Стихи и Проза

Снится мне сон. Что у меня возникли крылья. Не то чтобы прямо белоснежные и в перьях, а ах так чувствую я себя лёгкой птицей, названье которой душа, и влечёт она мою плоть или в далекие государствы, то ль в давние времена. Может желает выяснить, что другимнезнаемо, и позже прыгать ккак досадно бы это не звучалорком да бахвалиться на весь мир – что во всей вселенной одна я, не считая бога, коей всё ведомо.
Честно признаюсь – полетал я да покружил. Заглядовитые веществавал в светлые окна домов и в потаённые комнатки отукрытых сердец; ведь когда люди спят – то их настежь сердца. И зажелалось мне проведаться середь тех душ, которые дороги мне на данный момент как я сам, и драгоценны станут в раю иль в аду, если сдохну на погибель. Потому что они моя память и мой обелиск, когда злые от тяжеленной натуги могильщики всё же спихнут мой отчаянный гроб в мокрую яму – посреди вьюги дождика – и их усткраопятьтые грязные морды выдадут залп тягомотных проклятий – как ты нам необходимоел! забивайся быстрее под землю.

Я лечу к её дому. Вот он. Я всё ясно вижу – как и тогда...
Мне на данный момент чбыстрычайно больно. Я стою, раскорячив по стенке руки да ноги, крепко упёрши свой лоб толоконный в блёклые обои, узор которых расплывается перед глазами. Ещё полчаса назад, когда я не знал практическиго несчастья – хотя оно уже сделалось, и висело клиноком старенького дядьки дамокла над моей головой – то шагал весело по солнечному дню, тревожа лунезапятанной улыбкой дрожащих от счастья окрестных девчат, что в надежде смущённо глядели – не к ним ли иду.
Нет, к другой; у которой душа ожиданьем жива – пусть минутку, иль год, даже вечность – а лиши её веры надёжной, то кажется в ту же секунду умрёт, не стерпев острой режущей боли сердечной.
Той что на данный момент меня самого бьёт под рёбра – не маленький ножик перглазанный, а казацкая пика воткнулась зараза, и как как будто бы я подымаюсь на ней прямо к солнцу, и оно жжёт да жрёт мою плоть, медлительно проворачивая её на толстом раскалённом крутиле.
Я вызнал о беде, переходя через древесный мостик маленькой речушки, ручья, куда сливали сточные воды владельцева ближих домов. И вот в этих вонючих отбросах, какашных помоях, в гандонах и кровавых затычках я слету решил утопиться. Именно такаяя погибель сейчас мне к лицу.
Время пройдёт и я стану смеяться над своими на данный моментшними мученьями. Разложу фото на столе – как мы, с кем мы, прошедшее о нас – а со снимков проглянут совершенно другие личины, которые я даже забуду как звать. И лишь тоска о несбывшемся вечно пребудет со мной – и с ней тоже – она станет морглазать старенькыми пустыми надеждами о том как могло бы всё реализоваться в судьбе, ежели… В российском языке это ежели, ежели, да кабы именуется сослагательным наклонением – вот так потухалло и официально – а в жизни это клинокты, грёзы любви, и значительные свершения которые могли… Но не хватило решительности отваги и воли, чтобы пойти наперекор мировым действиям – что, казалось бы, войны, болезней чразума, и сам жеребцец света – когда за тем светом разгорается новое солнце, ещё ярче звезда, а со погибелью припрогуливается бессмертная жизнь. И любовь...

И вот время прошло. Она спит; а я захожу в её сон – и пытаю, пытаю её.
- Ответь мне, понадавливалуйста. Это меня давда истязает, позжеу что поверить желаю и поверить тяжело. Три года назад, в летнюю пору не скажу точно, ровно в многочь. Не разбивал ли твоё окно камень, или птица сумасшедшая?
- голубь. Я уже засыпала; и он стукнулся в створку, так что стекло пополам раскололось. Потом мне заклеить пришлось.
- Белый крест из бразумаги. Я видел его, когда мимо прогуливался. Но ты не спала в эту ночь, ты была не одна, ты мне врёшь – я душой жил в том голубе. Иногда меня мучают сумасшедшие желания духа и плоти, и их силой я наобучался вселяться в чужие тела. Не лишь животных, да и людей. Ты не веришь, наверное.
- верю. Ты повсевременно был не тем, что другие. Я любила и боялась тебя.
- Ты была не одна в эту ночь. Безумьем и злом я проник в его тело, и гробил тебя и насиловал долго. А позже, заорав в твоём теле и выплеснув всё, я очнулся. Не необходимо... ты лучше дескатьчи... а то я убью тебя... И сейчас я нередко нглазами летаю, вселяюсь, насилую – мщу – а днем гляжу им в глаза и вижу – боятся. Потому что они меня тоже чуяли, как и ты. Значит, вся эта жизнь моя въяве, раз они меня знают в для себя. Это не сны.

Я и по правде умею выпрогуливаетсяь душою из тела… Раньше умел, ещё полгода назад. Оставляя себя еленажимама на диване, я сам как на крыльях, невидимый чёрный, прыгал с балкона – и всё же незначительно боясь, что вдруг вылетаю вместе с телом и об землю серьёзненько шмякнусь.
Но всё обпрогуливалсяось. Когда желал приземлённости низменной, то высылался к знакомым бабам своим, которых знал близко – чтобы всдержать в голове себя, навестив своё прошедшее. А ежели желалось величия, то я взлетал к звёздам, крутясь посреди их и бравиринуя не достаточностью большой души, коей на данный момент нет предела – и ежели я зажелаю, то вмиг облетю всю вселенную, солидарясь всевышнему. Но я тогда был в памяти, в разуме: и мне стало там страшно урастрататься во звёздах, уйти на тот свет безвозворотно, оставив себя на диване: что ежели я всё же когда-то вернусь божьей местью, а меня закопали? живьём. И буду как муми далай-ламы ждать сто лет практическиго пробуждения.
Я больше уже не летаю. Меня гложет кошмар, гложет кошмар… а может, впереди себя лишь притворство. Для этих полётов, для душевной нирваны мне припрогуливалсяось вызывать в фантазьях такие безумствующие видения, что я сомневаюсь от неплохего ль бога они. Боюсь, что обладал мною яростный бес; и продолжая сей опыт, могу я совершенно уж отдаться во власть сатаны. Но я желаю этого – хоть и страшусь.
===================================