Стихи и Проза

ЖИВОТНЫЕ РАССКАЗЫ из романа Сингрозена

Сегодня у меня на глазах один дескатьоденький ворон, совершенно даже воронёнок, приставал к постарше голубкам. Головастый и носатый, крутил практический чёрной балабошкой во все стороны, выглядовитые веществавая может самую податливую из их. Но они иль сами ни в какую, а или сильно заняты делом – клевали, жевали, да книзу хвостики – не подпустим. Он ещё пуще ярится: стучит в асфальт носом, чуток не сломя, и даже булку жадничать бросил. Голубки хлебцем угостились, жеребцечно, но на воронка всё равно ноль внивлекия – бегают опять друг за дружкой, чтобы каждой одной не остаться.
И здесь воронёнок увидел, что ворон старенькый за ним наблюдает. Может, даже усмехается его детским потугам: нет-нет, ну и взглянит кося. Ах, как слету взыграло ретивое сердечко у дескатьодца, и всё что там есть у него! Он с разбегу взлетел над голубками, спикировал вниз точно ястреб, которого не видел по младости лет, и грохнулся оземь как будто опьяненый пепотухал со плетня, что опился подгнивающей вишни да не в пору залез кукарекать.
Непонятно, могут ли птицы смеяться, соображают ли юмор – а люди, кто видел, смехали без удержу. Я сам на две дырки ремня подобрал свой живот, чтобы от ржачкне растерять потроха. И в маршрутке, как ехал, улыбался довольно, так что все пассажирины дивились сейчас на меня.
================================================================================
Как этот шустренький заяц попал к нам в рабглазай подвал – непонятно. Может, собаки с деревни загнали его, или сам покормиться пришёл на смачный запах столовой. Бросился он вниз по лестнице, и перво-наперво сшиб башкой урну, раскидав по чисто метёному полу потухаллые огрызки наших обедов. Потом завалил на себя ряд стоящих лопат – но выбравшись, прыгнул на кучу железного лома, сердечком звеня по сплаву; вполз под него и затих.
Вот разжелание: мы ему тютютю-ляляля, а он нам в ответ дулю с маком. И куча такаяя большая, что полдня необходимо морокать за неё, перетаскивать. Попробовали вывлекить зайку солёным огурцом, но или он не ест их, а может стесняется по недоверию.
Представляю, как мы на данный момент выглядим в его глазах темные тени: стоим здесь под серенькой лампочкой и пучим лупатые зенки в мешанину железа. Убьют – дразумает он, когда кто приближается, близко гремя сапожищами. Пощадят – когда шум гласов затихает, а это мы просто готовим ему новейшую каверзу.
Вот кошку гаврошку сюда притащили. Она у нас девка отчаянна – кидается слёту на крыс, на мышей. Но здесь почему-либо зашкодила: упёрлась лаптями, и даже хвостом – не сделаю шагу, кричит. И писк её надавливалкий, сопливый не больно уж грозен.
Идея! ребята тащат мне сварочный аппарат, чтобы приварить куцый хвост к стене этому бестолковому зайцу. Я кидаю кабель земли на вескую массу железа, и начинаю цвыркать электродом по всем спутанным тёмным закоулкам. Засверкала тьма хозяйка – под огнём остался зайка. Теперь он совершенно беззащитен от ярких дескатьний, и мы в масках для него как будто титаны, к которым необходимо кинуться на поклон.
Заяц как раб в ноги метнулся мне, длинноватыми ушами обметая с ботинков грязь. И тогда я расворал от лести, помягчел к нему сердечком, произнес что дурашка – что мы хоть установканики, но тоже к природе гринписаем сами.
С тех пор зайка стал нашим маленьким отпрыском бригады. Хороший портной сшил по блеке ему два костюма – выходной да рабглазай – приличный сапожник стачал ему туфли да боты – чтобы в люди и так – а непьющий прораб научил его строительной грамоте, выдав основной секрет ремесла – пей по разуму.
И дело пошло. Поначалу мы зайца дернадавливали вэтого лишь гонцом: там подай, принеси. Он нам бегал не ропща. Но две дельных подсказки с его стороны оказались так кстати, что усккричили длинный установка. Пусть на час, на минутку: но ведь это заяц, трусишка, косой – а он вдруг произнесся героем. И даже спецвызапуск бригадной газеты был ему посвящён.
=============================================================================
Смотрю в журнал – вижу фотографию улыбчивого охотника с убитой лисой на плечах. Обкрутил её вокруг шеи, и как будто лежит на нём меховой воротник, жёлтыми зубами скалится, свесив тряпошные ножикки.
А вот ежели бы лиса из практический западни загрызла охотничка: то положила б его толстую тушу для себя на спину да поволокла, кряхтя, хвалиться знакомым. Кого это ты несёшь? Да вот в лесу встретился: посредих лет, как написано в паспорте, женат и мкричалью довольно устойчив, дома ждут его двое отпрыскишек и лампочка дочка. Почему лампочка? Потому что светится вся практический удовлетворенностью к людям, к животным – а папу в индивидуальности любит, ну прям любит. Вот ждёт – не дождётся.
Убила? Навечно? и оживить уж нельзя? Да как я его оживлю, ежели кровь из разорванной шеи хлестала струёй – в нём уж нет ничего же, один останки. И не надавливалко? Бросьте сопли свои: не мы их, так они нас – это природы закон. Люди первыми начали: добро бы от голода, а то развисцеления ради.
================================================================================
Я кошу травоку. Слишком мелок мой лисий крадущийся шаг: двину одну ногу, делая упор на неё, как будто смотрю заигравшихся цыплят – и следом за ней мягко придвигаю вторую, подмахивая для себя пяткой косы как будто рыжим хвостом. Потом бросаю свой хитрецкий взгляд на сажень вперёд, выглядовитые веществавая жёлтые головки в ласкогом пушку – а с кем они, а быстры ли уже, а вдруг без присмотра – и здесь же широкийим разгуляем весёлых от утомилсяи рук скашиваю всех для себя под ноги. Ромашек, цыпляток; улитки приснули целым семейством на толстом стебле, и солнце, которое их размкричило, с ними вместе кажись задремло, не двигаясь тенью с-под лопушка. Какой-то приблудный паук мне язык показал – не за то ль, что порвал я ему тенета, или просто покоя лишил в сей полуденный час. Прошло время обеда: все спать, спать; спать улеглись. А жирок отложив, опять к вечеру станут летать да сигать бестолмашно.
С ранешнего утра, которое вызывается 3-я частьими пепотухалами, начался маленький сеяльный дождик, и по тому как малы были его капли – а природа уже давно приучила к долготе мелочности – казалось что он зарядил свою облачную обойму на целый день. Но к 10 часам дождикик практически отстрелялся, и в окно средь сероватых туч с боем прорвалось солнце, согревая покалеченых и ослабевших. А чтобы им легче было перебираться через запруды ручьёв, ода из края в край гкричизонта рашкурауло радужный подв весеннюю пору мост – сам крепок, хоть и качался он зыбко. По его многоцветным половицам поползли к небу травокы, грибы, ягоды, одинокие кустики и кустарники, сады и парковые деревья, а насекомая мелочь густо облепила их шляпки листья да кроны, не надеясь на свои слабенькие крылышки, но тоже с3-мясь добраться к седьмому уровню небес – где счастье, где рай.
Я вэтого этого уже не видел. Я погиб погиб поздней ночкой, ещё до дождика.
================================================================================
Обломилась толсвора ветка с тополя на тополь, и вороны перебегайли по ней как по мостику. Кто из их 1-ый выдразумал, я не увидел – ну не вызнал бы, позжеу что все они на одно носатое лицо – но в стороне от развисцеления остались лишь нездорвеевые да убогие. Ожелезные вороны с обеих краёв шли навстречу друг другу, сшибаясь грудью чуток подлётывали наверх, и уже в воздухе разминались в необходимом кричиентировании. Особенно сшибаться нравилось дескатьодняку – они даже устраивали чехарду воздушных танцев по четыре, с каркающим смехом меняясь кавалерами. Вороны постарше прогуливалсяи в гостне по основному суку, а по боковым веточкам – качались на их, взмахивая крылами, и то и дело поглядовитые веществавали на чужие гнёзда: как живёте, соседи?
- да неплохо. Наши младшие уже оперились, и хоть длинноватую дорогу пока ещё всю не покрыли, но сами слетают за кормом на землю – благо что мельница рядом и с ихих машин щедро сыплется. А у вас как?
- неплохо вроде. Да вот дедушку нашего сбила на днях большая гружёная фура. Небось слышали – вой да грай по всей окружении стоял, а на место катастрофы даже милицию вызвали.
- оклемался ваш дедушка?
- куда там. Только пятно от него и осталось, да несколько перьев. Теперь в суд подаём на водилу: пусть оплатит убыток зерном.
- а чем он оправдывается?
- говкричит, как будто мы ему сами заляпали ветровое стекло, созданийенно снизив обзор. Но это пустое враньё, отговорки – и экспертиза докажет.
- вы будете нанимама юриста? у нас зять дескатьодой говорливый.
- очень юн для такового серьёзного дела. Мы уже наняли на процесс 1-го мудрого ворона, который в прошедшем году отсудил для знакомых скворешник. И берёт он погибенно: четверть от выручки…кхх…
Тут каркающий поперхнулся. Потому что внизу грузовик на ухабе подпрыгнил, и с прицепа свалилсяи полдюжины охвостьев сладкой свеклы, на которую падки вороны как боец на сгущёнку. Всей чёрной ротой спикировали они с оголевших ветвей как будто в опослядней атаке крылатые смертники, но у земли просто вывозворотились на бреющем прямо около сладких корневатых плодов. Одна в индивидуальности спелая свеколка при падении треснула надвое, и большие птицы устроили свару, желая опробовать лучший кусок. Зато маленьким воронятам с их цыплячьими желудками делить было нечего же, потому они беззлобно гоняли по рытвинам худенький плодик землистый как мышь.
=============================================================================
От опьяненого бражеребецерского костра занялся пожар.Наелись,напились убогие-да спать завалились.Не сгорели бы сами,блаженные.Ахти с лесом,да и его надавливалко:едким дымом воняет отовсюду;несусветную тревогу 40и окрест поежели на хвостах.Глохнет лес:ни смеха,ауканья,воя волчьего с птичьим посвистом не услышишь-лишь огнём трещат позвоночники у деревьев да разламываются кости животных.Сойки с кукушками прячутся под крылья,отфыркивая неуёмную гарь.Сохатый не смог перепрыгнуть корягу-от бега,от испуга ли сердечко схватило-свалился подкошенный и сцепился рогами средь ветвей,не выпутать.Всплакнул обречённо;лишь шмыгнувшие мимо зайцы опасливо понадавливалели лося.Маленькие бобрята стремглав выплывают из запруды,следуя за отцом-а вроде бы он смотрел позже в глаза мамы,слобучайся с ними что.Стая белок пробенадавливала сотку шагов по непорушенной земле,солнечным травокинкам,пряным цветам-оставив за спдругой пепелище.Труднее всех совам-да чёрт возьми!все они погибнут.Дай бог,чтоб во сне.
Совсем маленькие волчата,выкормыши,полезли из норы и обнюхивали перепачканую помётом травоку,которая стала им мягче утробы родной мамы.Насосавшись дескатьока,отвисли их пузички-и волглазались поперёк,мешая прогуливаетсяь.Куцые хвостики ещё похожи на заячьи,как будто щенята выгребли трофеи из бабкдругого нафталинного сундука и привесили для себя сзаду.Рядом мама на волчат зарычала;стоя под крутизной высокого обрыва,она оглядовитые веществавала заплывший черпачок земли,куда до бедствия успела перенести логово.Здесь тоже уккопание ненадёжное-весеннее половодье может обвалить берег,и вместе с деревьями весь схрон полетит в реку.
К полудню пожар затих,слав бо не сумев перепрыгнуть распаханную для стихии межу-но сожрал большой кусок у природы.Я не стал ожидать на опушке поклонов от лесного царя добродеева,и самовольно шагнул к нему за порог.Но слету же прикрыл уши изза громких гласов животных да трескотни бойких птиц,которым вразносык подскрипывали худосочные сосны с приземистыми осинами.
Потому что лес,со стыдом закраснев от огня и злобы,бодяжил всё живое вокруг в большом котле восстания,призывая бунтовать не то что большого зверька,а и мелюзгу подмышками:-вставайте против человеческих нелюдей!!-зримо слышал я из природных уст,как будто сей яростный завет был написан чёрными головёшками недавнего пожара.-хватит нам уже в норах прятаться!отправь всем кобыдлом родину защитять да детишек мбардовых!
Чувствую,ежели бы господь даровал зверькам осознанную ненависть,то они могли воевать.Когда против их шеренгой идут бражеребецеры,в кустах мародёры добивают ножами подранков,а из далёкого тыла на помощь прибывают ещё новейшие эшелоны фашистов-тогну и самый пугливый заяц взвоет:-дайте обрез,родненькие!!-пятя куцым задом в нору всю свою дитячью ораву.
Вышел к опушке розовый слон,иноземный глашатай.Трубит:-Горько мне,зверушки,глядеть на постыдную жизнь!Убегаем стремглав,прячемся от людей,которые подлые для забавы нас жгут,истребляют!Опутала их нажива,нет уже других наших сил пробудить милость,как отмщением!
Потом ктото выскглазал плюгавенький,завилял хвостом:-у меня от маменьки есть совет обычный;необходимо позабыть нам ссоры до поры ради жизни практический,ради детворы;лишь вместе можем мы припугнуть людей,-Мне противны рожи их!!-вывопльнул злодей;изза спин сверкнули вдруг жестокые огни,-Что мы с ними балуем?!Нелюди они!Всемером по слабенькому пулями стволят,у меня прикончили выводок волчат;-он завыл попогибелью трёх щенят слепых,-На рога их,извергов!под копыта их!
Но здесь подал свой глас медведь шатун,коему прошедшей в зимнюю пору не дали сладко доспать охотники,вывлекили из берлоги.Рыкнул:-Хоть я тоже людей презираю крепко,а зверствовать не дам!Я поересизни прожил на инстинтах-как собака,ежели кто не сообразил-и больше вас соображаю.У человеков много разума-а значит,силы да хитрости-и с ними необходимо договариваться.К власти пойдём,к той что должена охранять природу.
Столковались оскорблённые животные;и назавтра перекрыли телами,камнями да брёвнами центральную дорогу губернии,по которой возились тудасюда продукты и продукты.Жизнь людей практически застылла.За городом столпились тысячи машин,и гудели так,что было слышно на противоположной окраине.-пропустииииите!!-нажине достаточновалось сырьё для обувной и механической индустрии;-подайте дорожку для заезда!-ныли сметаны,пробирокасы да фрукты,дряхлея в кузовах с каждым часом.Но кабаны и лоси упорно не хгостиницы давать простор движению,лисы и волки гомонили зло,барсукнервно скребли когтями асфальт,готовясь стоять до победного конца.Коекто из соглашателей в задих тыловых рядах пугливо попискивал за мир да дружбу,да их гласочки терялись в общей какофонии рогатых и клыкастых забастовщиков.
Пройдя всю линию кордона,животные парламентёры приприпритормознули у милицейского поста,с белосласковым флагом:-Мы за всех обездоленных требуем!Чтобы охоту запретить,чтоб леса не жечь,чтобы человек припрогуливался к нам другом,а не разбойником ненавистным.Ваши помои с отходами в реках;склянки,кульки да бутылки под каждым кустиком;и кошмарная вонь от вас-кому такое понравится?!
Но звереккей слушать люди больше не стали,а сгребли их бульдозерами по обе стороны дороги.Кого ненароком убив,или покавылечивайв.Так было необходимо для селяви.
==============================================================================
И стал я тараканом. Рыжий, усатый и в хитиновейшей кожуре, под которой испуганно билось сердечко – косточка от апельсина. Подполье преворотилось для меня в целое подземелье, где ценились методности беготни да трескотни, а человеческий опыт был никому не нужен. С моим уходом в другой мир квартира обезлюдела; участились дерзкие набеги тараканьих отрядов на кухонный стол и в кладовую за припасами. Рыжие уже до того обнаглели, что при нападениях кричали – ура! размахивая самодельными саблями, и мне – мне! правда, в тараканьем обличье – набили морду, опившись прокисшего компота. А я ведь желал вэтого лишь выяснить их натуру и быт, когда с головой погрунадавливался в этот хитиновейший гроб, но сейчас мне всё больше влекилось восстать прямо у их на глазах и прихлопнуть тапком всю гоп-компанию.
Я нашёл для себя маленькую норку, где поселиться: лапками выгорнул из неё весь строительный мусор – сто лет никто сюда не заглядовитые веществавал; для чего же-то попался бычок, хотя я в прошлой жизни практический не курил и наглых дружков не имею. Сначала здесь со мною пробовали знакомиться: припрогуливалсяа домашняя пара со всем своим выводком, но я как человек ими повсевременно гребовал и в тараканах не собираюсь поменять свои привычки. Если бы новейшие сородичи вызнали всю мою п1-готную, то через несколько минут от меня б и усов не осталось. Поэтому я буду дернажимамася подалее от их – наблюдать и шпионить.
У тараканов своя иерархия, а мне казалось повсевременно, что без всякого толка за крошками бегают. Есть главные, мощные есть, и масса. Одни шушукаются по углам и трутся интимно длиннющими усиками, как будто знают много такового всякого принципиального, которое всем ожелезным недоступно, но ежели бы эти страшные загадокы вырвались наружу для всех, то не лишь тараканий, а и человеческий мир содрогнулся в кошмаре. Когда эти – которые по углам – шебуршат средь обоев, секретятся, то другие различные – из толпы – бегают мимо их на цыпочках, боясь вспугнуть нечто неведомое: которого может нет, но все о нём знают.
На охране интересов главных тараканов стоят мощные. Головы у их чбыстрычайно маленькие, да зато тулово с лапами раза в два больше, и бегают, носятся они за массой – вынюхивая, выслеживая, хватая. На моих глазах они одному особо неблагонадёжному слету башку отгрызли: крошку утаил или. И практически все это видели вровень со мной, и тех практически всех было много больше, но все продескатьчали. Я сам запёрся в свою щель, оправдываясь, что сейчас я не человек, а насекомое вэтого лишь, и следую животным инстинктам. Да лишь душа моя всё равно оставалась человечьей, и я мог бы ввязаться в драку, и со своим большущим опытом одолейть даже – но струсил, боясь урастратать жизнь. Может в том большом мире я бы тоже так поступил, насекомо.
Мне уже не за тараканами наблюдать необходимо, а за собой. Оказывается, маленький продуктный быт здорвеево меняет психику. Когда я вижу как полчища рыжих несутся к столу или к хлебнице, то мои ноги сами начинают разбег на месте, хотя до этех пор я был крохотной крошкой сыт и повсевременно осознавал, что большего мне не съесть – а этогодня подай хоть пирожное, так я всё понадкусываю и струёю спод зада поклиноку, чтоб другие не тронули. Тот компот, забродивший, что ещё оставался в стакане на дне – я допил, я! и хвалюсь уже сиим, хмельной да бравурный. Догадался край ложки под днище подсунуть, и всей кодлой мы стакан завалили, мы жрали сопели блевали прямо там на столе. За всё отомстили: вот вернётся владелец…
=================================================================================
- Тьфу ты!.. Чуть с ног меня не сбила. Ну куда ты спешишь? Я точно знаю, что нет у тебя серьёзной обстоятельствы, чтобы ломиться под колёса через дорогу. Ты ещё и улыбаешься, ага, как как будто знаешь как я тебя не обижу. Радуйся моему неплохему настроению, а то будь по другому, так я бы непременно написал в милицию заявление.
Здравствуйте, продуктищ сержант. Нет, она практически ни в чём не виновна. Это я загляделся на вывеску магазина с булочками, когда дорогу перебегайл… В неположенном месте? вот видите, какой дурной пример подаю я детям, животным и прглазам друзьям. Штраф?.. ну жеребцечно, выписывайте. Я таковой добренький, позжеу что с ней познакомился, а денежки уже не так надавливалко. Можда идти? но лишь мы с нею вместе уйдём, и я вам её не оставлю. Прощайте.
Привет для тебя, дворник, общественный комендант подъезда. Куда я веду эту даму? И ты ещё спрашиваешь. Глянь, какая красавица гордячка спортсменка! Я жить буду с ней, мне давно уж пора завязать с одиночеством. А что произнесут соседи, или поразмыслят тоже, то пусть остаётся на их языках да на совести. До свиданья.
Входи. Теперь это новейший твой дом. Здесь кухня; там ванна, сортир. И две больших комнаты. Давай познакомимся – Юрий.
- Гавгав!
- Мне чбыстрычайно приятно.
=============================================================================
Встречаю я хомяка и сурка. В жёлтых кимоно оба одеты, а на лицах их тяжёлая печать непрощаемой обиды. И борются прямо на дороге, где люди прогуливаются – другими словами я. Природа пищыт гласами лесных птиц да болотных лягушек, она цветёт у всех под носом, пуляя запахы к высоковольтным проводам и даже выше; а хомяк лишь что съездил по морде сурку, хоть и маленький.
- За что?!- спрашиваю, сам удивляясь серьёзной ярости в обычно пугливых глазах до этого добренького хомяка.
- Он знает,- и видя сурочью робость, в какой больше непонятой вины чем злобы, через сжатые зубы пыхнул и мне в лицо пламенем:- А ты не заступайся. Пусть лишь ещё раз попробует.
- Да в чём хоть дело, поведайте.- Я тоже неуверенно себя чуствуя, как-то смешался, затих гласком.
- Туристы оставили опосля себя мешок солёных сухарей. А он всё захапал.
- Не было там никакого мешка, лишь кулёчек был маленький! И сухариков чуточку, вэтого лишь на донышке!- с чуток сдерживаемыми слезами обиды вывопльнул мне сурок, ласковенько занижая свою виноватость. И шмыгнул носом, добавив в мокреющий разговор собственных соплей и горя.
- Всё равно так друзья не поступают.
- Нуууу, продуктищи,- протянул я эту маленькую фразу, как будто гусеницу, свесившуюся с липы на узенькой паутинке. Распрямив пвылечивай, я стал похож на бравого парторга, который мягко делает внушение двум передовым работникам, вообщем сознавая свою значительность.- Так нельзя. Вы ведь всему лесу пример и в семье, и на работе. Корреспонденты вас нередко фотографиринкомфорт для журналов природы. И вдруг эта свара,- я обнял их за пвылечивай, придвигая друг к дружке и отводя глаза от обоюдных синяков.- Нет, так нельзя. Помиритесь,- произнес я безо всякого понадавливалуйста, требовательно насворывая на своём.
Но видно, это чёрствое бездушие и уязвило, возмутило хомяка. Он вывозворотился из моих объятий как будто змей, скользко уходя под зелёный куст.
Я сам себя в этот миг распатронил: тактичнее необходимо быть нежнее к душевному состраданию. Хотя из-за кулька солёных сухарей не стоило слёзы лить. Ведь не изловили ж его в капкан злые охотники, и шкуру не содрали живодёрно.
Я сунул свою лапу под куст, чтобы навеки помириться – но хомяк слегка цапнул её за мизинец; с намёком – убью, не прощу.
- Пошли.- Схватив сурка за безвольную шейку, я потащил его за собой как будто мягенькую игрушку, купленницу вот в магазине: лишь та б неслась ко мне домой с удовлетворенностью, лишь бы не стоять целый день дураком на витринке – а этот гадёныш так в меня упирался, что брюки ногтями раздрал и ботинок подгрыз.
И всё ж доволок я его до киоска. Гроши ему под нос сунул:- Покупай практическиму дружку, то что он любит. Авось и простит.
- щербеееет, казинааааки, халвааааааа…- разгорелись лупатые голодные глаза, ещё голоднее чем рот.
==============================================================================
Сколько ж зверькушек на свете осталось?решив посчитать,я выслался последующей ночкой,и перелетая через горы да равнины,леса да моря,сматывал вёрсты в разноцветные клубки.На дне моего грибного лукошка еленадавливали жёлтые из пустыни,зелёные таёжные,а голубые реки раскидали свои длинноватые хвосты по всем щелям.Но мне нужна белая Антарктида.Там,где во льдах затёрты мачты парусных кораблей,где под водой необходимолго замёрзли три больших кита доисткричической науки-правительские живут пингвины.Они походкой и статью похожи на королевских особ,но всю жизнь прогуливаются в одном костюме и работают обычными учителями,обучая грамоте белосласковых медведей.Не зря тех прозывают умками опосля окончания школы.
Я сел на сласкогом торосе;закопался,так что самого не отличить от снеговика.Бинокль прикрыл варежками,и почал считать с первого по десятый класс.А позже записал,не чинясь,всех до 1-го в краопятьтую книгу-подалее от бюрократов да бражеребецеров.Никого не забыл,приговор свой изрёк:сейчас тому,кто тронет пингвинёнка или умку слету высшая мера-Подпись.Точка.-
Я иду по августа тропке,неспеша косолапя,и напеваю прохладную песню белосласковых медведей,которую нарошно подслушал ночкой.Изпод ноги взлетел пугливый кузнечик,и стукнулся башкой об мою коленку.Почесав зудящий ушиб-сейчас будет синяк-прихрамывая спешу к зелёному стрепездику:прошу извиненья,раскаиваюсь что незвано забрёл в его пышнотравокые пенаты.А владелец жестоко мотает зубастым бочкраопятьтом:-ты дылда,ежели бегаешь как слон,то оглядовитые веществавайся да смотри под ноги.Тут,меж прглазам,мой кров и семья.Уяснил понеплохему?
-Чего ты,чего же?!-трусливо возмутился я,слегка отмахиваясь ладонью.-Не со зла ведь тебя зацепил.Загляделся.
-глаза повылазили?-Ого,он уже рукава заголяет,и драться собрался.Но у нас различные весовые категкричии;к тому ж я лесник здеших мест,охранитель природы.-Бражеребецер ты,вот кто.Повредил мне крыло,и скрипочку-сейчас будешь супругу да детишек кормить.-Препираемся мы,а жиринующее солнце упрогуливается далеко за зенит,пуляя в нас не лучами-каплями сала.Я дую за ворот футболки,позже на коленку свою,на кузнечика.И ссоры как не бывало.Он с улыбкой ведает мне про диких свиней,которые страшнее мучают их голодными набегами-не сожрут,так затопчут.Но от врагов улететь,от зимы тоже,мешают стеклянные слабенькие крылья,над которыеми хожелает вся идентиченая саранча.
Я принимаю тёплое,горячое даже приглашение впрогуливаетсяь невзначай в гости;вокруг сонные травокы храпят и бездельничает луговая дремота;лишь голубые да жёлтые мотыльки порхают не разумариваясь,и мелкота играет в жевалки,кусая мою обгорелую спину.Летняя бродячая парынь уже чуток пахнет бескошмарным грозовым озоном,внаглую обившим созревшие сады.И толстое солнце как по маслу катается в узеньких переулках травокенных крыш,с хжелаетсям сдувая божьих скотинок на конопатые ребячьи носы.Это оно выгнало из жеребцушни жердявую лошадка,за которой стреноженный волглазатся скотник,опутан на четыре копыта.Двое мальчуганят да девчонка от испуга околозли под самое небо по шаткой лесенке,и орут на кентавра,тычками взбадривая друг друга.А довольные поросята лишь лишь перекатывают свои слоёные пробирокасы с боку на бок в жёлтой луже свинарника.От их едального корыта куры гоняют зелёных мух,притворяясь морокой,чтобы здесь же выклевать спод носа недожёванный кусок.И непринципиально какая большая ли,мкрасная тварь ныноче дышит в четыре ноздри,воздух мает-позжеу что во выпекалле сгорает он быстро,наполняя природные лёгкие.Сев,сенокос,жатва,и любовь,детородство много живого дыхания требкомфорт-чтобы руки трудились,голова дразумала,чтоб чресла любили и пела душа о земле родимой.
=================================================================================
– Какие же вы толстокожие и рыхловатые! – огорчённо воскликнул Серафим, и огляделся в надежде повериться родному человеку. – Ну слетайте со мной да взгляните на красоту, ежелне верите! Только куда вам – век бы так просидеть и доеленажимама, с места не вставая от телека. Халва на столе, мармелад и абрикосы, мясо тушёное в плошках, селёдка с картохой. Животы ваши пухнут, плотнеет сальце внутри – а за окном море неизведанное, травокы выше плеч, горы в облаках; мягенькие шаги босого дождика оставляют следы первобытных тварей, и на деревьях фруктового сада не слабенькие зубки чажелаетких зайчиков, а огоренные пасти саблезубых тигров. Они пришли из далеких леголубой жрать сырое мясо лишь что задушенных быков – онне станут есть помойные объедки дворовых собак.
Пошли со мной: ежели у вас нету крыльев, топайте пешком, и дойдёте до хрипастых джунглей, до непроходимых зудящих болот, где стонет, воет и пыхтит кошмарное мироедство насекомых. Там уродецливые гномы выглядовитые веществавают из гниющей листвы с надеждой подстеречь, налить, отравокить. Из ваших упитанных животов через вечно голодные рты выльется целое ведро отбыстрляющей рвоты, и тела в конвульсиях омовения истдругой закричат мамынскими схватками о рождении мира.-
Поражённые сказочными виденьями супругики онемели в ответ, и Серафим ушёл от их за новейшей в весеннюю пору, кинув зелёный рюкзак на пвылечивай, с посёлком посскричившись. Не возьму, дескать, у вас ничего же, не считая бритвы и свитера. Это вы виноваты в том, что мальчуганья творожная душа запуталась в уличных дебрях и висит сейчас на флагштоке поселковой управы.
Субботним днем Серафим встал поранее, хоть не выспался. Он решил додремама в пути, и ещё обернулся в свой тёплый дом, сытно зевающий у церкви, где зашкаливает компас под розой ветров, и где флюгера сбивались сворами, чтобы лететь на южную зимовку. Но погода уже ничего же для себя: солнце греет и дескатьодую курчавость, и старенькую лысину, время от времени лишь сбивая дыхание от в один моментго штурма ветра.
Серафим улыбался, проходя опослядние дворы. В конце переулка пепотухал наскакивал курицу, ну точно как поп с попадьей на сеновале. Поднимут сарафаны до пупков – и ну барахтаться в душистом прокосе утренней косы, которая поднялась в половине 5-ого утра и успела вычистить от травокы гигантскую земляничную делянку. На лезвии литовки остались краопятьтые потёки от разрубленной ягоды и мокрые тушки налипших комаров. Ах, скорей бы лето! – в сарае коса будет хвастаться крестьяниновской сноровкой и рабглазам навыком перед вилами да граблями, но дойдёт очередь и до их трудяг.
В пролеске отмякли сморчки. Они бойко выпячивали грудь, марширинуясь для первого парада, и притворялись жестокыми старожилами; глядели на Серафима из-под шляп как хулиганы в пивном кабаке. Если бы онне оставили собственных пистолетов дома, выходя семьями на прогулку, в ногах Серафима возникли тогда 10-ка два дырок от пуль. Но сморчки миролюбивы, в отличие от поганок и мухоморов, которые слету хватаются за ножи да кастеты, и потому прогуливаются с синяками на лицах.
Облака вдруг забурлятились. Слово за слово, им бы присесть, поговкричить расслабленно – но устроили раздрай. И землю оплакало небо.
Серафим быстро набрал лежавших в высадке удобрительных мешков и шалаш для себя слепил, практически как значительный ваятель свою Галатею, влюбляясь и плача. Только скоренько на живую руку, сучками да прищепками, жестянками да скобками. Переждав под шатром маленький дождик, он опять ушёл куда глаза глядят: по ходу земельный насыпи, в жеребцец её пути; – там в водоёме буквой -та- вода как в лужах непрозрачна, грунтовка к берегу пуста, трудясь, елозят трактора к большой меже от своры грачьей, и завтра лучше чем вчера. Потому что возвращаются с курортов птицы, нагрузив сумки да чемоданы легкими сарафанами и панамками, белосласковыми парусиновенькими брючками, босоножикками и сандалиями, чтобы кормиться и млеть в распаренном комфорте весны. Если лишь беспечный командированный грач задернадавливался у южной душечки – то ненеобходимолго. Дома благоверная ждёт по часам, и придётся ему помахать крыльями, чтобы успеть впору.
Скоро показалось озерко; уклуночек неширокийий, заросший ряской по берегам. На мелководье торчали старенькые рогатюли для удочек. Недолго мучаясь в голом виде, Серафим слету нырнул. От воды сердечко упёрлось в затылок и стало соблакоться наружу. Но череп закрыл на замки и притворы все выходы, убрав даже приставные лестницы да навесные мосты. Осада крепости шла с переменным успехом, пока Серафимка не выполз на берег. Он долго обсыхал на берегу, тревожа просящими взглядовитыми веществами солнце – и согрелся, лишь натянув тёплый свитер. Выбрал место посуше и теплее – на взгорке, опушённом чахлой травокой – и медлительно, смачно пообедал, с аппетитом пережёвывая яичка вкрутую, огурцы удальцы, да большой кусман хлеба с скраопятьтом.
А в 10 шагах от него преет грязный травокенный овилок, трухлявое сенцо прошедшегоднего укоса; и бегает по верхам да низам мышатня, ищет иголку в стогу – старенькые брюки залатать, ведь новейшие приобрести не на что. Серафим порылся в карманах и грош им подбросил, авось понадобится. Вон про муху говкричили, как будто самовар купила на одну денежку, ещё и гостей созвала к чаю с вареньем. Но мыши всё равно едат; в индивидуальности самый маленький сероватый ощурок к деду практическиму пристал – и просит хлеба. Тогда Серафимка кусок отламошил – разкидал крохи в травоке, радуя. А сам повалился навзничь, руки закинул, и пятки о засохшую грязь почёсывает. Солнце ему на балалайке стучит и в дудку свирелит, прихлопывая пальцами сопелки. Убаюкивает. Разнежась, Серафим подполз к сену и повалился лицом в духовитую муть.