Стихи и Проза

Есть одежда, которая липнет к моему телу как 2-ая кожа. Я дышу в ней свободда и с песней шагаю по всем земным кричиентированиям. Хоть одежде той много уж лет, но её мне поменять никак не желается – да она и сама прибурлила сердечно, так что снеся на помойку, то заплачет горючими слёзками. Костюгоник лоснится давно, ну и туфли два раза по лохмам прошиты – но всё они выежели в жизни со мной, как будто память моя, как будто верность.
Допустим, куплю для себя новое. Шик. Выйду на улицу, как грач на межу. Крикну громко гаргар – а песенка эта совершенно не моя, и глас чужой в ней хрипит глуховато, стыдится наверное. Поэтому я вытерпеть не могу всё исне считаятное, грачье, воронье. А в индивидуальности, что просит средств.

Красивые ботинки стоят в обувном магазине. И не огласить, чтобы шиковые – особенных компанийенных изысков в их не достаточно. Золочёные пряжки там всякие – нет; крокодиловые вставочки пополам с хамелеоновской кожей – нет; и шнурки из волосяного покрова лысеющего павиана – тоже нету.
Но вот смотришь на их впереди или сбоку, и глаз не отвести. Цвет чбыстрычайно заманчивый: вроде б карий, но волнами на него наползает откуда-то изнутри тёмный, так что кажется ботинки на данный момент загипнотизиринкомфорт всех продавцов с покупателями, а позже сами пойдут совершенно безвозмездно к тому человеку, в которого влюбятся. Когда к ним подошёл один неаккуратный дескатьодой повеса, то они ему оба язык показали поверх шнурков и нарочно выскользнули из его слабеньких рук, показавшись тяжёлымнекомфортными. А зрелому но тоскливому джентльмену, идентиченему на английский дождик, что все-такилал прицениться к обновке, они по-моему приписали излишний нолик – позжеу что он чуток лишь поглядел, и здесь же возмущённо зажужнадавливал как обманутая кислым вареньем голодная муха. Даже на супругчину-торговца они поглядовитые веществавали с непередаваемым обувным высокомерием – как золочёные туфельки на голую королеву – хотя уж он был одет по опосляденькому писку мировой моды, которая где-то там визгнула на заморском показе, а у нас её слету услышали все блистающие модельки и пижончики.

Я улыбался своим мыслям, отвлёкшись от дорогой витрины; и вдруг вижу – идут они прямо ко мне, тихонько, даже не соблако подковками по мраморному кафелю.
Кто-кто? Ну не жеребец же в пальто, по правде – это было б небыть может – а те конкретно ботинки, о которых я на данный момент рассказываю. И основное, все заняты своими делами – торговцы покупатели – так что порекомендоваться не с кем – брать ли, не брать – стою как будто гамлет, со шпагой как с сумкой, и бедный мой йюрик задразумался крепко, позжеу что стоимость на ботинки в ползарплаты моей.
Пожадничав, я начал отступать к выходу; медлительно, по шажку, не имея сил отвести взгляд от красавцев, но не имая средств на их капризную покупку. Это ведь блажь – кто я таковой, чтоб носить дорогущие вещи?
Но я был один, а их двое: и они стали обпрогуливаетсяь меня с флангов, уже угрожающе притоптывая об пол. В их мерном шаге слышался мне маршевый топот боецских сапог, которые грожелают по мирину, выбивая искры из солнечной мостовой и воду из осенней распутицы. Я как будто сомнамбула прополз ещё пару сасупругей, как в окопе под пулями, и опёрся спдругой на открытую кассу. Сзади как будто патроны в обойме засоблаколи клавиши счетовода.
- Выписывать?- спросила она меня лаского, томно, как и считается с покупателями дорогих продуктов.
- Нет-нет, что вы...- чуток промямлил я, стесняясь практический дешевизны, которая ей не была ведома.
А ботинки гаркнули:- даааа!!!- в два басовитых гласа, да ещё притопнули об пол каблуками. Потом они залезли ко мне в карман, и достали оттуда опослядние средства, которые я рассчитывал проесть в две недели. Доставали они, жеребцечно, моими руками: но я ведь был обморочно загипнотизирован их красотой, и ежели бы впору приехала скорая помощь, то она б зафиксила утрату сопознания.

Только мне никто не помог. Я очухался лишь через 10 минут в ближнем парке, на металлической лавке, от холодно заднице. Холод был и в мозгах – чем я буду питаться четырнадцать дней? – а сердечко пело от радости, что я вновь подчинился дескатьодому отличноватому чувству, но не древнему плешивому разразуму. Ботинки стащили с меня обтрёпанные, и где-то уже рваные штиблеты, взяли мои ноги в свои руки, и медлительно повели домой, лаского даже, как выздоравливающего от тяжёлой заболевания. Я шёл и дразумал: ну что толку от данной еды – изизбыточный вес, отвисший живот, перегрузка на печень – в то время как достойной выделки ботинки представляют меня великолепеным дескатьодым человеком, не стану скрывать – я таким для себя нравлюсь.

Прошёл целый месяц. Я получил еще одну зарплату, нажеребцец-то расплатившись со в7 долгами.
Да; тяжелое вреклинокко было. Ни рыба ни мясо – одна лишь морковка, капуста да свёкла в моём постном дешёвом борще. А на ужин всякие растительные кашки на подсолнечном масле: гречка, овсянка, перловка - измучили. Боже мой! постыдно признаться, да из меня в туалете всё дождём проливалось. И здесь ещё ботинки за штанины цепляют: - нам без друзей одиноко, вторую пару купииии...
Шиш вам с подсолнечным маслом – мне и так было тяжко. Но идя по улице, стал я сейчас заклинокать как люди на меня глядят, оглядовитые веществаваются. Отражение моё в зеркальных витринах так и сверкает, мильёнами множится в сверкающих искрах на прозрачном стекле. Сам собою всякуюсь – неплохи ножикки, и неплохо что ботинки меня цепанули тогда, шнурками вкруг шеи обвившись. Одной моей смелости б не хватило: её бы разум за средства прикончил.

Теперь уже сознавая что исполнил клинокту, грезившую меня может несколько лет, но в какой сам для себя из жадности боялся признаться – я опять зашёл в этот престижный магазин, бравиринуя красотой и отвагой. Сердце моё билось расслабленно при виде сапог и туфлей, шляп зонтиков сумочек; мой разум совершенно не тревожился от созерцанья опослядих новинок. Витринки, стеллажики; там далее гардеробная – вешалки, пвылечивайки, польта.
Или пальто... как верно?.. Вот в этом месте я сбился, позабыв российский язык и литературу – позжеу что увидел дублёнку. В грудне то чтобы ёкнуло, а взглядвалось, как будто вариантно на обед проглотил я гранату с тушёной капустой – и она, зацепившись на входе кольцом, на данный момент – сей миг – рванула на выходе. Я еле сдернадавливался на глазах у всевидящей публики. Неужели опять?

Я отвозворотился, слепо отступая назад – а мерзкая память всё равно рисовала мне прекраснейший вид её, цвета топлёного дескатьока с отложным воротником из белой овечьей шерсти. Прелестное создание: мне такие ещё не встречались. И ботинки шипели, шкеря подошвами по шершавому кафелю:- возьми её, дурень! ты же хочешшшь её, и она тебя жаждет!
Не могу, не могу, я не должен... – отзывался мой разум на все изуверские просьбы, как будто под пыткой приказывая для себя не предаться и сдюжить. А ноги практический силой опять развозвращались к дублёнке, и сердечко призывало меня хотя б познакомиться с ней – просто без обещаний.
Я не смог устоять пред соблазном греха. И примерил её. А когда открылись глаза наяву перед зерккраопятьтом, то сообразил, что сам не желая влюбился. Пвылечивай, талия, широкийая грудь – с ней я настоящий супругик.
Тихими шажками, чтоб не спугнуть мою душевную красота, подошла продавщица; и восторженно ахнула так же тихонько:- ах, как она вам к лицу! Красивая одежда красит человека.
Я мог бы ей огласить, что в пословице всё напротив, но спкричить уже не желалось. Рука сама потащила из кармана кошель – как будто вор да разбойник. И язык как предатель благодарил на все стороны – выручилибо, выручилибо, выручилибочки. Так что к кассе я подошёл уже в новейшей дублёнке, держа свою старенькую задрипаную курточку наперевес.
И здесь кассирша ещё не достаточность вспомнила:- Как же мы забыли! К ней прилагается привлекательная кепочка в виде бонуса. Девочки! Принесите.
Я ошарашенно встал древесным столбом с опилками в голове. Значит, у моей дублёнки есть ребёночек – дразумал я – уже вьяве представляя её практический суженой, а кепку дитём. Всё перепуталось: тем более, что вокруг напевали на различные гласа: - она ничего же вам не будет стоить, они в лучшую сторону изменят вам жизнь.

Очнулись мы все вместе на улице – еддругой большою семьёй. Я – братцы ботинки – дублёнка у сердца – и кепчонка на лыске. Скорым шагом, уже никуда не оглядовитые веществаваясь, я с суеверным кошмаром на грош обедневшего скупца потащил их домой. Снова моя душа в един миг пела, и мобучалсяа. А в голове вертелась еретичная мысль: там сбоку, на пвылечивайках, я видел однобортную тройку-костюм – ах! Ох...
=======================