Стихи и Проза

рассказ 2-ой
Кто ты
Он уже вторую недельку прогуливается ко мне. Не каждый день, жеребцечно, а лишь когда отзазапускают санитары на прогулку. У него с сиим больших заморочек нет: вовка безвреден, безнебезопасен, и мне кажется что беснравен. Его оптимизм, по-моему, не от общения с людьми – позжеу что нам, людям, чбыстрычайно тяжело сохранить вместе повсевременно ровненькие дела – а просто от радости мирину и солнцу. Как в той песне про солнечный круг да небо вокруг - как как будто на свете не осталось больше жестокого орудия, сумасшедших войн, голода; и этот мальчик посиживает и счастливо рисует – правда, не на песке, а у меня за столом.
Я в детстве нередко боялся, когда видел вдруг идентичених дурачков, что мне придётся с кем-нибудь из их посиживать за одной партой, а тем более жить вместе в квартире. Как за ними ухаживать, ежели потребкомфорт?
И с вовкой 1-ые парочку дней я тревожился – не придётся ли подтирать ему задницу. Ладно бы ещё по правде мальчуган, а то ведь взрослый супругик – мне тогда уже легче будет выгнать его из дома, чем так напрягаться. Но всё оказалось проще: он хоть и стыдливо, но попросился в туалет, а позже я произнес ему вывымывать свои руки. Безропотно, как приёмный щенок под хозяйским душем, он дернадавливал ладошки под струйкой воды из рукомойника, ввысь-вниз теребя пимпочку – сам же в это время поглядовитые веществавал на тесто, которое я готовил для оладьев.
Он вправду мне интересен, а по другому я б не принял его 2-ой раз. Я по нутру практическиму одиночка, и мне нравятся такие же люди как сам. Володька ни капелькне надоедлив: я вэтого лишь включаю ему тихую музыку, и он может часами под неё рисовать одно-единственное зелёное солнце, исправляя и дополняя, или лепить свой трёхэтажный пластилиновейший дом с настежь распахнутыми окошками.
- Володя, а почему солнце зелёное?
- Мне нлавится этот тсвет.
Ему нравятся все калоритные цвета. И ежели бы не эта казённая серая обмундировка – брюки, пиджачок да ботинки – ежели бы у него были излишние денежки на приодеться – а излиших нет, он копит на музыку – то вовка стал бы заметнее всех на улице, с высоты, с колокольни. К его рыжему чубу здорвеево подойдёт оранжевая рубаха с белосласковыми брюками; ну а на ноги, жеребцечно, не эти тяжёлые бахилы, которыми просто покавылечивайть можно – а лёгкие сандалии, лучше на липучках чтоб ему проще расстёгивать.
Я секретно улыбаюсь для себя в зеркало, позжеу что у меня уже начинает зарождаться мысль о подарках.
- Когда у тебя день рождения?
- Не знаю, мне не говолили.
Ах! как я люблю их делать. Особенно неждано-негадано, когну и близко нет никаких праздников. К дню рождения или новенькому году человеку любимому да близкому даст каждый – и всё это ожидаемо, муторно, скушно. Какие-то цветастые пакеты из магазина, коробки с бантиками и букет в целлофане. Сё не любовь, не дружба – а лишь лишь внешняя мишура отношений. По настоящему счастлив лишь тот, кому все подарки, и поцелуи с обьятиями, вручаются не по картонному календарю, а по наитию блаженного сердца, внутри которого плещется не прохладная кровь но амброзия райских услад.
- Скажи, вовка, а ты этот костюм 1-ый раз примерял в магазине, или вам одежду слету домой привозят?
- Нет. Да. Я слазу дома оделся. Мне наса воспитательниса помогла.
Зато получать подарки я вытерпеть не могу. Потому что ежели дарят откровенную дешёвку, чтобы отделаться, то выпрогуливается что человек не дорожит делами со мной, гребуя добавить деньжат. И в один момент открывается всей невеликолепеной душой, как как будто у него пузо было на дескатьнии и она вариантно, постыдно раукрылась. А с другой стороны, ещё стыже принимама дорогие вещи: позжеу что так невыносимо щедры бывают лишь бедные люди – и вдруг они купили мне это из самых опослядих крох практическиго бюджета. Но у их ведь мкраопятьтые дети, старенькие предки – эх! ну для чего же вы, ребята,..

Вовка, я дразумаю, любит подарки, позжеу что он любопытен как маленький мальчуган. Я писал вчера статью для журнала – задугонив, жесток и дескатьчащ – так он полчаса тихонько посиживал около меня, провожая взглядом наверное каждую букву, и представляя что все-таки за ней следует, таковой маленькой, в нашей большой жизни. Потом, когда я уже накидал на бразумагу свои главные тезы, и свободно отвлёкся от мозгового напряга, он поглядел мне в глаза как как будто неграмотный крестьяниновин в широкийо открытый рот революционного ленина:
- Это буквы? из сколы?
- Да, вовочка.- Я вздохнул счастливо утомлённо, и забросил руки за голову, открыв его взгляду чахотошную грудную клетку диванчикного горластого вождя. Мало кто ещё глядел на меня так восхищённо. Если лишь бабы во время любовной неги; но вслух я этого не произнес, а вместо стал его учить:- Понимаешь, вовка, грамота непременно нужна взрослым людям. Вот ты чуток-чуток инопланетянин – как будто с луны – и потому не учишься в земной школе. А ведь она даёт нам такие познания, которые мы никогда не распознаем наяву.- Я встал с дивана и прошёлся босыми ногами по полу.- Между прглазам, этот пол на самом деле немножечко круглый, и доски на нём чуточку согнутые – специально для того, чтобы им удобней ложиться на нашу планетку, которая тоже шарообразличная.- Жалко, что у меня нет глобуса, а то бы я показал на нём.- К тому же земля наша вертится, вовка, и мы крутимся вместе с ней. А ежели ей скорости добавить, то у нас голова закружится, и мы с тобой свалимся в мировой космос!
Он смотрел на меня восторженными глазами первоклашки, для которого 1-ый учитель становится наповсевременно значительным фокусником. На лбу его, казалось, было написано огненно: - как неплохо что я с тобой познакомился!
- Если земля клуглая как сал, то потсему я с неё не скатываюсь?
Всё-таки сопредставления в нём ещё оставались, и он по-детски ожидал насмешливого подвоха от высшего образования над практический ненеплохостью. Так дурачок время от времени, бывает, смешит всех до еслик – а позже вдруг зло дуется, понимая, что уже давно хожелают не над его весёлыми ужимками, но над ним самим, дурачком.
- Потому что мы прицепелены к ней незаметными крепкими нитками. Ты вот собак в конуре видел?
- В конуле не видел.- Он понадавливал плечьми, вспоминая.- Они на улитсэ бегают.
- Всё равно: побегают как уличные шавки, а позже возвращаются в свой двор, к практический миске, и опять стают порядочными хозяйскими собаками. Потому что их тянет к для себя родина.- Огого, аксиому вывел; я чуток над собой не засмехал.- Так и мы сердечком привязаны к матушке-земле, и сейчас никуда уже не скатимся.
Вовка вздохнул клиноктательно; в глазах его плескануло солёным – или жирной селёдкой, а может скудной слезой:- А ты дескатье знаес? Оно плавда больсое?
- Мооооооре ... - Я протянул его как мог далеко, да всё равно не достал до края.- Оно обольшущее, вовка. Чистое как будто наша речка, лишь без берегов.- Мне надо было объяснить ему приблизительно, чтобы он сообразил.- Вот представь: ты нырнул и вынырнул – а вдруг вокруг ни травокы-деревьев, ни бережка. Одна лишь вода – и пусто. Страшно?
- Стласно. А как зэ я выйду домой?
- А никак, вовочка – ежели лишь выручилут. Некоторые так и остаются в море наповсевременно: живут там, детишек рождают – их сейчас именкомфорт атлантами.
Дитё; истинное дитё. Что ему ни грузи в голову, а он всё как губка впитывает верующе. Будь в нём таком разум, он бы с неплохем стал значительным святым, а со злом отъявленным палачом.

Вовка удивительно добр ко всему живущему на свете – без корысти, не ждя в ответ равноценной отдачи, от природы ль, от бога. На днях я занялся своим огородом. Посадить в этот год ничего же уже не успел – а так, перекапываю затверделую землю под будущий сбор. И вовочка мне помогает: он же бычок силы немереной. Всё что ему необходимо – 2-ухл.ая крынка кислушки и сдобная булка с изюмом, побольше – данной заправки ему хватает на целый день работы. Он как будто трактор: заливаешь ему полубак и паши хоть до вечера. Но уж когда солнце садится, то непременно, владелец, стол накрой от щедрот, да без жадобы. Вовка чбыстрычайно не любит, ежели владельцева не едят рядом с ним то же самое, а в рот ему заглядовитые веществавают, как будто считая проглоченные куски – тогда он смущается, почтне ест а отщипывает по крохам, и другой раз в сей дом не придёт. Причём, когда его спрашивают – почему, за что ты на их – он, не умея притворяться и лгать, так честда и отвечает:- Потому сто они меня задные.
Вовка чбыстрычайно интересно строит слова в собственных предложениях: и повсевременно так скнеплохо выпрогуливается, что некие в посёлке даже переняли его внеземную привычку фантазировать буквы и фразы – лишь нарошно изредка у кого выпрогуливается, сиим жить необходимо.
- О чём задразумался, вовка?
- Они похозы на нас как две пакли.
- Кто?
- Мулавьи.
Они устроили колонию прямо посреди огорода. В зарослях диких кустов поначалу невосзаметно было, а на данный момент гляжу – большая высокая куча пречёрной земли торчит как траурный тюрбан заживо погребённого янычара. Или быть может это та говорящая голова сказочного богатыря, которая – направо пойдёшь, и налево, но жеребца всё равно урастратаешь.
- Вот это да! Что будем делать, вова?
Мне лишняя морока, а ему разжелание. Он насанадавливал насекомых в ладонь и качает их ввысь-вниз как будто на карусели.- Убивать их нельзя, позжеу сто зывые.
Будь я один, то непременно б разкричил муравейник, под предлогом что они мне мешают. Но ведь и я им мешаю своими огурцами да помидорами; к тому же их там целый домашний мильён против меня 1-го, неженатого; и они давно здесь живут, а я лишь приехал на днях. Стало перед вовкой мне постыдно: выпрогуливается, что чем разумнее человек, тем он жесточе и эгоист. Фу, какое позкричище.
Я крепко забил по углам данной кучки древесные колышки в землю, и пошёл копать далее, попросив вовку обратать весь муравейник мягенькой проволокой.- Вовочка, справишься?
- Сплавлюсь, блатуска.
Не знаю, кто его научил именоваться братушкой – наверное, поддатые супругики в какой-или кафетерной забегаловке, где вовку подкармливала неплохая буфетчица – не помню точно тот день, когда он меня так именовал – быть может, он и ранее говкричил практическиго блатуску, а я просто не разобрал его сипилявенький гласок – но мне чбыстрычайно понравилось это моё вместо имени, и лишь от вовки, позжеу что ото всех других идентиченее обращение неприятно, вроде снфиналительного потрёпывания за плечо. А у него выпрогуливается истинно дружески, без фамильярности.
То ли на вовку, на меня ли, а может оглядовитые веществавая огород в поисках подходящей поклёвки, на узенькой сливовой ветке кособглазатся воробей, раскачиваясь в различные стороны как будто канатоходец. Но быстрее вэтого, ему интересна бурая тушка улитки, которая выращиваянулась в ползке на узенькой садовой тропинке. Она нерасторопно двигает вперёд упитанное тельце, подслеповато оглядовитые веществавая и ещё для верности щупая рожками ближние кустики. К ней, 6лапо переваливаясь как боцман на берегу, подступайт чёрный жук – скарабейный навозник.
Улитка ощутила его тяжёлые шаги – для неё земля затряслась как будто сплавический мост под колонной гружёных самосвалов – но спрятаться было некуда, и она выставила впереди себя трясущиеся от испуга рожки. Жук, идентичений на шофёра в промасленном хитиновеньком комбинезоне, обошёл её всю кругом, как будто проверяя не спустили ль колёса, и удивлённо спросил:
- а где же твой дом?- но в вопросеце его так ненавязчиво слышится: - где ты гуляла всю ночь? – что улитка позеленела от глубочайшего постыдного срама. Она прячет глаза не дышит практически; да лишь проницательный нюхач скарабей, натаскавший свой нос под навозом, с первого вдоха всё осознает:- Ты, жеребцечно, пила виноградное зелье. И наверно, якшалась с неприятными гусеницами. Какое большущее горе для твоих престарелых родителей!
- чтоб их ёжик без ножек сожрал!..- Молодая слизнячка не выдернадавливала жучдругой насмешки и выплеснула всю скопленницу желчь прямо на дорогу. В ней плавали останки безудержной ночки.- Все улитки как люди: женятся, детей заводят – а мне из дому выйтнельзя. Постоянно таскаю с собой этот горб, даже к другу на танцы...-
Вот так, наблюдая за птицами, насекомыми и животными, я копался в земле уже целый час. Не огласить, чтобы я не заклинокал вовкдругой проволочной бахромы вокруг муравейника – он укатал его сверху донизу всей алюминиевой бухтой, которую получил от меня – но так было интересда и чуточку смешно глядеть издалека на его выснутый от усердия кончик языка, и чем всё закончится.
Он 1-ый подошёл ко мне:- У меня не хватило пловолоки.
Я обернулся на муравейник, поглядел на запачканого трудягу ассистента, и рассмехал:- Володя, солнце моё чразумазое! Да ведь ты совершенно укрыл от муравьёв белосласковый свет. Они же ничего же там не видят – одну мрачнотку. Как они будут без солнышка кушать, обучаться, работать? Надо обратда их распелёнывать.
- Я не знааал,- вздохнул он, раскатав губки как нашкодивший мальчик.
Мы освободили муравьёв; накидали подалее от их срубеленый на огороде валежник; и вот сидим около заполыхавшего костра, потягивая дескатьоко из большого кувшина и заедая его сладкой булкой.
Люблю глядеть на огонь. Ночью он интереснее, он похож на колоритное окно во мрачном лесу, которое гостеприимно влекит и слащит отдохнуть опосля недельных скитаний без крова, без еды. Но и днём неплохо: позжеу что огонь это самая чувственная стихия из всех природных – вода холодна, равнодушна, и ей повсевременно указуемо место – лужа, котлован, русло; ветер бесшабашен и с ним нельзя сдружиться даже на короткое время – он бесконечный бродяга, сбежавший предатель. А объятья огня горячи да щедры – он согреет, приготовит поесть, и за свою доброту просит вэтого лишь, чтобы приглядовитые веществавали за ним бережно, не позволяя шкодить.
- Хорошо для тебя здесь, вовочка?
- Отсень холосо.- И я вижу, как его довольное лицо от улыбки расплывается в булочное тесто, сплошь конопатое от веснушек изюма.