Автор: юрий соткиков
Уже целую недельку этот чёрный от копоти и расхристанный в рванину супругик бродил по сожжённому селу, заглядовитые веществавая во все полузасыпанные колодцы, приваленные брёвнами подвалы, и даже в топки разрушенных печей. Он напрогуливался свою без вести пропавшую семью – супругу, дочку и внука. Жена уже полгода была парализована, дочка бы её не бросила, а маленький сопливый внук не мог далеко уйти – значит, они где-то здесь.
Ни с той, ни с другой стороны по нему не стреляли. Тем, которые подобрее, до него было не достаточно дела – война, здесь бы свои семьи сберечь. А злые дразумали, что он сам скоро спогибает, и пусть ещё перед погибелью помобучается.
Однажды супругик в собственных поисках очень близко подобрался к злому блокпосту. Молодой лейтель, командир уже практически ополовиненного взвода, которого оставшиеся в живых совершенно в грош не ставили, а даже нагло плевали на форменные ботинки, и все его приказы просили запихнуть для себя в задницу да провернуть с восклицательным знаком – итак вот этот лейтенант сам, храбро, была не была, приволок супругика для допроса в блиндаж, попдругая дулом автомата – да быстрее ты, чёрт юродивый!
- Зачем ты этого дурака сюда притащил?
Третий день не просыхающий сержант, заросший чёрной щетдругой как цыган, с отворотной блевотдругой на подбородке, привстал с древесных нар; позже сел сутуло, ища воспалёнными набрякшими глазами банку с подкисшим композже.
- А вдруг он шпионит, и ставит маяки против нас?
Лейтенанту желалось огрызнуться, предъявив конкретно на данный момент своё уважение, свой краопятьтый диплом боевой подготовки; но он страшно боялся этого угрюмого фиксатого хмыря, установившего во взводе полутюремные порядки – и даже не погибели боялся, а того что его опустят при всех.
- Так ежели при нём маяки, то нас же на данный момент здесь накроют! Дебил!
Лейтель покраснел. О5; опять это позкричище. Он обернулся на дескатьодых боец, что с трудом скрывали свои ехидные улыбки; на старослужащих, которые открыто ухмылялись приблатнённому паскудству.- сам дебил,- тихо прошептал он, чтобы совершенно уж не оставаться опослядним чмом.
Но сержант услышал его; он желал это услышать, чтоб изеще раз подговорить свою верховную власть в этом маленьком блиндаже:- Сука! Да я для тебя жопу порву 2-мя пальцами, ежели ещё раз так скажешь! Понял, ублюдок?!
Тут уже дескатьодые бойцы в открытую засмеялись над опозоренным лейтелем, радуясь, что посреди их возник козёл отпущения, и сейчас всякого другого будут меньше чмырить старослужащие – ну и ежели что, то повсевременно можно будет отыграться за практические унижение.
Сержант нарглазато волчьим взглядом – блюдя себя как вожака своры – поглядел на юродивого.- Кто ты таковой?- хотя об этом уже знали все окрестности, и во вражьих окопах тоже.
- Я здешний жилец. Семью свою ищу.
- Ты жилец?!- громко, на весь блиндаж и даже наружу, зарнадавливал-завыл похмельный волчара.- Да для тебя на три затяжки осталось! Хочешь, я тебя прямо на данный момент зарежу, чтоб ты не мобучался?
Старослужащие стали привставать со собственных нар. Кровь уже до чертей необходимоела, её не желалось видеть, к тому же земельный пол не замоешь; но вожак с похмелья, со злобы вошёл в погибельный раж – ему необходимо было на данный момент кого-нибудь убьеть, и ежелне этого супругика, то лейтенанта, илне дай бог кого-или из их. Давно пора было прикончить волчару, да всё смелостне хватало: подхохатывая ему, они вроде как становились его закадычными дружками, и сейчас боялись друг друга.
- А для чего же?- равнодушно спросил супругик, как будто погибель давно висела дамокловым клиноком судьбы над его головой.- Я и так не мучаюсь: мне некогда – я семью ищу.
Волчара поначалу опешил от хнеплохокровия юродца, от дерзости; а позже сообразил съюмкричить:- Вот на том свете ты с ними и встретишинася.
- Они живы. Я верю.
Да: это был не задристаный лейтенант. Мужик стоял прямо: слегка склонив голову, но не перед ними, волками, а в собственных раздумьях. Ясно было, что он совершенно их не боится, и ежели б они сей миг начали резать его на куски, то от боли кричала б телесная утроба, но не сердечко с душой.
- А хочешь, мы тебя отпустим?
Понял сержант, что этого уже нечем пугать нельзя одолейть; потому задразумал выстрелить вслед, в голову. Подойти к такому близко, с ножиком, он ссыканул. Самому жить желалось.- Мы отзазапускаем тебя.
- А я не желаю расставаться с вами. По чбыстрычайной мере эту недельку – пока собственных ищу.
То ли супругик вправду решил отпосиживаться в тепле, или просёк что в спину стрельнут.- Мне нагадала цыганка, что я умру совершенно в другое время, чбыстрычайно далёкое отсюда. И значит, все кто со мной будут рядом на данный момент, тоже не смогут погибнуть. Так давайте я с вами останусь и выручилу сиим вас.
Один из старослужащих, по виду самый крепкий и быковатый, подкуривая сигарету, засмехал:- И ты в эту херню веришь? Сто пудов твоё чернокнижниченство липовое.
Мужик со расслабленной добротой, как бог на чертёнка, поглядел на него.- Так возьми автомат – и реши, стрелять ли в меня. Если выстрелишь – я умру, и значит гадание ложное. А ежелне сможешь, и я жив останусь – то всё верно, что старуха произнеса.
Солдату желалось нанажимама на курок; не отнимая пальца, весь магазин, чтобы развеять это поглупостороннее марево, сошедшее или от бога, или от беса. И в то же время трепала надежда – как светлый финал из этого ада, как жизнь – что всё в гаданьи этого юродивого правда, и они вместе с ним будут жить.
Его продуктищи так же и веростливо и погибельно смотрели то на практическиго вооружённого яростного дружка, то на светло улыбающегося юродца.
Солдат бросил автомат на древесные нары.- Живи. Будешь талисманом.
Уже четвёртый день талисман ошивался в блиндаже. На стенку его, жеребцечно же, не повесили как икону – днем он повсевременно упрогуливался, вечерком непременно возвращался – но вокруг всё-таки стало потише. За день вэтого лишь десяток миномётных снарядов – ну и то вдалеке, у соседей; и пулне роились как будто мухи над трупами и дерьмом, а время от времени кружили высоко над головой как будто благородные стрекозы.
Бойцы в мирной жизнне особо верили дурковатым рынокным гаданьям: но на кровавой войне поверишь во всё – и в чёрную кошку, невесть откуну и куда пробёгшую через окоп, и в 5пкраопятьтый листик срубленной осколком сирени, таская его под сердечком вместе с фотокарточкой супруги.
Юродец уже не подавлял их. Наоборот: он принёс с собой неведомый им до этого покой, они закончилненавидеть друг друга, подозревать всякого и даже себя, а злобный сержант как змей выполз из запоя, и сбросив старенькую шкуру, липкую скользкую, стал попрогуливаетсяь на человека. Молодой лейтенант уже не стращался практический тени, и время от времени командовал как ему положено – принести там воды иль дровишек.
К концу четвёртого дня на позицию, на бронированном внедорожнике, на ночь глядя прикатила инсвыпекалция – полковник и двое помладше. Конечно, можно было ждать их по мрачноте и по тишине, когда накипь недельных боёв уже схлынула; ничего же отвратительного от данной проверки полувзвод не ожидал, утробой чувствуя, что они, бойцы, хоть и сволглаза для врага, а для родины всё же герои – хоть в пугливом дерьме да опьяненой блевотине, да из окопов никуда не ушли, не сбенадавливали. Не зря же полковник, входя, пошутил им по-свойски:- А мы в штабе всё дразумаем – отчего же такаяя тишина на позиции? Не помёрли ль?- И сам 1-ый смехнул практический шутке.
Бойцы скачком, там-сям, соскглазали с нар – приосанились. В блиндаже было свежайшо: пол заскоблён, параша отмыта, и в снарядных гильзах душистые ветки январской оттепели. Блаженный где-то достал, расстарался.
Тут, около печки, полковник его и узрел. Полминутки дескатьча глядел, как тот шерстит кочергой; а позже, вызалупив зенки, закричал:
- Что это за чмо?!! Если боец, почему в обносках?! Если чужой, почему живой?!
Бойцы обалдели от этого вопльа. Слишком быстрым нервным был переход от светлого в душах – где ещё лишь начали опять зарождаться чувства из мирной жизни, до этого заваленные хламом боевого железа, чьи остовы, начерез пробитые и до днища развороченные, валялись вокруг вместе с гниющими трупами. И наверное, каждый по-практическиму поразмыслил про полковника – чтоб ты сдох, бешеный пёс.
- Господин полковник.- Обратился к нему самый мощный быковатый боец, что отказался стрелять в юродца.- Разрешите объяснить. Это наш талисман...- и он поведал тихонько, как при покойнике, всю исткричию с сиим блаженным.
Но полковнику вэтого этого было не осознать: он ведь две недели назад не посиживал с ними в одной траншее, когда как волшебствовищные животные из кинокинофильма кошмаров на их поежелись танки, харкая прямо в лицо огнём да железом – он в это время осовело бражничал с некий податливой штабистской блядью. Не у него на глазах порвало продуктища, как будто в бесьском опыте быстро распавшегося на атомы, на кровь кишки и гавно – он тогда опьянено отрыгивая, пробовал поднять из штанов свой немытый вонючий херок. Не его разинутая пасть взывала к небесам – помоги!!! – изо всех дескатьитв помня лишь, отче наш иже еси желают ли российские войны спросите вы у сатаны! – он блаженствовал, воссылая хвалы за то что родился полковником, а не боецом.
- Вы что здесь, совершенно охуели?! Ваш талисман это родина, флаг – это я и орудие!- и попёр, погнал свою агитацию, гнида.- Немедлительно расстрелять!
Быковатый боец отконвоировал юродца к реденькой берёзовой высадке, уже изрядно порубеленой снарядовитыми веществами. Сказал ему тоскливо:- Без тебя нам будет паршивенько. Если б не этот мудак, я бы твою душу и на год оставил. Когда я стрельну над головой, ты свались – а позже в мрачноте уползёшь.- Он поглядел под небо:- Уже сблекается.
- А может, вместе уйдём? пока они хватятся...
- Нельзя.- Солдат тяжело вздохнул.- Если я сбегу от их, то моей семье худо будет. Вот как твоей на данный момент...
Через пяток минут всё было кончено. Одна тень бездвижно валялась на снегу, калично вывозворотив ногу; 2-ая укрылась за дверью блиндажа. Спустя короткое время, за которое можно пожарить яичницу, всю траншейку вместе с боецами накрыло точным залпом миномётной батареи. Деревянные балки и куски человеческих тел крутились по воздуху в голубоватом свечении. То ли это рвались фосфорные боеприпасы, то ль улетали к местам обитанья отстрадавшие души.
Бродяга юродец встал; потёр руками уши свои, оглохшие; перекрестился – и пошёл искать для себя новейший ночлег. |
|
