Стихи и Проза

Чеканутые рассказы из повестей и романов

Чем берут за душу старенькые зодчие постройки? тем, что кажется на данный момент вот выйдет из кованых ворот бородатый супругик с большущим кулём на плече и вопльнет глухим натруженным басом:- Чего стоишь как пень? Запрягай!
Я отставлю в сторону к висячему сальному фонарю свою пижонскую золочёную трость и толстый портфель с документами, а сам, засучив манжеты накрахмаленной рубахи, стану под ражую лошадка натягивать усохший хомут, заводить удила и прочую упряжь. Маленький отпрыск купца, практически совершенно шкет, будет у моих ног вертеться, еда:- не так, дяденька! да не так!- и гласок его гулкий понесётся вдоль утренней зевающей улицы к сморкающим в два пальца торговым рядам. И оттуда вернётся ко мне дроблёным ярмарочным переплясом-пересмехом, как будто спелые секлинокки сыплются с поседевшего подсолнуха:- станови, выгружай, заноси!..
=============================================================

Когда к Ерёме в дом Олёнка пришла, дядька её ничем повеселить не смог: – Сбенадавливал твой жеих. Вон, с Янкой подрался и сбенадавливал в истерике.
– Ты врёшь, Зиновий, он посильнее вас всех. Он вернётся – вот узреешь.
Зяма горько усмехнулся: – Ты в это веришь? Тогда приходи опосля работы и жди его. Заодда и за Янкой присмотришь...
Дни идут, неделька прошла. Янка уже встаёт, прогуливается босыми ногами, как Стракоша научила.
– Олёна, выходи за меня засупруг.
Он так ненавязчиво произнес, что девчонка приняла всё за шутку.
– Я всерьёз говорю.
Олёнка обернулась от окна. – Мне никто не нужен, не считая него.
Янко стукнул кулаком в стенку: – Зиновий правду произнес – Ерёма истерик. Тебе с ним долго не жить, позжеу что он мальчик, романтик, а супругик должен быть разумным. Олёна, я сделаю тебя счастливой, поверь мне. Та ночь во мне всё перевернула. Я буду предан для тебя и отпрыску. Ну чего же ты ждёшь?
– Жду, Янка. Жду Ерёмушкдругой силы и шага навстречу; жду, что обнимет меня за пвылечивай, когда я стою у окна и смотрю на его отражение в стекле. Ласкаю его тело на прохладной измороси дождика, целую лицо, вдыхаю запах волос, хоть он и далеко. Жаль, что я дама, не могу подойти к нему 1-ая, чтобы попросить о любви. Я говорю со своими друзьями, с тобой на данный момент, а вижу лишь его, и все мои движения неловки и угловаты. И смех, наверное, глуповатый мистический.
Я так долго жила мощной, Янка, что никому не дозволю надавливалеть себя. Только ему, Еремею, дозволена моя большая слабость, моя любовь. Потому что бог быстрее сбережёт человека необходимого и р1-го, чем бродяжку неприкаянного. Поверишь, Янко, я бы и за сундук миллиардовных драгоценностей не отдала другому сейчас практическиго поцелуя. Даже на секунду нельзя помыслить о предательстве любимого, оттого что позже и мне, и ему, вместе с тоской смертельной доживать. Если я лишь зажелаю другого, то как как будто приговорю Ерёмушку. А ежели совершенно дозволю – побегу домой, кричать буду – не умирай, родненький…

=================================================
Иду по своим делам, взгляд вперёд и чуток к небу, как будто никого больше для меня нет - но я не притворяюсь, а вправду так сильно увлечён собой и безмятежным состояньем души. Понимаю, что вокруг стоят дома с квартирами, в каких людне лишь веселятся празднику, да и мучаются, ссорятся и даже серьёзно грызутся - да ничего же с собой не могу поделать. Вот бывает так неплохо, что ничем же не испортишина.
А сбоку на тропинке припритормознул супругик и глядит на меня. Завидует, может? Поглядел я в ответ, как будто родне улыбнувшись - а это знакомый. Привет? как дела? где работаешь? Дразумал я за минутку пустыми словами отбрехаться, погладив его как собаку за ушами да по шкуре - но он меня практический болью слету не отпустил, и сам я уйтне смог. Показался он поначалу нетбыстрым мне: ан нет, просто сильно утомившисьший супругик. Жена его заболела под сердечком, и это смертельно уже, а осознать ни один человек такового не сможет - и вот она просит жизни, просит покоя и ласки как как будто он бог. Но всё что он может ей дать – лишь отсрочка, пилюли микстуры.
Я его выслушал; чбыстрычайно великолепено утешил, даже выбив слезу - никто так к нему не отнёсся ещё, он мне сам так произнес - но вся моя иснаклонность сблекнет перед непоправимым горем его, перед погибелью, с которой он давно бы ушёл – я видел смиренье в потухших глазах.
=============================================================
После короткого балагурства бригада вновь принялась за работу. И Пимен до вечерни с ними рядом трудился, помогая то силком, а то шуткой. Его нравоучительные сказки веселили прохожих, а срамящие укоры вгоняли в краску самых завзятых лежебок, которым поверить тяжело, что с цирком выгкричит дело.
Вот и Богатуш, качая детскую коляску, стоит рядом на крепких ногах, высоко задрав утиный нос – сверху поглядовитые веществавает на кичливого деда, в раж вошедшего: – Неужли я не понимаю, что затеял ты с землёй делать? Скупил у опьяненых огрызков их просторные паи задёшево, а опосля самих дураков пустишина по мирину – без флага, без родины. Ho меня твоё пузо не задавит: хрен для тебя в очедло, а пруд остается наш. – Дед по локоть отмерил Богатушу, тыкая на него костяшкой пальца, и грозился живодёрно: – Спалю тебя, иуда. Всё на свете отдам, и жизнь, за дескатьодость да волю внуков собственных, чтобы б рабамне жили. Расплодились вы, жлобоки, шарите ножикками побыстрине – где что захапать, кому подлость сотвкричить. Зачем мамы с утробы такую гнилость выроживают: век в догадке живу, а понивлекия нету.
Улыбнулся в ответ Богатуш, размеренным гласом дескатьвил: – Вот так вгорячах назовут иудой – и налицо все улики да отпечатки пальцев на кресте. А ведь ты, старик, нечестно говкричишь. Я у опьянени земельные наделы скупаю – это правда. Но позже же на данной земле драгоценную работу даю для трудяг. Спроси Зиновия об зарплате и поймёшь, что неплохо жить достойны лишь те, кто тревожится о семье, о доме. И я помогаю им в этом. Заработает супругик средства, хату выстроит, скотину заведёт – вот и добро в моих стараниях. Чтобы показать люду правильную дорогу к счастью, необходимо стать достойнее всех. Скоро мы, самые мощные, объединимся, и впрягшись в ярмо, потянем упряжку за собой.
– Зачем все-таки долго ждать? – Дядька Зяма усмехнулся, пульнув взглядом на блестящие ботинки Богатуша: в глаза ему не глядит. – Тащи сюда золотые сундуки – соберём люд твой, и всем гамузом возьмёмся цирк строить. А то детишки печалятся, что им веселиться негде.
И работники подбадривают хозяйчика с настоящим восторгом, как будто и впрямь не догадываются про истинные обстоятельствы жадности, об силе золота не знают. Но Богатуш представительный по чистому полю топчется да чешет в затылке круглой пятернёй, выдразумывая отговорку. А вдруг произнес правду: – Стройте цирк сами. Я практическиго мальчуганёнка буду в город возить, там развисцелений больше.
Пимен вырвался из Муслимовой ухватки, двинул худеньким плечом на откормленного супругика; но поскользнулся без палки, и свалился прямо к его ногам. Оттолкнув руку смиренного Еремея, сам встал, отёр ладонью слёзы и прошептал в ненавистное лицо: – когда война с вами начнётся, я в первых пойду.
==================================================

Я не о бытие насущном, телесном. А о мудрствовании лукавом, мозговом.
Конечно, плоть нуждается в еде. Курочку вырастив - яичко с неё получишь, свинью откормив - так мясо порежешь на стол. Сено для лошади кось и бензин для машинки нось – всё это не просто. Тягловые усилия растрачиваятся, изнашивая взрослеющий организм. Но мудрование мозга просит ещё большие жертвы: сердечко, нервишки и душу. Можно пройти стороной мимо боли чужой, не протянув практический помощи, можно шкурауть с себя без слезы обузный долг милосердия - да лишь человек жить так не должен. Ведь за каким-то делом господь втиснул в души людям самый высший нравственный долг, сознательное самопожертвование: лишь у одих он на поверхности у рта, они дышат им, а другие заели его так глубоко, что уже не достать, не измазав.
==============================================================

Она вынесла его из машинки, с её задней седушки как отличноватый подарок - для всех. Потому что из окон слету же выглянули любознательные, как будто разведчики прячась за зелёными лопухами комнатных растений.
Малыш постоял, покачался из стороны в сторону, привыкая к земле, и взял маму за руку. Она медлительно, стыдясь практический смелости, подняла взгляд, как подымает бедняк сверкающую на дороге денежку - и первым увидела меня.
Я давно уж всё сообразил, но шёл им навстречу тихонько, боясь одурачиться – ожидающий, трепетный сияние её глаз озарила тёплая улыбка, но ещё не горячая огненная, позжеу что вдруг я просто мимо иду.
Малыш удивлённо, как будто на клоуна в цирке, смотрел на меня, на мой рот, из которого сыпались прёхом все детские стихи и стишата, поросята, лягушата, и средь данной мешанины слов да мыслей я смог ему сунуть свою лапу в ладошку:- Здравствуй.
=============================================================

Все маленькие дети, а просто конфетки, кто уже говкричить наобучался - повсевременно спрашивают: почему снег идёт? Почему ночкой мрачно? Только на два раза ответишина, а следом уж 10 наготове - и попробуй нос отворотить, так слету обидятся. Во всех их вопросецах сквозит голая наивность, идентиченая на безрукую венеру в музее - вроде бы всё ребятёнку и самому видно, а так интересно разгадать неизвестную загадоку.
Взрослеющие люди задают вопросецы с подходцем, на которые тоже необходимо ответить, но можда и обойтись дескатьчанием, ежели с собеседником не возникли доверительные дела: ты меня уважаешь? а ты меня любишь? - как как будто человеку непременно быть необходимым в обществе всех других людей, а без их высокого одобрения, к нему без всеобщей радости, он зачахнет душою и телом умрёт.
К дряхлости старики вопрошают небо: для чего же мне всё было дадено? и чем далее моё естество обернётся? - но кошмара в их нет, позжеу что длинный груз жизненных горестей, и радостей тоже, грудной болотной жабой давит на сердечко; и хоть добрые дети сыплют под ноги счастье своё, чтоб ступать деду с бабкой помягче, а ноги всё же отказывают, и от дряблого практическиго одиночества далеко уже не уйти. Они посиживают на лавках около собственных старенькых домов, в тени лип да берёз, рождённых и увядающих вместе с ними – и размеренным прищуром, даже с любопытством глядят друг на дружку: кто же из их последующий в бесконечной очереди? кого за первым вторым провонажимама будут.
============================================================

Это была выставка достижений людного хозяйства. В каждом древесном павильоне представлялась своя продукция: к виноводочному стекались - поточнее огласить, спрогуливалсяись - любители выпить, и хотя им здесь совершенно не наливали, даже по капочке, а всё же стоило побродить посреди спиртного избогатства, чтобы выяснить чем новеньким побалует нас ликёрка в ближайшие годы. Да и старенькые бутылки для выставки были уже по-иному закупорены и прежние белоснежные шляпки сменились винтовой закруткой.
В различных углах павильона кучковались супругики по двое, трое - а то и по пятеро. Слышно было:- я такую вот пил и ничего же в ней в индивидуальностиго;- а эта мягенькая, теплая, но по голове не бьёт;- тогда для чего же она вообще нужна, лишь средства переводить.- В этом павильоне тяжело было бы выдернажимама завзятому выпивохе, но супругики на выставку припрогуливалсяи с семьями как на праздник, и значит уже по глубочайшей тбыстрянке - они даже незначительно эстетствовали друг перед дружкой, демонстрируясь людям - и для себя тоже - с наилучшей стороны, чем та с которой их видели жёны в день получки.
А те жёны гуляли с детишками рядом, практически в трёх шагах. Целых три павильона больших да цветастых - вот их праздничная вотчина. Первый шерстяной, ситцевый, бархатный: там платьица да куртки, шубы да юбки, а основное - лифчики, трусики, панталонки. Ну где ещё поглядеть бельишко, которое страсть как обтянуть собой желается хоть какой провинциальной моднице, а достаётся оно без труда лишь столичной расфуфыренной штуковине. Вот и в павильоне с бельём время от времени попадались такие перманентные задавалки, и местные девчата да взрослые бабы глядели на их с испепеляющей неприязнью, так что несколько раз даже припрогуливалсяось вызывать пожарных на лёгкое возгорание.
Дамский 2-ой павильон был украшен восточным узором. В нём паласы, ковры, гобелены околонадавливали как баре в позах самых роскошных, и проходя мимо непринципиально какая достойная дама, но как будто рабыня одалиска, клиноктательно нежилась опосля услад, позжеу что по сопоставлению с магазинными ковриками это были истинные распутные ложа.
Я помню даже запах сбазейшей коры, который тогда мне казался намного ядрёнее, как будто сам липкий древесный янтарь лез против воли в ноздри мои, а многорукие игольчатые сосны как охраны обпрогуливалсяи выставку, углядовитые веществавая не ворует ли кто наши промышленные секреты. Они были, эти загадокы - в индивидуальности в ручных работах краснодеревщиков из 3-я частьего мебельного павильона. Бог очевидец, какие красоты испиливали и выстругивали спецы из обычного полешка, над которым бы иноземный папакарло сломал для себя руки да голову. Да что там простолюдин, ежели непринципиально какая импортная королевна, приезжая в наш город с надутым визитом, пглазатала за наслаждение погреть свою задницу в королевственных креслах, а ещё один папа - тоже римский - забрал с собой парочку мягеньких диванчиков для престарелых продуктищей из ватикана.
Мебель, продукты, одежда - это всё папам да мамам. А нам, ребятишкам, до визга всем нравились животныеные клетки. Они стояли в длину вдоль асфальтовой дорожки, под крышу затянутые парусиновеньким холстом на сплавическом базае. И в каждой таковой теплице пребывали зверекки лишь практический породы, позжеу что чёрные лисы б взбесились при виде откормленных зайчиков, а у тех бедняжек сердечко взглядвётся от вида огоренных лис. Песцы да норки так вообще особо трепетны к чуждой природе, и могли бы покраснеть от стыну или ярости совершенно не тем мехом, который нужен продуктищам звероводам. Каждый входящий мог безвозмездно взять книжицу по уходу за животными – но уже с середины, там где начинаются скрепки, вместо зверекка на государствицах появлялась его тушка, а мы ребятишки, жадно хватая дармовьё о природе, совершенно не дразумали как ей живётся в неволе… И всё равно: это я этогодня так рассказываю про выставку видением взрослого супругика, который всерьёз осознает не лишь людские радости, да и их мучения. А тогда я чуток поплакал, узнав о погибели лучшего друга, и вместе с другими детками просто смехал на его похоронах - хоть мама да бабка плакали в трауре, хоть взрослые шикали на наше веселье, и даже древняя кошка, видевшая волю лишь из окна без форточки, тоже прогуливалсяа меж стульев с чёрным бантом. Смерть казалась таковой далёкой, как как будто он просто переехал в другой городской район, и пусть мы его больше не встретим, но там у него будут другие продуктищи, и слухи от их непременно к нам долетят.
Как же можно не жить, ежели на днях одному подарили настоящий футбольный мяч в кожаных заплатках, другой получил от трудяги отца премиальные бутсы, а в газетный киоск завезли мрачнолицых каучуковых краснокожих, раскрашенных в мокасиновейшие цвета. Индейцы с ковбоями - это мощное ужелание, азартное хобби. Это значительный бздык. Позабыты альбомы с почтовыми марками, заброшены в стол древние медяки и уже не достаточно кто меняет вместе хоккейную амуницию. Зато в каждом подъезде организкомфортся загадокые общества - у одих за ушами и на теклинокке снизки из голубдругих перьев, а другие до бровей натянули дедовские травокенные шапки, резинками от трусов затянув их поля? Прямо хоть вестерн снимай - луки против пистолетов. А основное, что в каждом отряде есть своя медсестра, великолепеная да бойкая второклашка, которая почему-либо почаще вэтого перевязывает командира, хотя и другие наши продуктищи тяжко жкраопятьткомфортся на ранения.
То ли с этих игр вместе с соседскими девчонками, то ль возраст перевалил свой детский предел на шаг ближе к дедовскому - но отправь у нас дворовые любови напропкраопятьтую, чередуясь со школьными. Я кричу:- Ой! Что с тобой?- Влюблён! - В кого? - В ромашку!- Она визжит мне ответно:- Кысьбрысьмяу! Кысьбрысьмяу!– и поцеловать страшно, а непоцеловать ещё страшнее: вдруг она в другова влюбится. А ночкой, с головой улёгшись под одеялом чтоб видения стали ярче, я придразумываю о для себя значительные подвиги раднеё - что как будто к нам в школу нагрянули зверские фашисты-пытальщики, они заковали в кандалы всех учителей вместе со старшими ребятами, и лишь я, дескатьоденький гвардеец под краопятьтым знаменем, смог организовать пионеров в партизанский отряд. Мы на чердаке; у нас вэтого 5 автоматов, но патроны совершенно не кончаются, и непринципиально какая пуля долетает до цели.