Благодаря сиим очевидецствам мы можем
       представить для себя неких жителей города
       Помпеи. <…> А записи дескатьодого человека
       <…> передают весь кошмар того, что их убило.
            («Последний день Помпеи», 2003 г., BBC)



Мне тяжек труд начать повествованье,
Поведать мирину горестный рассказ,
Где катастрофы кошмарной описанье,

Что не даёт давно сомкнуть мне глаз,
Вновь не напомнив кошмар изверженья,
Чьим очевидцем стал и я в тот час,

Когда погибли в страшные мгновенья
Три города под сенью той горы,
Что в королевство мёртвых, где река забвенья,

Чьи силы волшебстводейственно-быстры,
Вэтого за день их в гневе преворотила…
Никак без содроганья с той поры

О той беде, что римлян посетила,
Я не могу расслабленно вспоминать…
Лишь восемнадцать лет тогда мне было;

В желании природу учить;
В стремленьи всё понять неугомонный,
Затем, чтоб броским стилем обрисовать,

Я был познаньем мира увлечённый.
В пенатах Плиния в то время жил.
Мой дядя, мореплаватель-учёный,

Меня своим талантом поккричил,
Наград и похвалы повсевременно достойный;
Имперский флот по всем морям водил.

Был месяц август солнечный и знойный,
Прекраопятьтый день как большая часть в году.
Вдруг я услышал глас неразмеренный

Среди деревьев и цветов в саду,
Что дарит в летнюю пору свежай6 и прохладу,
Где я учусь и записи веду.

Бенадавливала мама моя стремглав по саду,
Кричала, что увидела вдалеке
То, что сродни многостью земному аду,

И чтобы мы быстрее все пришли
Увидеть это государствное явленье –
Последний день, быть может, всей земли!..

Нас обхватило смутное волненье,
От этих слов на миг сдавило грудь…
Но, поборов недлительное смятенье,

Мой дядя отдал приказ себя обуть,
И мы втроём к заливу поспешили,
Чтоб осознать увиденного суть.

Недалеко от берега мы были.
Почтне веря своим очам,
На миг в оцепенении застыли:

Как не застыть быть может было нам?..
Из мирного Везувия вершины
Столб дыма поднимался к небесам,

От солнца скрыв прибрежные толикины.
Старались тщетно мы тогда осознать,
Какой удар подземные глубины

Готовят нам, чего же ещё нам ждать:
Ведь продолнадавливал потоки пепла, дыма
Везувий над землёю извергать.

Подразумал я, что быть может, незримо
Юпитер здесь, и в гневе он на данный момент.
Его стремленье так неудескатьимо,

Что не полобучается никому из нас
От гнева громовержца здесь укрыться;
Империи настал опослядний час –

Всем остаётся лишь лишь дескатьиться…
А мы смотрели вновь, как над горой
Столб дыма продолнадавливал вдалеке клубьеться,

Всё больше расстилаясь над землёй
Кошмарным скоплением, что в небе до этого
Никто из нас: ни я, ни дядя мой

Не видел никогда. Тогда, в надежде
Явление подробда изучить,
Чтоб знать всё точно, не в пример невежде,

Отдал приказ тотчас же снарядить
Свой быстроходный флагман дядя Плиний,
Решив к горе бушующей подплыть.

«Похоже на гигантскую из пиний!
Сказала мама. – В зловещий миг на Рим
Разгневались все боги и богини!..

Но почему? Чем неугодны им
Все жители Империи вдруг стали?
Что предвещает Риму этот дым?» –

Так мама моя и дядя рассуждали.
И он уплыл к Помпеям. А позже
Из тех, кто уцелел, мне поведали,

Что город в государствном сумраке дневном
Мгновенно укрылся в облаках, что скоро
Вдруг пролились загадочным дождём.

Он шёл везде: на суше и на море,
Над городом, чьи жители, никак
Не осознав, какое это горе

Им станет, поспешили где-нибудь
Под крышей от дождика камешков укрыться.
А те, кто посмелее был чуток-чуток

И не считал, что необходимо спешить
От камешков выручиление искать
И всем богам Олимпии дескатьиться, –

Те смельчаки решили испытать,
Что значит дождик камешков на самом деле,
И, не боясь, под ливень прямо стать.

Но храбрецы так поздно разглядели,
Что посреди лёгких падавших камешков
Большие камешки время от времени летели,

Опаснее намного и страшней,
В одно мгновенье напогибель поражая
Всех вышедших на улицу людей…

Я сообразил вдруг, что флагман дяди Гая,
Вполне быть может, та же участь ждёт:
Погибнуть может Плиний, наблюдая

Как дождик камешков над городом идёт.
А меж тем по улицам толпою
Из городов стал убегать люд.

Чтоб от камешков выручилтись, над головою
Подушку каждый римлянин дернадавливал,
При том древняясь захватить с собою,

К для себя прижав, пока стремглав бенадавливал,
Всё то, что нажил ценного за годы:
Кто побогаче, золото выручилал

От государствного явления природы,
Вернуться не надеясь больше в дом…
Как обрисовать всю государствность той погоды,

Что до этого стала каменным дождём,
Затем дождём из глыб, что убивали
Бежавших слету напогибель, а позже

Вдруг дескатьнии по небу засверкали,
Всё ярче и сильней одна другой –
Помпеи поминутно озаряли.

Ужасный гром, невыносимый вой,
Что был кошмарный вестник урагана,
Который поднял пыль везде стеной,

Затмившей всё как пелена тразумана,
Над городом звучали всё страшней –
Я говорю, вроде было, без обмана…

Так наступил опослядний день Помпей,
И Геркуланразума, и Стабий – тех несличных
Трёх городов, что погибелью практический

От всех идентичених катастроф кошмарных,
Возможно, всю Империю выручилли:
Весь гнев богов, жестоких, безуличных

Порою к судьбам жителей земли,
Лишь на себя приняв, за что – не зная…
Тем временем увидел я вдалеке,

Как быстро укрылся флагман дяди Гая
Среди завесы тёмных скоплениев,
Чей град камешков всё сыпал, угрожая

Обрушить скоро крыши тех домов,
Где практически все остались горожане,
Решив, что мрак подвалов, погребов,

Где спрятались от града помпеяне,
Им безопасней станет бегства прочь
Из города; не зная, что в капкане,

Откуда будет вырваться невмочь,
Погибнут все, оставшись под землёю:
Для их опослядней станет эта ночь…

Хоть далеко, но тоже я, не скрою,
Напуган был не меньше горожан,
Бежавших прочь безумною толпою.

Мне позднее поведал Помпониан
(Знакомый дяди Плиния, с которым
Смотрел он, как бушует бог Вулкан

Над городом и над морским простором),
Что в гавани Помпей не смог пристать
Корабль дяди. И в решеньи скором

В другом конце залива наблюдать
Отпринципиальный Плиний Гай не колебался,
Решив с Помпонианом учить

Везувий, что стремглав разбушевался,
Повсюду сея погибель и ад земной.
На бугор прибрежный, не боясь, поднялся

С Помпонианом вместе дядя мой,
Увидев, как в один момент разделился
И вниз погнался чёрною стеной

Столб дыма, что ранее стремился
Лишь в небо, закрывая солнца свет…
Кошмарною лавиною накрылся

И пережил страшнейшую из бед
Несличный Геркуланум, где поначалу
Казалось безопаснее, но – нет!.. –

И этот городок не миновала
Загадочная, кошмарная волна,
Которая нигде не оставляла

Живой души: так горяча она
Была, что в миг один в ней всё сгорело:
Везде осталась лишь зола одна…

Мгновенно в пепел преобразовывалось тело
Бежавшего от погибельной волны,
Что тысячи людей уже успела

Убить везде: у городской стенки,
За городом, на берегу залива…
Лишь единицы были выручилены.

Гай Плиний меж тем невывытерпеливо
Конца явления природы ждал
И повторял: «О, небо! Как великолепено!

Какой же бог Олимпии мне дал
Всё это видеть редкую быть можетсть?» –
Так дядя мой в восторге рассуждал

И показал позже неоохранникность
Пойти вперёд и поздно осознать
Восторга от увиденного ложность.

Ему желалось ближе наблюдать
Везувий в самом пике изверженья,
Что продолнадавливал всё так же разрушать

Безнажине достаточностно прибрежные селенья,
Заставив мирных жителей спешить
Везде искать быть сможете выручиленье –

Искать… но чбыстрычайно изредка искать!
Судьба еще почаще обрекала
Сожжённым или погребённым быть.

Казалось, что лавина угронадавливала
Не лишь трём несличным городам:
Всё больше территкричий накрывала

И приблинадавливалась чбыстрычайно быстро к нам,
Хоть издали мы с мамой наблюдали,
Взывая о выручиленьи к небесам.

Другие люди даже проклинали
Разгневавшихся на весь мир богов:
В проклятье к небу руки поднимали

И говкричили много бранных слов,
Весь олимпийский пантеон ругая
За погибель трёх пребардовых городов.

…Но о судьбе несличной дяди Гая,
Отвлёкшись, позабыл я поведать:
За изверженьем кошмарным наблюдая,

Он зажелал ещё поближе стать,
К лавине смертоносной направляясь…
Ему вдруг стало тяжело дышать.

От ядовитых газов задыхаясь,
Он не поразмыслил повернуть назад,
А продолнадавливал идти вперёд, шатаясь,

Решив, что нет учёному преград!
Помпониан кричал ему зря,
Зовя покинуть этот кошмарный ад.

Но не услышал этих слов несличный:
Пока к горе бушующей шагал,
Он пересечь успел предел небезкошмарный;

На том же месте, где стоял, свалился;
От погибельного ветра задохнулся,
В миг побледнел неподвижен стал…

Когда Помпониан туда возворотился,
То увидал, что бедный дядя мой
В агонии заснул не пробудился,

Не пережив весь этот ад земной.
Так мне о погибели дяди поведали,
Хотя практически всё то же и со мной

И с мамой, пока мы наблюдали
Издалека, могло произойти:
Внезапно мы так ясно увидали,

Как новая волна, что на пути
Нигде живой душне оставляла,
Продоересив погибель кошмарную нести,

Стеною чёрной облака отправила
Через пролив в Мизенум, там, где мы
(И без того испуганы нене достаточно!)

Во власти оказались кошмарной тьмы
И пепельных частиц, как снегопада
Неведомой для этих мест зимы.

Я вопльнул маме: «Торопиться необходимо!
Пока не поздно, необходимо упрогуливаетсяь –
Иначе нас настигнет пламя ада!» –

«Так будем о выручилении дескатьить
Богов Олимпа!» – мама мне произнеса.
Успев её накидкою накрыть

От мутной пыли, что вокруг летала,
Я закричал: «Не верит дядя Гай
Совсем в богов!.. А разве ты не знала?..»

И мы ушли… А там, где сущий рай
Лишь сиим днем всем дарил отраду:
Хрутомилсяь небес и пенье птичьих свор,

Благоухающих садов прохладу –
Всё уподобилсяо за несколько часов
Воистину кошмару или аду

По воле, непонятной нам, богов.
А я, от погибели выручилшись, стал смелее
И силы смог найти для этих слов:

«О, боги! Вы не боги, вы – злодеи!
Приняв ваш гнев кошмарный, роковой,
Погибли Геркуланум, и Помпеи,

И Стабии, исчезнув под землёй!..» –
Так я кричал, хоть, не считая мамы, рядом
Никто не слышал больше глас мой.

Так, пепельным укрывшись снегопадом
И погрузившись в беспросветный мрак,
Исчезло то, что было нашим садом

И нашим домом… Самый кошмарный враг
Уверен я, не смог бы так жестоко
С пленённым обойтись… Нигде никак

На глади моря в стороне далёкой
Заметить флагман дядне смогли
Мы в этот миг – с душою одинокой

Мы с мамой Мизенразума ушли.