльивал хулы Зиновию, считая его равным по унижению. - Я раб, пёс цепной, холуй отвязанный! А прошедший боец за правду давно скатился в навозную обглазану, и там подох. Жена стирает мне рубахи и носки, дарит дорогие парфюмы от заграничных фертиков, а я всё равно воняю козлом, как ни выряжусь.
- Становись вновь собой, ежели можешь, - капитан Круглов достал пистолет, ссыпал в ладонь пули не считая одной, и крутнув барабан, приставил к журналистскому лбу. - Давай я тебя шлёпну, и ты опять где-нибудь малышем выползешь.
Газетчик враз побледнел, забыв свою жизнь хаять.
- Ааа, боишься. Какая, никакая жипотухала, но моя, - ухмыльнулся Май и выстрелил для себя в висок. Осечка. Подбежавший дядька Рафаиль, наплевав субордицивилизацию, влепил капитану здорвеевую оплеуху, от которой тот чуток не скатился под стол. - Пьяный дурак! Игрушки шутишина, когда вокруг много работы.
- Так, супругики, - кряхтя поднялся на палку дед Пимен. - Хватайте Круглова под руки, и айда ко мне в хату. Заночуем.
Солнце уже давно путалось с землёй. Старик зажёг коптилку в избе практический; сыпнул табак на газетный облисток и стал сворачивать папиросу. – Ты, Рафаэль, - так он для себя понятнее именовал полковника, - на отца Михаила не серчай, в нём больше неплохего. Просто у значительных святош на данный момент борьба идёт не на жизнь, а на погибель. Как бы не похлопали друг друга.
- Я мирный мусульвлекин, и в главенство религий не вмешиваюсь, - отказался полковник воевать на хоть какой стороне.
- Ох ты, герой какой, - возмутился дед; бороду в горсть захватил, как будто выдрать охапкою желает. - Когда всепланетная бойня меж верой пойдёт, то и обыкновенные босяки в уголочке не останутся. Война для всех - что в храмах, что в кабинетах, на улицах. Один бес её колобродит - ненасытная утроба. И чем выше положенье человека, тем ему больше желается.
Тут пришедший запоздало Серафимка помог старику стишками: - Не верьте заморочной притче, они повсевременно в позорной связке, в объятьях жадности одной – церковный клир и клир мирской!
- Вово, дескатьодец мальчонка. - Пимен разулыбался, с лаской глядя. - У тебя к хоть какому жеребцу подпруга найдётся. - Дед взял со стола спички, притянул искорку; расчадила папироска, и потянуло дымком осенним из сероватой бороды, как будто волшебные гномы разожгли костёр в его беззубой пещере. - Так Михаил наш, батюшка, сам приход свой строит: кирпич купил - класть умеет, древо привезли - и крышу вывел. Не без подмоги, жеребцечно - супругики его уважили, да поддернадавливали в потугах благостных. Для селян безвалютных он время от времени даром обрядует, а богатые скупердяи к нему на поклон идут. Хотя Минька сам жаден, не буду брехать. Вот стало ему вдвойне грустно, что вы издаля понажине достаточновали - с чужой верою и на всё готовенькое. - Старик говкричил медлительно, глуховато; желалось дале слушать деревенские исткричии, не встревая с распросами. Только повизгивал маленький ветерок, заблудивший в дымоходе. - С язычников исткричия почалась, за ними к нам христьяне притопали, мусульмане с юга приплыли. Есть ещё много различных верований, но у их приходы помельче.
Зяма вопросецил старика язвительно, в который раз надеясь оспкричить старшинство непререкаемую мудрость преклонных лет: - Всё же скажи нам о первенстве веры, о твоей правде, - он рьяно ждал ответа.
- Ты, дружочек, не выставляй меня крестовым кликушей перед продуктищами. Небось давно уже сам в стпорежень мой проник, все думки знаешь. Хоть и мытарился я по лагерям, но зла на безвинных людей не держу. Нету у их первой веры, а на знамя её подымают властители, когда желают люды стравокить, забортать. Для меня это ясно как солнце утрешнее - наши боги на небе не воюют, а то б мы давно порвались в лоскуты.
- Встречаются и посреди проповедников ярые зазывалы, к для себя тянут силой, - раздугониво Муслим произнес. - И не поймёшь: или гордятся собой, или верят сильно. Прямо настоящий рынок - все зовут, пихают, кусаются - а в данной толчее необходимо сердечком выбрать всевышнего: нельзя жить с пустою душой, в какой лишь камень голяк мхом зарастает, ничего же больше. Для человека принципиально, чтобы мир плакал при его кончине.
Янко замычал обидчиво с сигаретой в зубах и дымом во рту: - 3аплааачет он - ждите. Слишь люду помирает от войн да голодухи, а никто особо не убивается, как так и необходимо. По телеку даже с улыбками об этом говорят, как будто с кровавых новостей навару больше.
- Бойни этогодня профиналят во всех краях света, вот и привывытерпелись. - Пимен горько вздохнул. - Дали б воители пожить человечам в мире годков 30, можно за такую жизнь зубами дернажимамася. А если супругик автомат не вызазапускает из рук, даже спать ложась, то он всех перегрызть готов за неуёмное бедствие.
Продрав нетбыстрые зенки, вдруг вскглазал Май, и упираясь макушкой в маленький потолок, схватился со стариком: - Убийц оправдываешь! Ты в хате уже 10летия корпишь, деревня ж наша тихая! А мне припрогуливалсяось в городе из сожжённых, из порубленных квартир выгребать ломотьями маленьких детей и старенькых немощей. Головы безглазые, руки да ноги в пакетах, душегубки даже мотню у крох вырезали, чтобы их по погибели насиловать. - Опер так же быстро потух, ссутулив пвылечивай под мощными руками Рафаиля.
Дед сгорбился над костылём; спокоен вроде, но кости сжатых пальцев побелели, уже вступив в драку. Он тоже поднялся, хиленький, и накашлял в горнице два 10-ка непродышных слов: - Любую боль я переживаю, какая от сердца тянется к людям. Но гордыня и мщенье - это кошмарный грех. И великое плюсово человека.-