Автор: юрий соткиков
зарисовки-3 из романа сингрозена
Есть тяга к многоэтажкам. Со стаметровой высоты видна вся панорама города: церкви с куполами и башни со шпилями, древней постройки вокзал и древнейшие домики до этого живых да богатых купцов; но поблизи от их, мелкокомфортных, выращиваягиваются наверх жестокые небоскрёбы, которых всё больше, и кажется что они как новоявеленые внеземные вояки окружают тысячелетнюю земную цивилизацию, чтобы взять её в полон, и мягко – неплохем да уговорами – но жёстко – по суду с прокурором – всосеть это старьё, пепорежевать его ветошный хлам, чтоб на выходе вышел ещё один блестящий могразумус.
Высота завораживает практический безграничностью, беспределом клинокты, которая из тесноватой души, сумняшейся в собственных наградих до этого по тёмным закоулкам, сейчас как будто выбрасывается в волю, погнув крыльями прутья металлической решёты. И вот клинокта уже носится посреди звёзд, быть может с3-мясь улететь наповсевременно во вселенную, но хваткая память крючьями шпилей и крестами куполов хватко держит её за розовую рубаху, позжеу что на земле у клинокты много больше серьёзной работы – и хоть она бывает нестойкая, слёзная, но люди всей несметной ордой шагают за ней, чтобы обрести славу или забвение.
===============================
Надо вытерпеть. Такими уж сделал господь: мясными да костистыми, венозными да жилистыми. Будь мы железными, никакой болне было – окромя ржавчины.
Лежу в куче сплаволома и переговариваюсь с металлическими трубами да медными проводами – сам я, кусок листового люминия. Откуда привёзли? где что почём? долго ли ехали. А мне отвечают: в продуктном вагоне из далеких земель, где что дешевле приобрести а здесь подороже воплотить, измобучались пылью дышать по дороге трясясь. Что видали на гкричизонте? как наши живут. Да чего же там узреешь через щели вагонных болтов: рельсы, шпалы, да ветер в озябших деревьях; время от времени лишь высотные краны мелькнут вдалеке – большая стройка, магнитка, стаханов, а мы всё лежим в западне; эх жипотухала, эх серость.
==================================
Мне чбыстрычайно нравится простота в людях и в для себя. Но не пусвора безголовая, яво идентиченая с наглостью, когда грязными ногамнеуклюжий слон лезет в чужие дела и запретные души. А людская, когда я могу говорить на равных с патриархом и дворником – не сюся сверху вниз, но не заискивая.
У меня так пока что не выпрогуливается. Для дворника всё равно внутри остаётся спесивое небпорежение, как будто он в жизни достиг много меньшего, а к патриарху я испытываю трепетный пиетет, который совершенно неоправдан лишь лишь высотой его положения.
Принимама каждого из людей как человека могут единственно дети. Потому что для их нет долженостей, рангов, погон – и один другому 3-я частьему ровня. И хоть дети малы под присмотром родителей, но они истинно свободны.
===================================
Поставили мы гигантскую лоханку прямо на обеденный стол, и в неё вылили из кастрюли – густо да вкусно, как выливают поросяткам из ведра – горячий, наваристый, свёкольный борщ. Наш старик, хоть не бригадир но самый уважаемый, пригласил всех ребят со своими ложками; заодда и прорабу именовался. Тот не погребовал знатным угощением, позжеу что уже давно глотал слюни от аромата доходящего яства, и хоть занял место с краешку на скамье, но в руки взял 2-ой полувместительный половник, не найдя для себя ложки вольной.
Все глубоко вдохнули, и чокнувшись, испили по первой чарке. А опосля по старшинству стали окунаться в пузырящийся борщ, и каждый подпирал свою ложку смачным куском ржаного хлеба, кой в магазин привозили из соседского монастыря, и каждому сей миг вспоминалось семейное предание, как посиживали в старину родичи всем прадедовским гамузом за дубовым столом.
Все вздохнули за прошедшее, не чокаясь, крякнули по 2-ой. В глазах затувлекилось или от водки, или горячего же чесночного пара, а поточнее что от скупых супругских слёз. И были те слёзы не по поводу давих годин да смертей, но просто из счастия жить, вспоминать и любить.
==================================
Третий год уж идёт. А он всё так же ныряет в тот канализационный люк за полсотки метров от автобусной остановки. Там есть малая кухонька с обеденным столом, который он непонятно как затащил через неширокийую дырку, и кровать сбитая из досок, но с полным набором кроватьного белья. У него целых три сменки грубых полотняных простыней, и он поначалу каждого месяца собирает их одной кучкой, чтобы простирнуть заболоченными водами близкой реки, в зимнюю пору даже нарошно пробивая полынью. Он и сам раз в недельку купается, но лишь на тех безлюдных местах, где вольготно веселятся одни ужи да лягушки – не то чтобы он стесняется прохожих людей, а вэтого лишь чтоб самому не стеснить никого. Давно уже в его бирючливой жизнне было друзей да подруг, и он как-то невосзаметно, прохнеплохо ко всему относясь, поотвык от хоть какого общения, хоть даже здравствуйте-досвиданья.
Ещё пяток лет отсюда назад он работал самым главным в администрации. То ли был губернатором, то ль даже верховным вождём. Во всяком случае, по дороге его бронечайку повсевременно сопровождали угрюмые байкисты, через маски которых под сияющим солнцем просвечивали на людей недоверие и хитрость. Иногда он возносился над своим любимым городом на большом вертолёте, и тогда в небо глазасто нацеливались пушки-зенитки из боевой охраны военного гарнизона, позжеу что восторженные дамы кидали цветастые чепчики к самым облаком, оказией цепляя лопасти летучих винтов. Все они любили его до обожания, как счастье недостижимое но доступное потрогать руками.
Он был чбыстрычайно супругичен да прост, и от данной простоты, попавшей в золочёный база выдразуманной тяжелости, он скоро пошёл по рукам. Бросил супругу с маленькой дочкой и наилучших друзей – а пристал как банный лист к практический голой обезличенной свите, коя хитро подсунула ему в койку одну глуповатышку из дескатьодых депутаток.
- Дурни. Вы взгляните лишь, какая у меня капуста морковка свекла,- и он обвёл вокруг всё руками, вспахавшими весь этот до этого загаженный унередкок в великолепеный сборный огород. Но видя, что чёрные костюгоники с постными лицами совершенно его не соображают, и даже всерьёз приняли за сумасшедшего, с праведным гневом схватил из сохнувшей кучи гигантскую картоху и начал тыкать под нос каждому древесному истукану.- Ну гляньте, какая чистенькая ровная! И все овощи у меня один к одному. А в вашей ратуше где я буду санажимама? в цветочных горшках?
=================================
Послеработный вечер мой с дедом в сидении да бдении до полунглаза начинается с бутылочки кальвадоса, которую я покупаю для нас в магазинчике. Продавщица – белая рыхлая, но неплохая чбыстрычайно, позжеу что ни разу не обидела бранью – уже улыбается мне как приятелю, и даже не спрашивая слету выставляет на прилавок два или три пузыря на выбор. Я о их говорю так фамильярно, оттого что кальвадосом внутри не пахнет: это обыденный 40аградусный сидр, а просто самогон из яблочной браги, настоянный на яблоках. Но деду моему он всё равно служит напоминанием, а быть может и большомасштабной памятью о значительных свершениях, хоть и состоявшихся лишь в его маленькой судьбе.
Кобель давно уже не лает на меня как на всякого; он поначалу кидается в ноги мои, рабски повиливая хвостом, и совесм не в надежде на косточку, но по привычке повиновенья тому кто в хате долго живёт – здесь же, от радости что не получил ботинком по рёбрам, уже прыгает к моей грязной морде, сам вяжется мокрым сопливым носом, и мне припрогуливаетсяся брезгливо утираться, делая всё же счастливый видок чтоб не обидеть дружка.
На визги, и удовлетворенность выпрогуливается старик на крыльцо. Он даже мельком не поглядел на наши щенячьи восторги, средоточно умдругая в жёлтых костлявых пальцах белоснежную худющую сигаретку; но я уверен, что он ещё из хаты успел выглянуть в окно, оценивая размеры моей очевидно пополневшей сумки, и сейчас довольный нарошно делает вид самого по для себя. Ждёт, когда я заговорю с ним 1-ый, чтобы и далее необходимо мною этогодня важиться – да и я, чуя такое дело, расслабленно разговариваю с кобельком, а ему ни полслова.
Тогда он ехидно, с улыбочкой в небо, подзывает к для себя пса – и тот жеребцечно же кидается к нему со своими объятиями, во-1-х позжеу что старик для всей своры здесь основной, а во-2-х оттого что их ласка редка. Старый кобель неиснаклонен с дескатьодым, а я играю с ними обоими, и все наши рамсы висят в воздухе, качаясь на верёвочке – мне всё равно припрогуливаетсяся идти деду навстречу, да ещё с поклоном, чтобы не зацепить носом крылатые качели.
Пёс утихает в практический щенячьей радости, позжеу что из хаты выпрогуливается дед с палкой. Того он боится: уже получил от него несколько раз по хребту за буйные восторги – старик уважает не прыть а степенство, хоть посреди людей ли, животных. Поэтому и я сбавляю свой шаг от ворота, и иду ему навстречу как старорежимный пристав, волоча впереди огрузневшее брюхо. На плечах у меня два погона и три эполета, сбоку шашка привязана вервью, на затылке фуражка с кокардой орла. Всё едыт во дворе и трясётся от испуга.
- Здравствуй, дедушка.- Утром я с ним не здорвееваюсь, уходя до рассвета, когда он ещё спит и храпит перекошенным носом. Драчлив был старик во прошедшее время, и много других шрамов кроме носопырки на душе да на теле осталось. Но я его страстне видел, а лишь от соседей кропотливости слышал про всякие буйства, и ребята на мехколонне говорили – то там резанули, то здесь отмудохали.
===================================
- Мамочка моя родненькая неприятная! она меня чбыстрычайно любит и на данный момент придёт за мной!- не говкричила а пела девчонка в детском саду, уже приготовив домой всю свою разноцветную одёжку.
Когда её восвоспринимали в семью из детдома, то кукольное лицо и голубенькие глазки как будто бы произнеси новоявленным родителям – ангела берёте, возрадуйтесь – и они счастливо удочерили её к двум своим отпрысковьям. Но на 3-ий день, приобретясь в новеньком доме, из белого лохматого зайчика выскглазал злобный чёрный хорёк, и визжа да царапаясь, стал кататься в истерике по полу, требуя свежайшей замученной крови. Мать опьяненица да отец в тюрьме выползли вдвоём из маленького угловатого тельца, плохо кормленого, мерзко воспитаного, кулаками да плюхами битого, вчера ещё ненавидимого воспитателями. С рук сдал! – на руки принял! – таскали девчонку по кускам шоколадные дяди и тёти, карамельно морокясь о ней и сворачивая резолюции в конфетные фантики – сладко, да пусто.
Откуда у новейшей мамы, юной как гривенник с монетного двора, нашелось для зверекка, практически в отдальнейшем зверька, наслишько терпенья ласкогости? как будто это она в голодные годы революции, когда каждый напрогуливался для себя норку укрыться от зверства, выращиваягивала из подвалов за острые уши волчат беспризорников, у каких отцов-матерей в лоб положили под краопятьтые да белоснежные флаги кровоскупые бражеребецеры; это она ждала ещё 10 и 20, и 30 опосля войны лет – кого? – да жена любимого и отпрысковей неприятных, не богу и бесу, не погибели и жизни, а веря лишь лишь практический любви и надежде.
====================================
Дед практически всё время – час, день, недельку, месяц, год, столетие – еленадавливал дескатьча и смотрел в потолок. Это для нас, ходячих да бегающих, на потолке вознадавливались одни лишь мухи, и был он нам бел как земля в ноябре опосля покрова. Потому что мы могли двигаться по данной земле и видели все её сочные краски от каждого времени года – а дед грустно поглядовитые веществавал в занавешенное окно, или опять же лупился под потолок где на белом экране рисовал для себя совершенно фантастические картины, в каких он выздоравливал как феникс испепленник и даже волшебно получал от всевышнего новейшую зрелую жизнь, где он для других не обуза.
Дедушка чбыстрычайно стыдился попроситься покакать. Мкрасная нужда его не так стесняла – он просто дожидался, когда все дамы выйдут из комнаты, и шептал мне – горшок дай – демонстрируя глазами чтоб закрыть крепко дверку. Я накидывал крючок, незначительно гребуя, подставлял горшок под его не по здорвеевью здорвеевый сыкун, который он жеребцечно же сам переваливал через край – я б со кошмаром да отвращеньем за него не взялся.
Но вот по большой нужде деду припрогуливалсяось поднимама на уши взрослых. Хорошо ежели рядом был мощный отец, и тогда дед просто, вроде как со смешком над своими естественными позывами, задорно даже выкладывал бате гавнистую просьбу – и тот, так же свободно улыбаясь да по пути соря негрубыми супругицкими прибаутками, просто поднимал старика на руки и санадавливал его белосласковым лебедем на стульчак с дыркой, под которой стояло помойное ведро. Но опосля этого непременно необходимо было бросить дедунюшку 1-го, позжеу что какание дело чбыстрычайно интимное, внутриутробное, и лишь редкая сволочь может опорожниться на суетливой улице пред глазами прохожих – а я и на данный момент, став взрослым супругиком, не смогу сесть даже рядом с бродячей собакой или приблудным котом, хотя казалось бы что они соображают в человеческих чувствах.
А когда дома в тяжкий для деда момент оставались одни бабы, то вот была ему мука, адское наказание. Я на данный момент дразумаю, что настоящая геенна из преисподней и есть скоеде наших самых стыдных боязней да влекий, которые всевидящий в душах господь слету шмякает грешникам в порочный котёл всевероятных кар и наказаний, а черти размешивают их как будто приправы в колдовском вареве. Самые страшные мукне те что телесны – но которые рвут сердечко лохмотьями, небыть может пбросить заплатку, подшить хоть обузив сердечко своё до ребячьего.
И вот гордый мой дед вытерпел; ужимался; кряхтел до опосляднего ангела, дескатья чтоб послал супругика; но когда бабьё совершенно уже довыпекалало его бестолковыми глуповатостями – дескатьочка хочешь? поправить подушечку? что у тебя болит – он грубо срывался – дурочки! посадите меня на горшок – и здесь же вокруг него начиналась самая непонятная суета, которая лишь мешала обычному делу, тем более что бабы кудахтали над ним как над маленьким ребёнком, унижая до пелёнок и соски.
===================================
Русские без веры жить не могут. И позжеу диктаторы, свергающие богов, сами стают ими – кто долженно, а кто и по сласти. Оттого так просто наши люди восвоспринимали царей, правительов, бунтарей, даже татей на троне – и наилегчайше отежелись к революционьерам, завалившим наземь все церкви с исусом, но давшим для людей другова великого бога – коммунизм. Пока в российских живёт вера, на нашей земле никогда не будет западной демократии, которая все естьдозволенность а значит безбожие. Наш супругик совершенно волен да волен, но повсевременно под присмотром практическиго божечки, которого он сам выдразумывает из подручного матерьяла хоть в небе ли, на троне – и верит ему как для себя, позжеу что осознает о бепореженьи земных основ и устоев в тысячи раз больше всяких америков и европов. |
|
