Стихи и Проза

Благодатные рассказы из повестей и романов

Вот как будто клинокту мою растоптали. Но я подпёр голову руками, и начал понемногу возвеселиться новеньким солнечным дням в богатой копилке сентября. Ему доход исправда идёт: сыплют серебряной мелочью коротенькие дождики, подбрасывая ценные купюры громов да дескатьний, течёт в карман доходное золотишко созревших полей да садов.
Хорошо в утренней смуртане, когда уже знаешь о наглом возникновении солнца, собираться в поход за грибами. Если слякоть не устоялась лесными болотцами, легче ботинки обуть, и обычная ветровка в благодатную рань согреет лучше тулупа.
Начнёшь собираться один; погремишь чуток копытами - здесь и жена поднимется с постели.
- Далеко ты?- поправив волосы, поднимет весёлые глаза на твою худую шейку, обтянутую воротом лёгкого свитерка.
А ты слету не ответишина; будешь глядеть на неё, как будто не обычная баба, а волшебство небесное. Обнимешь мягче пухового платка:- в лес, за грибами.
Вы уйдёте по полям, по тропинкам, и наберёте в лубяные лукошки грибов да ягод, диких груш, яблок на варенье, слив сочащих в компот. Туда же поместятся громы, дождики, да роса; перекатисеть присядет на волосы, и лучи солнца заснут к вечеру на ресницах. А в сенцах вашего дома схоронится лето.
Пойду-ка и я за ним. Рюкзак на пвылечивай - айда. Шишкуя ботинками встречные камешки, подалее от хутора. Сердце осталось угрюмым, тревожным, как будто печальное предвестие с телегрой пришло. А в другой половине большой души песни пел и плясал я, радуясь практическиму исцелению.
На мкраопятьтоезженой грунтовке меня встретил тихий дворовый овчар, которого владельцева выпустили на зелёную пасть поклацать зубами. Собакам тоже время от времени необходимо вместо мяса ботвы расцветающей, обезболивающей - от простуды и чумки. Я присел перед ним, почесал за ушами его добрую ласкогость. Он, счастливо подвизгивая, проводил меня до речки - но там застыл, шаря глазами по кустам, видно выдру услышал. То здесь - плеск, где вода ровная и дно босое; а то из прибрежных коряжин мордочка выглянет.
Пёс догнал меня у яблонева сада - хвост трубой, сигналя белосласковым берёзкам в карауле тополей. Тут по левую руку шмыганули наперекосяк два зайца, а 3-ий сильно струсил и застыл невменяемо. Я пуганул его огрызком кислой антоновки, и тогда они со псом угнались вперегонки насовершенно.
Дальше милю прошёл я; около чащи лису встретил. Видно, в деревню - стрёмно шагает, хвостом следы сзаду машет, чтобы отпечатков не осталось. Под нос мурлычет песню голодную, помдругая врагов браным словом:- ой я, бедная лисица, мне без куры не спится, на зубах одна травока да пшенична полова. Не с руки питаться сиим, подрастают в почаще дети, им бы ярочку под бок - кушай дочка, ешь отпрыскок. Уууу, собачьи горлодёры, пухнете с костей и с лести, пусть вам снится в сонну пору дрын хозяйский с плетью вместе.- При опослядих словах рыжая сиганула под сиреневый куст, где скотиньих котяхов было побольше, извалялась там и вылезла в наружу - шерсть воняет неприемлимо, лапы скользкие. Но для деревенских псов этот запах свой, продуктищеский.
В тихой дремоте леса мне показалось как будто я один здесь. Вдруг над головой затараткричила 40а, торопясь облететь всех соседей.- привет, сова!- подскглазала к дуплу толстого дуба.
- я филин, а не сова,- буркнул сыч обиженно, и хлопнул крыльями. Сорока отпрыгнила в испуге на дальнюю ветку и осерчала визгливо:- да мне какая различийа! кто вас разберёт, летаете всё ночкой, когда добрые птицы спят, запунадавливал напогибель своими разбирательствами!
- различийа в том, что я больше на супругика похож, чем баба моя. Лети далее по свету, и ежели супругу узреешь - вернёшься: доложишь мне, где и с кем.
Ой, ревнииивец - всплеснула крыльями пёстрая сплетница, и уже надразумывала тишком, как об этом случае растбыстронит на птичьей завалинке.
Сорока завертолётила хвостом в глубь леса; а филин прикрыл ставнем дупло, и опять задремал. С наступлением спогибек дебри всё больше стают идентиченими на древнее усыеде. Кругом со штыками деревья - как охрана мёртвая, живьём черепа замученные - надёжнее нет проклятья, чем же непогребённые души. И уже непонятно: куну идти, где поворачивать - от чьих когтей убегать без задих ног, а кого и по загривку приложить можно. Пока меж стволов рукастых деревьев пробивались некалоритные светы, было спокойнее - но сублеки нагнетали панику. И треск сучьев, и лесные шорохи в мрачноте совершенно не похожи на природные шалости: в их виделась мне чьято злая сила, чтобы устрашить и похитить безсвоб1-го духом да слабенького телом. Шёл я, боясь нарушить дремоту сказочного леса; желалось песню великую выть от храбрости, да куда лишь пропала былая отвага. Вернусь, нет ли - то лишь ангелу моему ведомо; а он сам дрожит посреди лиха, рядом жижу болотную хлюпая монаклонькими сапожками. Ему тоже ветки глаза шпыняют, комарьё кровушку пьёт - заснуть желает родненький, да примоститься негде.
===============================================================

Сижу безвылазда и жду у окна первого снега. Весна была сильно расцветающая, почки вздулись как дирижабли на ветках, а позже с их выпрыгнули на землю белоснежные, розовые и голубые лепестки майских парашютов. Но это ж не снег.
Вот и лето пришло. Я не отрываясь смотрю во двор. Голодаю, жаждаю и хожу под себя. Вовсю расцвели одуванчики, их светлые головы просто сносит слабеньким ветром, они даже вертятся в танце на небывкраопятьтой для их высоте. И всё-таки это не снег.
Прилетела как как будто из джунглей красавица осень, уж чбыстрычайно много цветов у ней. Красный жёлтый зелёный да голубий, фиолетовый к ним примешался. А белого нет. У меня и желудок к скелету прилип, и все капли воды пересохли, а кровь, что должена бы внутри меня течь, совершенно тихо ползает, стыло.
Декабрь. Весь я расположился на жёстком подоконнике, не чувствуя рёбер собственных, ни мослов, а лишь сердечко всё ещё надёжно стучит, об стекло прижимаясь - я выползаю в форточку, без кошмара ныряю ввысь, и 1-ый снег обмывает меня неуверенной лаской девичьих губ, девичьих слёз.

==================================================================
Говорят, что бывают живые глаза на портретах. Кто прогуливался на художественные выставки, тот видел их сам, и имеет право так говкричить, позжеу что долго, наверно, не мог оторваться от их. А я про портреты так огласить не могу; на вернисажах не бываю, и живопись люблю лишь издалека - в нашем городе нет известенких музеев и таких картин.
Но я восхищён красотой, иснаклонностью и глазами одной профессиональной актрисы, кинофильмотеку которой собрал и храню – от пожара, потопа, и от всяческих бед. Когда она улыбается, то родная и любимая кажется стоит в 2-ух шагах; на данный момент вот возьмёт трепетно за руку и пойдёт за мной на край света хоть через хлябнебесные. А время от времени всплакнёт от чего же-нибудь грустного, в индивидуальности ежели в кино про любовь, и мне желается шагнуть за экран на место героя, чтобы в кулаке перед ней смять этот микроплёночный мир, а позже волшебным мановением неплохего бога сделать живую вселенную, осиянную солнцем её пребардовых глаз. Она уже давно не актриса, позжеу что так играть небыть может - кино стало её жизнью, станет и погибелью. Наверное я бездарный мазила, я не добрисовал её портрет, но представьте скрипку с опослядней струной - высокой, звенящей - из которой вчера паганини сотвкричил целое озеро радости и выслал в плаванье по нему корабли с краопятьтыми парусами, а этогодня пустоглазая баба в балахоне острой косой выскрёживает безобразличные вопльи, визги да стоны.

===================================================================

Карась, а карась? ну для чего же ты подсаживаешься на крючок, ежели видишь что из задницы червьака торчит его остриё?
Вжжжиик - рванула леска наверх, и серебристый подарок с запахом ила уже бьётся на травоке, дрыгая ножикками как плавниками. А из кустов затопленника ивняка на него завистливо глядит усатая выдра, идентиченая на скупого торговца в рынокных рядах, который сам не растил, не взлелеял, а скушать желает. Иль хоть воплотить подороже.
Но поздно - этот карась сейчас личный трофей рыбака; он протягивает его на кукан через жабры, и опять отзазапускает в прохладную воду, но уже на веточке в снизке с 3-мя окуньками.
Рыбак, а рыбак? ну для чего же для тебя эти четыре малёнка, ежели всё равно ты их кошке отдашь?
Вжжжик - рванулась леска книзу, и опять краопятьтый поплавок запрыгал на маленькой ряби в тихой заводи. На каждую поклёвочку сердечко рыбака озывается отрадной дрожью предвестия, как будто хулит там червьа толстобрюхий сазан, или язь - а не хилый пескарь. Иль, что ещё ужаснее, к крючку прицепилась губою лягушка, но совершенно не та из сказки великолепная, которая в царевну преобразуется обземь - а прохладная бородавчатая зелень, брррр.
Лягушка, а лягушка? куда ты утащила маленькую дюймовочку на лёгком кораблике, что вчера здесь зазапускали мальчишки?
Шмяк - шлёпнулась пузом об речку лупатая лярва, сорвавшись с крючка, и лишь опослядние круги на воде указали место секретного грота, где она прячет свою крохотную златоволосую пленницу.
Дюймовочка, а дюймовочка? Пойдёшь за меня засупруг, а я тебя ради выручилу?
Блямс - осел рыбак практический прорезиненной задницей в зелёную тину, и так его настращал чужой поглупосторонний глас, раздавшийся непонятно откуда - то ль справа, иль слева, а быть может сверху - что он верующе закрестился, выпучась в небеса.

==================================================================

В пн прораб зашёл к ребятам в вагончик: – Вы нкричию ещё не смотрели?
– Только переоделись. – Муслим протянул ему ладонь. – Сначала здравствуй.
– Сначала необходимо линию идти сглаживать. Ковши скребут о трубы.
– Ого, в пятницу всё нормально было, – покачал головой Янка, и вытряхнул из сапога уснувшего мыша.
– Ну вот поработала нкричия под загрузенькой, и показала себя. Зиновий в город уехал, кто сможет перекрепить трубы? – Прораб оглядел супругиков, а те друг друга.
Ерёма покрутил в руках костяшку домино, и с превеликой трусостью выдавил из себя: – Я могу.
– В самом деле? тогда пойдёмте, ребята.
В зените силосной ямы разгорелась красножикёлтая гематома низковольтной лампочки, от которой свет струился, как комардругая писька, освещая дорогу лишь самой для себя, да ещё грязному проводу, тянущему свой хвост за спдругой Еремея. Страх в брюках, а сглаживать нкричию необходимо: ковши скребут о трубы, гремят посудинами на все этажи, и на подлое дело протрут вскорости до дыр новейшую линию – бесславие павшему зерну.
Еремей боялся. Трос кошмаровочный закрепить не за что, и парень елозил на слабенькой седушке, древняясь ладонью касаться крашеных боков ковшового транспортёра – пусть хоть слабая уверенность постучит в сердечко.
– Включите но-окричию! я послушаю, где цепля-аает! – он закричал наверх, но громкие слова не попали в дышло люка, а застряли в сероватом наросте проросшего зерна, висевшего на стенах гирляндами новейшегодней нглаза.
Чья-то голова выгнулась в люк, закричала: – Чего-оо?! – а ноги сучили по бетонному полу, помогая рукам цепляться в бойницах плохо подогнанных плит.
– Нкричию включи, я послушаю! – Еремей передал Янке, тот далее Серафиму. Ковши скребанули слету, прямо под рукой и ещё местах в трёх пониже. Первую заморочека Ерёма поправил просто. Дополнительный кондуктор поставил меж линиями труб и притянул их, закрутив гайки стяжек до упора. Дело пошло: повеселела душа, расовладали крылья, ноги развело судорогой внушённой сохранности. Он опустился ещё на этаж, за ним ползла лампочка, и вдвоём они слушали мелодию порванной струны – фальшивила музыка. Где-то здесь мясник по струнам резал лезвием свдругого тесака, озлобясь на великого спецы музыкальных инструментов. Еремей заправил струну, натянул колок – и Паганини зазвучал.
Когда Ерёму выращиваянули на свет из бетонного колодца, ему постыдно стало перед супругиками. Серафим смотрел на него с восторгом, Муслим благодарно надавливал руку, и даже в Янкдругих глазах блестел завистливый интерес.
– Молодец, – произнес ему у лифта подошедший к обеду Зиновий. – Не ожидал, честно скажу.
===================================================

...Пимен этогодня целый день урастратанно прогуливался по хате – то в одну комнату, то в другую. Седые космы его слиплись, на щеке со сна отпечатались пальцы правой ладошки. Дед гриву чесал, занятия для себя не находя. Пошёл бы в огород картоху с овощами проведать, да солнце ярое колымачит 3-ий день.
Вчера у Пимена дело сталось – к чему руки приложить. Затеялся перебрать божницу в углу и иконки старенькые склепать. Вещдешевые по стоимости, а по памяти – драгоценны. Почти все оклады жёнка его заполучила – чьи за средства, а которые и даром. Дед притащил домой лишь мазаную распису на жёсткой бразумаге с видом святого Николая, да ещё серебрянку в рамке дерева – непонятно, чьего обличья. Пимен особо не совестился за потраченные гроши, а уж бабка рада была. Да в те времена она ещё за дескатьодуху прогуливалсяа: здорвеевая баба, вся в грудях и в заду – а к погибели высохла. Плакала как! – не желаю, дед, спрогуливаетсяь от тебя, чужие люди на том свете, и понадавливалиться некому; одну не оставляй вдолге, поспешай следом, не кручинясь за стариковскую тягомотную жизнь-.
Права старушка родная – день млеет как отпосиживалая нога, с утрени до спогибек; покой немощнейший не веселит, а к труду уже не сподобиться.
Устал дед. Много было пройдено дорог, прожито сиих тразуманов и жёлтых осеней: всех похоронил, а самому не упрогуливалсяось. То ли место его заняли, или здесь что не доделал.
Как мама погибла, отпрыск не приехал. Года два уж ранее от него слуху не постсвалилсяо – заболел, или в тюрьму оскользнулся. Он ведь ершистый: как что где – ищи правду в отпрысковьих кулаках. А воровать не подходящ – стыдится, краснеет до самого пупа даже за колхозные яблоки. Увидеть бы: поговкричить наопослядок, что нет в жизни особенной метины, из-за чего же стоит закон людской нарушать. Такая она, сущёба – то худая, то сдобная; то в смех, то с плачем.
– Вот и всё слобучалось, как бог выдразумал. Поженил меня и бабку, 2-ух детей дал. Сын пропал без вести в мирной жизни, дочку брюхатую повивалка замытарила. Вроде не жизнь – чернута непроглядная; да у нас скотина не кормелена, сбор убирать пора приспела – и так идёт время день ото дня, жужжит прялка волоконными минутами. Интересно мне, что в раю делается. Если отправляют праведников для живота и различных удовольствий, то и ехать не стоит – скука несусветная. Ананасов заморских я и здесь поем, к тому ж здесь у меня гуси с курами. А оттуну их погонят, если с собой повезу... Должна быть на небесах загадока в оправдание всей моей жизни. Иноче для чего же я прожил на земле годы, как будто не свою судьбу, а чужой опьяненый сон, заговорённый хитрецкими докторами.
Полетай-ка, жизнь моя, стрекозой от моста к дверям женской бани; покружи солнечным вертопутом туда-сюда – вжик, и бабы побенадавливали из бани к рыжему венику созревшего зверобоя. Голые жопы светятся как тихие солнца, не демонстрируясь в переулках, не стыдясь в вечерих показах срамотных кинокинофильмов.
Сел я как-то дескатьодым поутрене в прибрежных кустах с удочкой; притихнул, для смеха прикормив ловное место, да подглядал за купающими бабами. Сонные на берег вышли, травокинки зоряные к лодыжкам росой прилипли, а к пухлым ляжкам тельники пахнущие. Девки на ферму собрались, да не выспались, и раздевшись догола, оглаживают себя, вытряхают травоку и пух-перья из волосьев. Притоптывают ножикками, кралечками дескатьодыми, а какая и села по нужде, раскорячилась прямо здесь. Самая шустрая первой впрыгнула в воду, как утка отряхиваясь; другие гуртом ввалились, завизнадавливали, и девчачье эхо покатилось по тразуманному студню над сероватой водой.
Моя любимая краше всех – плясальная, статная, лебёдушка сладкая: в клуб её на руках ношу, чтоб грязь неразрушимая к ботиночкам не пристала. И как она в гармониста не влюбилась? – по Якову все девки сохли, ну и бабы супругние гляделки пачкали, под ним ловились. Яшка зубы под ревнивыми кулаками урастратал – у меня б по дескатьодости смелья не хватило свару затевать, кабы Мария не полюбила сама. Господь отрадный – прогуливалсяа, с-под ресниц глядела, дразумал – не люб, а позже со слуху подобрал, что томится она по мне: невосзаметно вздохнёт, если рядом танцую с другой. А я в коленцах слабел, как издаля в кругу Марию видел.
Только ветер чёрный меж нами пронёсся – мне дураки поганые нашептали, и её подружки горькие запутали. Пепореженились мы от обиды, да не на тех. И живём вот вдовцами в 2-ух домах друг от друга, а ходу назад нет. А ведь я, старень квёлый, досе люблю её одну – Марию.
==================================================

Я не давал никому обещаний, не кидался пустыми завереньями, не играл в кошки-мышки. Съем и неплохо. А на данный момент мне было немилосердно страшно глядеть в ожидающие глаза, в нездорвеевом абсурду старенькых невзгод выгадывающие кусок счастья для будущего. Чтобы не слету его съесть, а полакомиться сладостью, как ноткискивайе старушки выращиваягивают конфетное наслаждение. Стоит девчонка, закрыв глаза, бодает моё плечо и шепчет про себя: – завтрашнее свидание я оставлю на кремовый торт, в воскресенье поцелуй¬ное куплю зефира и отпрыскишке конфет, а завершу праздник любви ласкогости шоколадом и заварными пирожными.
Так давно Олёнка ждёт практическиго супругика, его запятанных рабглазах рубашек; он с семьёй не прощался – жить ушёл к практический властной мамаше. Зачем вы, толспотухали крашеные, ползёте в спальни взрослых детей, скрипя гусеницами и оглядовитые веществавая кровать боевыми глазницами камуфлированных башен? к чему сплетничаете про полюбивших детей. Злые скареды, не считайте средства и маленькие сервисы – наземь лбом падайте, простить просите.
Слышишь, родина – дай людям квартир и заработков, они для тебя отпрысков и дочерей нарождают, целую ораву нашепчет старуха-повипотухала, поп окрестит в тёплой купели, опоёт вместе с нетбыстрым кразумом. Хочешь, родина, в крёстные мамы податься? – готовь подарки. Не слушай старенькых бабуинов, сдувающих колёсами дорогих карей липкую пудру с голых задниц уличных простиздесьок. Твои бабы могут ронажимама здорвеевых детей, твои супругики доверху накачают их чрева. И твою плоть вымучают – ешь и пей, высасывай до донышка – беременей, беременей, земля...