Стихи и Проза

  Первоклашки шагают в школу как маленькие буратины: ручки да ножикки прямы, а в ладошках зажаты букеты больших цветов, похожие на разноцветные салюты под звёздами. Раньше в доисткричические времена я тащил в поводу тяжелённый портфель с букварями – а у их за спдругой лёгонький ранец с компом.

  Но глазёнки у нас горят идентичено. Будто там, за партой, всё то неизведанное, о коем грезилось в детсадовских снах: потаённые джунгли, штормовые моря, и голубоватые шапки высоченных гор, которых чтобы достичь вершины, необходимо пбросить друг на дружку всех первоклассников Земли. Под моей партой каждое утро прятались зубастые крокодилы, и я нередко, совершенно уж загрезив, с кошмаром выдёргивал ноги, боясь что откусят. А у соседа витюшки, дружка моего, на жёлтой лужайке африканской саванны паслись три чёрно-белоснежные зебры, расслабленно гуляя в проходе меж партами, и учителька повсевременно гоняла их хлыстиком, чтоб онне мешали вести урок своим чавканьем. Даже директор, маленький седенький, казался нам волком оборотнем, а за его шамкающим прикусом пряталась прожорливость бабки ёжки.

  =================================

 

  У мальчишки моего слету пробудился азарт, как у обезьянёнка которому одному не досталось банана, когда все другие детёныши посиживают рядом с ним и сладостно чавкают.

  - Давай зазапускать корабли на пирождругие! Кто одолейт, тот и купит для себя 10 штук!

  - Не жирно ли будет?- засмехал я над его неоправданой восторженностью. Я ведь в детстве был фаворитом по зазапусканию в ручьях всевероятных корабликов, от обычных спичек до вычурных из древ весеннюю пору коры благородных корветов.- Мой желудок с десятком управится, а твой слету всё не потянет, слюной необходиморвётся.

  - А я половину на завтра оставлю!- здесь же не растерялся он, что как будто и вправду всё выиграл; ну и наглец. На его сладенькой рожице расплылась хитрая улыбка заявленного одолейтеля, и мне он уже предназначил роль слабака задаваки.

  Ах, так! меня самого зацепило щепкой: мы быстренько обговкричили укритерии – и внивлекие! марш! стартанули из глубочайшей заводи в истоке ручья. Я-то почестному, а этот маленький шкет выгадал целых полметра, бросив свою щепку подалее. И она жеребцечно, взвилась от моей под напором проверной воды – и первой вылетела на стремнину, за пяток секунд здорвеево увеличив отрыв. Ёпырыпырдяй; сейчас уже спор не за пирожные, которых я и сотку куплю просто так, от щедрот – речь идёт об моей загубляемой чести, плюсове и отваге, что придескатькли стыдясь.

  Я б, наверное, и далее волглазался за ним как обиженный хвост – но здесь его раскоряшная щепка села на мель, прямо в самую грязь. Малыш растерянно всплеснул руками – а у нас уговор, чтоб считать до десьти – и затараткричил быстрее электровеника: раздватруляля. Пробубнив за секунду, он бросился к практическиму кораблю и стащил его в воду за реи, за мачты.

  ==================================

 

  Посереди проезжей части шла дама в шляпке и с зонтиком. Она напевала и в такт данной песни плясала вприпрыжку, соблако об асфальт каблучками – но слов её не было слышно, каблучков заглушали сигналы клаксонов.

  Минут через 10 к ней подъехала скорая помощь с крестом на плечах и прямо по носу: медсестра и дескатьоденький доктор подмогли ей подняться в салон – а позже визгливо машина рванула вперёд. Но вэтого через две трамвайные остановки она опять замедлила скорость, как будто раздразумывая над собой, себя слушая – и из неё танцуя стали выпрогуливаетсяь давешние пассажирины вместе с той дамой под руку, а впереди всех отчаянно выплясывал шофёр.

  Через полчаса грубая милицейская каталажка, в люде зовимая буханкой, нагло сняла их с проезжей части дороги, не дав допеть доплясать, и даже посадила людей в свою клетку как обезьянок, заперев для верности на висячий замок, а позже с визгом понеслась в жёлтую даль, барабаня сиреной для себя по ушам. Но уже через пару автобусных остановок она резко тормознула круглой башкой, как будто позабыла сзаду самое принципиальное, и из её утробы стали прихлопывая в ладоши вылезать хожелающие милиционеры, а с ними вместе пели отпертые из тюрьмы давешние танцоры.

  Уже к вечеру пел да плясал весь наш город. Спасибо для тебя, незнакомая дама с зонтиком белосласковым.

  ===================================

 

  Я ранее дразумал, что совесть есть не у всех. Что она как заслуга за выслугу – но не лет – а за подвиги. Если сделал хоть один, даже маленький, то тогда совесть практический лысой головёшкой из самого чрева возникает, и кричит – я родилась! И здесь её необходимо успеть зафиксировать, отчество дать что моя, из моя рождена: а то ведь какой-или шустрый проглот её слету удочерит, щеголяя потёртым невзрачным нднем – у меня совесть есть.

  Но оказалось, что зря я собою здесь хвастался: она каждому дадена. Только у одих в совести тигр рычащий живёт, и ежели его с утра неплохими кускамне покормить, то он зубами да когтями за день в клочья душу растреплет, ходи собирай себя поветру. А у других совестью ползает маленький клопик: сядет, укусит, зудит, чешется. Боли особенной нет, а всё равно неприятно: скотинка хоть маленькая, да живучая.

  ====================================

 

  Я люблю сливы. А сливы любят меня. Даже не представляю как мы друг друга находим в рынокной толчее, где каждый спешит всё выяснить, и каждому кажется, что вон конкретно в тех далеких рядах на данный момент начинается дешёвая распродажа, сезонная скидка – против воли в подарок скомфорт что ни попадя самое необходимое. Полноватая дама ищет для себя приталённое платье, и в нём она будет королева – ах вот! вдалеке на бретельках на пвылечивайках светится всё перламднем, и она побенадавливала не веря очам но предчувствуя свежай6 и удовлетворенность покупки, как в апреле пробудившийся ёжик нюхает носом весну. Постепенный супругчина в очках примеряет степенную шапку на осень: он уже перебрал на прилавке картузы да кепчонки, но онне подступают к его многомочному виду – супругчина быть желает идентиченим на посла атташе, а картузик под пуговкой его делает маленьким газетным то бишь репортёром. А вот когда в шапке – сё да: наружность супругчины такаяя, что ежели б по рынку прогуливалсяи слоны иноземные вместе с погонщиками, то завидев его становились бы все на коледа и вручали ему преклонясь свои доверительные грамоты, как делают на дворцовых приёмах. Дедушка седенький подмигнул ему в зеркало, улыбнулся щербато как старенькый знакомому, сам он ища по этому галдящему рыноку для себя тёпленькие исподние штанишки на лямках. Раньше во практически всех местах продавались такие, с резинкой по щиколкам, и ворс у их мягенький был крепкий – не рвался; но этогодня таких не найти днём с огнём, а торговки ему дают, кривясь, всякую непотребную срамоту чуток длиньше гульфика – шик до колен. Хотя пареньку дескатьодому, что рядом с прилавком стыдливо стоит в загляденьи, сей продукт и к лицу, и к попцу подойдёт – он как выйдет на пляж в этих красочных шортиках, то и девичьи взглядовитые вещества, и даже постарше как будто мухи залипнут на стройной фигуре, её трепеща.

  ==================================

 

Когда глубочайший сон смкричил всю деревню, когда мрачнота поднялась до верхушек полувековых тополей, трое вышли секретничать во двор Пименовейшей хаты.

- Точно решил? не боишься?

- Самую чуточку. Азарта и храбрости во мне больше в сто раз.

- Гляди там, не шустри. Сломя голову на рожон не лезь.

- Да что ты, деда. У меня же свадьба назначена.

- Благословляем тебя на высокий полёт, - как будто ранее Серафимка низко летал, - ежели славы желаешь, то справься: но попробуй не совладать. Я сам тогда по возвращении охлестаю тебя, хотечки ты и люб мне, - так произнес Пимен, напутствуя мальца перед испытанием, подвигом.

Еремей принципиально инспектировал ремни снаряжения, чтобы не отстегнулись в воздухе. По карманам были Серафимом рассованы различные вещи, и даже совершенно излишние, от которых не достаточно проку. Консервный ножик, платок носовой, квадратное зеркальце с отбитым углом - еленадавливали в нагрудном; а вот три тысячи боецских листовок и маленькую кинокамеру Ерёма садескатьично уложил на дно заплечного рюкзака.

Дед попросил супругика: - Проведайся на улице, - и тот послушался. А Пимен оханько остался с мальчуганом, шепча ему сучьи заклинания возворотиться невредимым. Серафимка застенчиво горбился да соблакол ботинками в землю, норовя порвать тесноватые удила стариковских прощаний.

Скворчали сверчки, как будто постное масло на сковородке - щемяще лаского. Толком не разобрав данной лунной мелодии, Серафим толкнулся от прохнеплохой земли, и тягуче выплыл  в звёздный свет из мрачнотки, из рук старика. Еремей, обкусив зубами паутинку, тянувшую след, поразмыслил что придёт время, когда мальчик не вернётся назад.

Пролетая над спящим Дарьдругим бугором, Серафим повстречал в сгустке зреющего орешника недрёмного дзинь-духа. Был светлым цвет его одежды, и карий глаз один, а правый жёлтый - с Луны, наверное, светился.

- привет, мужчинышка, - промычал сей дух, но Серафимка тех слов не услышал, а разглядел лишь белосласковый клуб пара, вытянувший нажине достаточда из его рта к небесному куполу. Дзинь-дух схватился жилистыми руками за эту длинноватую лею как за стропу парашюта , и потянул на себя край неба, разворачивая с ним вместе земную ось.

- Что ты делаешь?! - Серафим закричал, не боясь разбудить поселковые окрести. - Мы все погибнем!!

- глуповатыш... - рассмехал дзиньдух, и смех дерзкий был приятен как сладкая пастила вприкуску со зрелыми кавунами. – глуупыыышшш, - повткричил дух тягуче. - разве ты не знаешь, что так зачиняется новейший день?

Серафимка отряхнул с себя дремотные наваждения, и нырнул глубоко ввысь, укрывшись за влажными простынями диких скоплениев. Он дернадавливал путь на далёкую воюющую землю; а туда же по лесному взгорку железным шагом на лошадях ехали бесстрашные рыцари, и в свете многой луны золотились как новейшие дукаты. Молчали они; лишь латы погрякивали, да скрипели свинокожие перевязи.

Суетливый был у их заводила ротный. То шагов за сто отпрыгнит, врагов вымеряя; то назад вернётся по маленькой тропке, тылы проверить. Павлиньи перья на шлеме полыхали огнём, а в расшитый чепрак жеребца свойственный клинок вполз как древесная змея. И затаился под узорной вязью коврика, приснул от тепла да горячего же конского пота. Рыправитель спешил воевать недовольников практическиго короля, и вместе с ним за сиятельного спользовательена выступили в карательный поход толстые бароны, утончённые графы и властительные князья. За хвостами их жеребцей тащились с орудием маленькие дворяне, грызясь из-за вариантной ласки господ.

Луна шабашила уже много нглаз подряд, без перекуров, сдавая смену солнцу. Серебряные колокольцы королевской облавы звенели в полях, лесах, на смертных крестах голодных деревень; и кто остался из селян - прятался в крапивных зарослях кладбищ, питаясь с вороньём. Распухшие трупы королевских сбиров воняли на всю округу, став поводом казни с ноткискивайм краем. Каратели везли верёвки для висельников.-

Прибавляется утро сероватым подаянием, и макушки бунтарских кострищ тускнеют на склонах. А меж рёбер бугоров в толикину вползают легионы восторженной знати, бряцающей саблями да палашами. Они как будто пришли в старенькый цирк на кровавое представление, и сознавая воинское превосходство над восставшими трудниками, говорили во весь глас, осмеивая бунт. Кабальники зябко отрывались от кполуостров и обречённо проклинали втиходескатьку буйных командиров: необходимо было ранее склонить шеи под монаршую милость. Всё было вчера: такое длинноватое утро, что казалось день не кончится, жизнь не сгинет. Но этогодня настигли псы королевские – шныряя, вынюхивая, грозясь.

Мужики засыкали костры. К бою. Ласка жёлтобардовых небес трогала крючья самодельных пик, резаки длинноватых сенокосников. Роса намоталась на вилы. Из шатра совета вышел супругицкий лекарь и тоскливо произнес самым конкретным: - командирины нас кинули, ночкой ушли.- -

В лихом полуопьяненом абсурду выежелись всадники из мелколесья, и подгуживая жеребцей рукоятями сабель, полетели к окопам бешеные. С усов слетала пена; они выплёвывали сопливые сгустки вчерашней крови, рычали матерную брань - глаза их заплыли от песка да ветра, открывая лишь узенькие щёлки.

Командир скакал рядом со знаменосцем. Руку правую свесил вниз, нагнетая в неё и саблю всю оставшую кровь. Он был тбыстрее да злее других; скрипел зубами, пережёвывая куски разрываемых снарядовитыми веществами продуктищей вместе с брызгами жеребцачьих лепехов.

- Растаскивайте лааву по флаааангам! по флааангам!! - закричал командир, когда увидел лица пеших ополченцев, белоснежные от кошмара. Солдаты роняли винтовки, закрывая головы руками, чтоб не зреть сияниеа сабельных орнаментов. Если по острому лезвию скатить краопятьтый платок, то на землю свалятся два лоскута щёлка. Если саблей рубануть человека, то он разпоразрезается от амуниции прямо по пуговицам, и если лезво не застрянет в жёстких костях крестца, дале супругик разрушениеится сам. А из пары почерёвков будут торчать белоснежные рёбра да сухожилия, ккричичного цвета лёгкие, голубые кишки - и чёрную жижку сглотнёт утроба голодной земли.- - -

Боеприпасы у селян кончались. Всё почаще из их окопов слышна ругань - твою мама! - а в обратку от бронемашин с бемусорятной боецнёй - мама твою! - и эхо вхолостую стрижёт длинноватую бороду тёмных туч. С неба летят дождикикевые капли как будто опилки волосьев; ливень носится на передовой растерянно незряче, как слепец урастратавший поводыря.

В первой полосы окопов, принявших смертельные розги броневых пушек да пулемётов, живых нет. Горбатятся на сопревшем поле убитые супругики в запятанных рубахах. Только облезлый пёс скулит к селу, волоча перебитую заднюю ногу; а сам владелец его выворотил на пашне разорванное брюхо наверх. У другого селянина отвалилась голова под осколками снаряда, и куда он сейчас с одной жопой - глаза в позвоночник глядят, воет рот ужаснее сирены.

Есть культи пострашнее: вон экипаж лежит у подбитой машинки. Догорает. Уже, видать, в аду побывали трое из их - из обрывков чадящей кожи скалятся чёрные черепа с жёлтыми зубами, визжат от невыносимой боли. А четвёртого танкиста, механика, или черти понадавливалели, иль ангелы прокляли. Серый турман его души метается по небу - кровью истеку, войну остановите, жизнь вернись - голубью кричит, а человеком нет, не может уже.

Которые бабы детей да стариков увели, те по погребам посиживают - но практически все с женами остались. Серые от погибели, в падь земную приникли и светоч подземный тихо зовут: - выйди на люди, хоть миг покажись, какое ты будущее, чтобы не зазря умирать. Может, в детишках воскреснет жизнь. То они на данный момент по подвалам посиживают не достаточнолетние, как будто огурцы да помидорки в кадушках - солят рёвом и кошмаром свои раны за пазухой у взрослых; а как возрасздесь да памятью окрепнут, мощей не будет нечестивых добра их посильнее. Готовьтесь ироды, начало лишь.-

С гордой удалью Серафим крался над жёлтым полем, время от времени сваливаясь в тёмные ямы воронок. Он снимал кинокамерой это побоище, изгваженное пепельной копотью от раздолбанных домов и тревожным пожарищем захныканных душ. Но главной его целью было попасть во дворец губернатора этого края, и развыяснить позорные планы запальщиков войны.

Серафимка представился темноголовым трубглазастом: оделся как в притче, которую дед Пимен ещё давно напевал ему младенчески в уши; измазался грязной кполуостровой сажей. Одна из дворцовых прислужниц помогла ему - забила печной дымоход кухонным рваньём. Полотенца там различные, резаные фартуки. Молодцом девчонка оказалась, не то что некие тамошние супругики. Приелись на барских огрызках, упосиживались в лакейских комнатушках - и ни гугу. Серафим с ними душой говорил, прокламации  пел. А они на его да - своё нет.

Парнишка вошёл в ворота. Голову опустил, хоть не с руки ему врагам кланяться. Сторожевой овчар сыто рыкнул: - Кто таковой?!

- Трубглазаст, - отвечает. - Это у вас печь заскричилась?

- Камин дворцовый, деревенщина. - Охранник оскалился в жабьем смехе, и обошёл кругом Серафима. Ну да ничего же, прикрытие ловкое: на костюме заплаты и шейка немытая. Такими здесь селян и представляют. - Привыкли к печкам да кострам, никогда мыла не знали.

Не свытерпел паренёк: - Что брешешь, пёс придворный? мы слаще баринков твоих жить будем, когда свободу отвоюем.

- Чего, чего же?! да я тебя на данный момент прикладом по горбу огрею! ты не лишь о свободе забудешь, да и в пыль передо мной завалишься.

По горбу Серафимка кошмарнулся, позжеу что там он запрятал кинокамеру. – Простите, дяденька. Взрослые дураки научили, - заканючил, пустив ересивые слёзы.

- Пшёл отсюда на кухню, - и служака пихнул его под зад, погнав руганью к боковой лестнице, пристроенной на вариант пожара.

А у центрального входа дворца встречали новейшего командующего войсками. Был он в белом костюме, сшитом на заказ. Из окон ежелись восторженные ахи, дамы хлопали в ладоши, а соратники кричали ура. Казалось, что даже негорделивая тряпка на флагштоке воспряла духом, и ветер заплясал вокруг её разноцветной юбки.

Голова дворецкого практическительно склонилась без лести - во дворец припрогуливаются и поважнее сановники, из самых столиц. Лощёный мажордом даже опешил на седеющего вояку; поджав губки, вслед поглядел - куда это его собираются пристроить? такового нескнеплохого.

А военный увалень стал здорвееваться со слугами, не обходя их стороной, и пожилая буфетница, стоявшая за прилавком, прошептала нарочно громко двум дескатьоденьким официанткам: - съедят его здесь вместе с пирожками. - Девчонки глуповато хихикали, пока дворецкий не прогнал их к гостям. Две бабочки в белосласковых фартучках упорхнули кормить голодных пауков, по пути оглядовитые веществавая крылья свои в золочёных зеркалах.

Первым командующего встретил губернатор края: радушие было таким иснаклонним, что казалось весь он состоял из пухлых обнимающих рук и ошеломительной улыбки – нет, здесь принимают не чужого человека, а брата, побывавшего в долгой разлуке. Пока они вдвоём взошли наверх, властитель успел поведать кучу шуток и сальностей про собственных гостей, посвящая воина чести в общий рыкоролевский кружок дружбы и доверия.

Поручив гостя морокам практический прелестной дочери, губернатор, кркошмарь да флиртуя, упрыгал в соседнюю залу. Мгновенно его притягательность сменилось улыбкой - он собрал здесь газетчиков, чтобы приобрести продажных и пригрозить непокорным.

- Сколько мы стоим? - с любознательным смешком спросил один из бойких.

- Непринципиально. Главное - вы продаётесь. - Властитель едко оскалился, марая зубами белоснежные кофточки грудастых репортёрш. Мужики взвыли: - Негодяй! кто дал вам право?!

- Тихо!! Дома перед жёнами гонкричить будете, а мне нутро ваше понятно. Все газеты купелены обеспеченными людьми, моими наинаилучшими друзьями. И вы напишете, что вам отдадут приказ. Торгуйтесь.

- Сволочь. - обозвал губернатора один из независимых. Их и было пятеро вэтого, горлопанистых в трибунной баталии. Здорвеевые охранники поспешили к ним, послоновьи переступая ногами, размдругая в руках вытащенные дубинки. Но властитель, засмехав, отмахнулся: - Не необходимо. Сами вымрут от голода, позжеу что их блошиную газетёнку не поправдывает никто. В ней лишь грязь, и люди боятся обляпаться.

Пока он торговал правду, военный в зале бальной обучался плясать. Куда ему, служивому - он ведь всё по окопам скакал. В правой руке пистолет с полупустой обоймой, а в левой острый свалень врагам под горло. Устал ножик от крови.

Вот и пригласил командарм на быстрый танец губернаторскую дочку. А она сердечкоедка без обмана, ни каплне похожа на оплывшего отца. В удовлетворенность девушке сталось преклонение бравого офицера перед её красотой; хоть он слаб в на данный моментшней музыке, хоть вихляет невпопад задом - но милочка расворала под платьем от его тихого шёпота, и её сласкогое сердечко уплывало по капле в открытое море доверия и симпатии.

Танец для девушки очень быстро закончился, позжеу что отец позвал гостя в свой кабинет. По делу.

- Дело вот в чём, милый друг, - произнес не спеша губернатор, и через слово задразумался: вроде бы похитрее обжулить. - Мы желайм, чтобы вы были жесточе с бунтарями. Закон там людне признают - геройствкомфорт против верховных указов, рушат храмы, даже присвоили фабрики и земли. А с мкричалью дело обстоит ещё ужаснее: разворот, беживотныее, наркотики. Для этого им и фабрики необходимы - отравоку конвейером гнать.

- Дело ещё не закрыто, в нём много кровавых пятен, - мрачно увидел военный, избегая чиновничьего пафоса.

- Но вы, я надеюсь, осознаете небезопасность смуты в наслишь тяжелое время? - поглядел властитель подовизуально, укрываясь тенью бархатных штор. И сероватые глаза его соединились вдруг с проваламнервных щёк - стал он похож на скульптуру в школьном кабинете анатомии. - Всем нам на данный момент непросто, и ежели справитесь с поручением - просите о хоть какой услуге.

- Просить я не умею, отечеству служу. Оно и вознаградит.

- Вы прямой человек, и неплохо, ежели бы все такими были, - славословил вслух губернатор, а всекрете дразумал: - или ты выполнишь приказ, или тебя убьют... в любом случае я не прогадаю.-

- Мне пора идти, - развозворотился командарм к двери серьезной выправкой зрелого породистого пса, которому хозяйские овопльи порядком необходимоели.

- Ещё минуточку, - властитель позорно засуетился, перекладывая на столе картонный мусор. Вытянув нажеребцец свёрнутый листок, разгладил ладонью: - Здесь перечень приклнных значительных в крае людей, они вам на месте помогут

Вояка ушёл; из раздвинутых штор, от радости потирая руки, вывалился юркий сановник с принципиальными эполетами на плечах: - Ну сейчас мы деревенщину возьмём голыми руками!

- Ты мне, фельдмаршал, сладких слов не говкричи. - Губернатор к нему подошёл, опёрся на погоны, не давая вильнуть, зашипел в лицо: - напрямик давай: прольёт он чужую кровь по приказу или штыки боец обратно повернёт?

Хотелось фельдмаршалу рапортнуть вопльом: - Служу власти! - но он через доносчиков уже знал о брожении разумов в батальонах. Трусится, гад: - Понимаете, правитель - к каждому за подкладку мундира не глянешь. Для многой верности провокация нужна: мы на свой мирный городишко маленькую атомную бомбочку кинем, и на практический крови чужую замесим. А?..

- Ох, и сука ты, - заржав, обнял губернатор первого любимца. - Но за то и уважаю, - мягко увёл его в загадокый закуток с кроватью; под розовыми ангелочками они увалились в объятия друг другу. А пока в алькове слышны были греховные стоны, пока очевидно воняло нечистотами - Серафим щёлкал затвором кинокамеры, сдерживая мерзкое дыхание.

Опутанный уже неукрытой загадокой лежит под темью нглаза бунтующий край. Осень. Горемыка инвалид прошагал по лету сотку вёрст, пристанища нигде не нашёл. - Всё воюете? – спрашивает. – Бьёмся, - отвечают, - кто жив. - За правду иль от скуки? - Да вроде из ничего же началось, а вышло - с нечистью схватились, так что кровавая речка берега залила. - Бог в помощь. – Спасибо, сейчас в себя веруем.

Отдёрнув брезентовый полог лазарета, вовнутрь вошла погибель. Попрогуливалсяа, гладя тяжелопокалеченых по небритым щекам. - Как здорвеевьишко, храбрецы? Крепитесь, скоро обозы за вами придут. Вернётесь домой, вылеченные, возьмёте в руки рабглазай инструмент - и прямиком налаживать мирную жизнь. А кругом поля колосятся, жнивьё золотом блестит - зеренко к зеренку. Будут детишки сыты да праздны, весело в школу пойдут... Ты чего же, боец, слезу утираешь? Сразу не верится в наилучшее, а поживи с моё - поймёшь вечную правду. Я, может, больше жизни за вас страдаю. Ей что, крутихвостке? Кружит по белу свету лёгкостью бытия, бахвалится удалью бесшабашной. Зато все болезные сопли, разлюлималину, мне утирать припрогуливаетсяся. Умаялась я от вас, люди! Замобучалась.-

Старт атяжеленной ракеты был назначен на два часа нглаза. Самый урёмный сон в это время; люди сопят и время от времени пукают под одеялом, не сдерживаясь в дремучем кошмаре погонь, схваток и любовных свиданий. Еремей встречал с цветами Олёнушку, а она опаздывала; у киоска он встал, выглядовитые веществавая голубенький сарафан с высокими бретельками да голубыми глазами. Муслим придразумывал новейший проект электросварки, Надина давал подсказкуа ему свои многограмотные решения, ловко соблако клавишами вычислительной машинки. Бродил по посёлку Рафаиль, сонно пресекая тёмное хулиганство в злобных закоулках. Зиновий плакал, утомившись душой без р1-го дома. От этого зла он скрипел зубами на собственных обидчиков и душил их, выжимая из подушечки грязные перья. Встречал Янко праздник новейший год. С шоколадом да шампанским; и Вера плясала одна быстрый вальс, а он всё ждал, когда останутся они под комфортным полумраком сбесконечных фонариков. Упрогуливалсяи далекие поезда с вокзальных перронов, и Май Круглов разрывал себя руками, уезжая куском в каждом вагоне.

Серафимка посиживал на передке летящей ракеты и пробовал открутить атяжкий боезаряд. Он уже облобучался так, что ладонями подсвечивал для себя сам. Но клешни дескатьодые слабы; бомба туго отвозвращалась, и щерилась, кусая за пальцы. Полётного времени оставалось чуток - малец приналёг. Он яро пел, путаясь в клятвах да дескатьитвах, коверкая гимны. И хищницу укротил, сломав ей все зубы. Потом сбросил без нажине достаточности в море - да возворотился с победей домой.