На компе печатать мне совершенно неинтересно, оттого что щелчки клавиатуры выбивают из головы все буквы, и она становится обедневшей да вялой, как кочан капусты для голубцов, из которого выпарили все витамины. И даже ежели в капусту позже добавить мяснкричисового фарша, вкусненькова, то голова от этого не поумнеет, а лишь лишь от изизлишнего заполнения будет валиться в одну сторону, и в другую, прося для себя для крепости чугунную шейку.
То ли дело писать по бразумаге древним пером. Проходящего мимо вальяжно горделивого гусака задернажимама привлекить одурачить щепотью сладкой травокы, тех зелёных калачиков, что и сам я в детстве со смаком едал как будто царское яство, - и тихохонько дёрнув гуся за подхвостье, чтоб без кошмара он дался, глаза бы не выклевал, свлекить у него на обмен за калачики лёгонькое перо – вдохновенной душе неземную отраду.
=================================
Я не так давно носил одному редактору сборник собственных рассказов. Он даже основной редактор, наипринципиальный в издательстве, хотя по наружности судя не скажешь: сам маленький лысенький, маленький плешивый – но зато брюхо большущее, пузо арбузное, и в нём заключена видно нечисвора сила, позжеу что к мамону сему стекается спрогуливаетсяся различный пишущий люд, от профессиональных гениев до пустых графоманов.
Кабинет у редактора главенствующего в стиле ампир, или может вампир – я не знаю названья, я так обрисую – одно широкийое окно занавешено тёмною шторой, а на четырёх канделябрах в углах горят 20 толстенных свеч, и стенки обиты бархатным пурпуром краопятьтым – да ещё как будто б из потолка шипит музычка, тихая сонная… и вдруг из динамиков – хрясь! – как будто голову с телом острым большущим топором перемкнули.
Лысенький дядя сам напомнил мне губатую жабу со сказки, когда грустно лупясь да жуя челюстями читал мою книгу.- не достаточно,- произнес он мне замогильно, пролистав до конца,- чбыстрычайно не достаточно гробов, мертвецов да разбойников. Залейте мне кроооооовью весь этот пол, и тогда я издам вас.
Вткричижды к нему я пришёл всеоружии. И лишь он книгу открыл – то всадил ему ножик прямо в сердечко, и чутокчуток провернул чтоб дать крови дорогу. Она мощным потоком извнутри хлестанула, и в данной кипящей бурунной волне сразмылось чёрт-те куда всё что долгие годы кащейно сбиралось, золоток к золотку: черепа и гробы, мертвецы, вурдалаки, да иная нечисть. Выхаркнул дядька бледноватые кости опослядние – продескатьвил выручилибо – и сдох.
==================================
Когда я опосля долгой разлуки приезжаю в свою родную деревню и за 5 вёрст до неё выхожу из автобуса – тихая гладь да природа вокруг – то мне желается необходимолго остаться в чистом поле, построив шалаш или маленькую избу. Много не надо: пусть буду прглазам я невосзаметен, и даже с проезжей машинки меня особо не увидать – а кто это там живёт? стребкомфорт – да так, местный объездчик. А я стану просто глядеть из окна в чёрно поле в весеннюю пору, жёлто в летнюю пору да буро в осеннюю пору; и когда уж зима приспеет, то накроет белой взбитой пердругой окрести и меня.
Я нередко дразумаю – что остаётся неизменным в нашем мире посреди жизненных бурь и душевных страстей? Воспоминания, отвечаю для себя. Потому как конкретно они наделяют сердечко моё неизведанной силой, казалось бы уже на плахе самой алчущей тягости, скупой моих унизительных слёз и дескатьений. Но нет; даже в этот карательный миг я у судьбы ничего же не прошу, а выглядовитые веществаваю, выгадываю в нахмуренном лике землнеземную надежду из крохотного сгустка памяти, кой неплохим ангелом ещё пульсиринует во мне.
===================================
Зря супругики, которые стреляются из охотничьих ружей, жмут на курок большущим пальцем правой ноги. Ведь необходимо просто отпилить дуло, сделав маленький обрез, и тогда можно пулять хоть даже в висок, держа приклад в правой руке. Или левой, ежели супругик тот левша, и постоянда им был: маленьким школьником за которым мамка носила портфель, великолепеным юношей от которого беременели влюблённые девчата, или фабричным токарем за штурвкраопятьтом пистолетного станка. Вот так бы он пока отпиливал дуло ружья, то вспомнил вэтого себя от пуговиц до шнурков, и может погодил бы стреляться – ведь были мгновения, часы, даже годы радостей и счастья. А на данный момент лежит дурак с разбитым от пули затылком, да так чилица вообще не выяснить – тёплое месиво. Можно хоть сей миг всё это на сковородку, пока не пропотухал – и жарить, парить свежайшее мясо на поминки.
====================================
- я тебя люблю.- Говкричит мне куколка, которую нашёл я на улице. Она на лавке еленадавливала, опрятная, и без владельцев, а по-другому я бы её не взял, хоть все болтают про меня, что я псих. В больнице, в магазине и на лестничной площадке, притворяясь как будто не видят меня, хотя я чуствую, что они так нарочно. Но я не псих, позжеу что принял бы куколку за живую, и жил с ней вдвоём, а не один – но я понимаю, что это вэтого лишь куколка. Мне просто одному скучно, а все меня избегают, хулят, потому я даже на данный момент наедине с ней прикидываюсь дурачком, чтобы меньше было спроса, а то как я умный объясню всем, что я просто не таковой как все. Глупому всё прощается: ноткискивайм на улице сбор подаяния, бомжам их вонючая грязность, и мне дураку непринципиально какая неприличная блажь.
- я желаю кушать, накорми меня.- Только я не понимаю в чём моя неприличность: я ведь просто отстал от всеобщей спешки в поре долгого созерцания – долго любовался окружающим мирои, пока все с3-мясь взрослели, и остался разразумом 10летнего ребёнка в теле зрелого супругчины. В то время когда люди набавляют к своим годам л. 5 многокровненькой жизни, я тихонько впитываю в себя вэтого лишь 5сот лёгких капель жиденькой крови, которая как будто погружает меня в сонный анабиоз, замедляя старение тела и мысли.
Я слушаю, как ожившая куколка мне пискляво говкричит:- спой песенку, ты моя мама.- И мне кажется, что хоть один человек на свете уже нуждается в услугах моих, позжеу что всем ожелезным ничего же от меня не надо, они просто смеются. И я даже стал веселиться, что хоть сиим могу быть полезным, позжеу что когда забывают, то становится ещё ужаснее и больнее, как как будто я зря здесь родился. Наверное, мне надо было ранее привлекить к для себя этих людей, позжеу что я по правде уже не похож на обычного, разучившись говорить. На бразумаге ещё я так-сяк, но ежели я сейчас же подойду к близким соседям и попробую огласить им что-нибудь принципиальное, а в индивидуальности умное, то от 1-го лишь ожидания их человечьего отзыва на себя, человека, я здесь же сгорю со стыда – или просто умру. Потому что можно погибеть даже от таковой не достаточности, как неприятие – ведь я же о для себя дразумаю совершенно другим мировоззрением, чбыстрычайно обыденным. Мне просто не хватает скорости так быстро осмысливать действия, как могут практически все люди.
===================================
Тихо ходики соблакот, у дверей пляшет эхо – 20 девять дней назад я решил сюда приехать. Месяц враз пошёл на убыль – 20 семь, и 6, и 5 – коль играют в сердечко трубы, отчего же не поклиноктать.
Когда в городе серо от облак, а на душе тягота из маленьких ссор илнеудач, то я вспоминаю старенькый бабулин краопятьтый кирпичный под шифером с наличниками глазастый дом, у которого есть два детёныша от берёзы под окном. Теперь они уже выросли, распушились невестясь серёжками, и наверное в зальной комнате не так светло как ранее – когда дед зазапускал по стенам солнечного зайца, зеркальную улыбку, а я так истово ловил его детскими трепетными горстями, словда и впрямь на обед у нас не ничего же более, и упустив этого махонького зайчонку, мы всей семьёй останемся голодными.
Я повсевременно клиноктаю возворотиться в свой дом, сотвкричить его поновейшей прежним из антикварного мусора, кой, мне кажется, с тех времён ещё хранится в подполье – краски, цемент, древесина – хоть в нём давно уже живут незнакомые люди, но я всем сердечком чувствую, что онне соображают внутренней красоты этого созданийа – для их он вэтого лишь пристанище, тёпленький кров.
==============================
Утром я вошёл в хату, нарочно загремев полными вёдрами:- Ты ещё лежишь? вставай, рыжая, веснушки греть будем под краопятьтым солнцем.
Рассмеялась Олёна прямо в божий угол, так что Христовы медали прозвенели, и он на фото бровями загрозился. Сказала девка:- Ладно вороть, соня. Ты дома позднее меня просыпаешься. Я, бабуль, уже в семь часов у плиты стою, а он глаза открывает, когда сладким завтраком пахнет.
Увидев, что Алексеевна ворочается с кастрюлями да чугунками, Олёна раукрыла одеялку, и моё сердечко выпрыгнуло из груди, больно ударив по левой ноге. Но девка лишь язык показала, скоренько набросив пёстрый халат. А опосля опешила, что отпрыска около дома нет:- О5 на речку убенадавливал.
- Кто? наклондель маковый?- смеканула Мария.- Он поднялся ещё с охвостья петушдругого вопльа. Собрал удочки да навозных червьаков, я хлебца ему макнула в подсолнушном масле.
- Не завтракал?- Олёна разливала суп по мискам, отставив самую маленькую.
- Выпил дескатьока с коржиком. Пускай голодуху нагуливает.
Я целовал супругу в щёки, а Алексеевна искоса поглядовитые веществавала и млела как беременеющая тёлка.- Вы для себя детишков ещё делать будете? не достаточда их у нас на деревне. Живётся тяжело, супругикам заработать негде. А бабы совершенно крохи получают. Но ребятёнкам больше любовь нужна, они и без средств возрасздесь. Рожайте на здорвеевье,- практически вздескатьилась старуха, сцепив ладошки под своим обнищавшим животиком.
После завтрака мы с Олёной погнали скотину на луг. Рыжая жена впереди шла вэтого стада; стегала кнутом понизу, как её научил я. Она в прошедшем году чуток глаз для себя не вымахнула жёсткой остью бича - вот я кошмарнулся тогда за ослепшей ухаживать, ну и с месяц обвыкал бабу пугать кузнечиков. Балуется пусть, а Умка в ассистенти станет ей. Их вдвоём отзазапускать не страшно, даже ежели большой овод сядет с полынного куста на ржавое пятда искусанной скотины. Вздёрнется тёлка на дыбки от режущей боли, чтобы пихнуть Олёну передними копытами, а отпрыск полоснёт рогатую сзаду - ходи по струночке.
При таких вздорных мыслях я нагнал супругу скорым шагом, обнял её к практический шее, и подернадавливался за живое:- Как ты, милая?
- А слышишь - дышу,- засмеялась Олёнка, да щёлкнула кнутом, от свиста глаза прикрывая.
Мне зажелалось всосаться губами в супругу, без роздыха - до роспуха. Мне повсевременно этого желается; ежели бы не боязнь показаться ей ласковым и умилительным, а то ещё сядет на загривок ярмом всепрощения. Неее; бабам зряшно потакать бесобстоятельствной лаской.
Придя к месту, улеглись мы в травоке луговой. Рядом скотины жкомфорт бодылья, переваривая зазевавших кузнечиков да стрекоз. Паспотухал голышом купается на пруду, шкураув даже жёлтые сатиновейшие трусы. Тишина и покой.
Но Умка всё равно нас нашёл. Спросил помощи у глазастого ястреба, а тот сверху высмотрил.
- Ерёмушкин!!- Кого? чего же? ох, выстращал.- Я пруд перекрыл! давай быстрее большущее ведро под рыбу.
На старенькой плотине есть бетонная труба для схода воды. Закидал отпрыск русло землёй да кирпичами, и пошарив руками в затоне, для себя не поверил. Рыбы видимо невидимо.
Удивился я; а малыш золотними червонцами глаза мои жжёт, ослепнуть можно.- Мама!- и Олёнка уже впереди нас несётся с подойником.
Прибенадавливали; он показывает на свою запруду:- Здесь они!- Обманулся я, полез вслед за ним. Гонялись мы полчаса, набрали десяток карасей. А с насыпи тракткричисты хожелают – что за комедия?
Но здесь здорвеевый чебак плюхнул хвостом по мелководью, норовя слизнуть в воду. Олёна как дитя бросилась его ловить, азартно визжа. Да лишь измазалась прудовым илом - а чебак сверкнул плавниками и юркнул в протоку.
На обратном пути к нам прибился старенькый Ккраопятьтымёнков мерин. Хозяин ему опутал ноги, чтобы не брыкся - Олёна чешет жеребца за ухом, пока он пляшет вокруг подойника, хлюпая рыбной водицей. То гопака вприсядку; то рашкураув седоватую гриву ржёт в огороды, призывая старенькых подруг. А когда напился он, грохнулся оземь как лярва болотная, чтоб шкуру свою линялую поменять на гнедую. Я дурнину сглотнул, душа в пятки: у жеребца хоть и радуга под хвостом зависла, да ну как пихнёт этот одер копытом меж глаз? Хлыщу долговяза по морде:- не брыкай!- Его волосья клочьями лезут; зубы проел, и со рта жванью прёт в самый нос, когда он лобзается, раскатав толстые губки. Сыну понравилось с ним играть - схватив яблоко, Умка носится по лугу от старенького одра, а тот фордыбачит, тряся меж ног солёным огурцом. Даже Олёна рассмеялась, поглядовитые веществавая на меня смущёнными глазами, и щеками, и сама как помидор.
- Ты о чём возклиноктала?- подлез я к ней с ненеплохими желаетиями.- Айда в наш сад.
- Зачем?- Зелёных яблочков пожуём.
Она опустила взгляд на моё хотение, и сообразила, что идти придётся по обоюдному согласию.
-..., неплохо?- прошептала Олёна так тихо, и половину её сонных слов мне не пришлось угадать. Ответил на опосляднее:- неплохо.
Мы упрогуливалсяи как разведчики, прячась от всех любознательных глаз, оставляя стерегущего Умку. И у грушеньки встали друг за дружкой. Я стянул с супруги трусики, выгнув её к земле; но застрял на приколье, как будто вновь обрящивая старенькую веру.- родненький, не целуй меня там, постыдно чбыстрычайно,- задескатьила Олёна тяжко, а сама всё шире расставляла ноги, в7 ствыращиваями отдаваясь моим губам. Упёршись плечом в узенький ствол дерева, она ладонью раздвинула себя, и смглазав внутри пальцы, стала мне помогать, солиринуя то лаского, а то яро в разрушениее музыки и слов. Мой язык чуял напряжение каждой звенящей струны. Лоно благодатной мелодии так широкийо объяло весь белосласковый свет, упрятав и солнце, что вдруг наступила ночь, всеобщественная погибель, и я как будто еленадавливал на её могиле, бездыханный.- милый, любимый, неприятный, удовлетворенность моя ненажине достаточностная,- смачивала мне губки живая вода,- пощади, я умру на данный момент, сгину необходимолго, но поначалу спою для тебя, песню споюууоооой, мамочкааааа…- Даже когда она заплакала в мой рот белёсыми слезами, я беречь её не стал; а чтобы не захлебнуться, глотал как днявый сосунок, слизывая капли с мокрых волос. Милая выгнулась навесным мостом под моим боевым снаряжением, и тогда я втолкнул в неё тяжёлую артиллерию, высчитав до цифирьки, что баба сдюжит. Обозные жеребцаки били в кошмаре копытами, не желая идти, но любимая моя, оглянувшись, закричала на их. И я вошёл вместе с лошадками; не злился, не рычал зря, а сцепив зубы, обнимал ладонями их влажные морды, подгоняя себя. Время ласки ушло, и жена моя - уууу! - животныено провыла, сберегая в горле вопль - а я схватил упорного коренного за узду, порвал её, протащил его за шейку на другой берег, а следом волглазалась вся батарея. Бомбардирины, пройдя, закричали ура, и выдали таковой залп, что даже старенького кляча контузило. Мы с Олёной пали на колени.
Обратно я супругу нёс в руках, сердца доверительную ценность. А отпрыскок, встретив нас, дразняще высунул язык и подивился:- Ты прямо как старенькый рыправитель, который дам охраняет.
Он здесь же отбенадавливал подалее, боясь порки; но я, сломив ракитовую ветвь, крушить его задницу не стал, а свил палку в узел и привязал к ней бечеву.- Вот игрушка для тебя. Учись стрелять из лука, деревенский богатырь.
- Дааа, у меня нет супруги,- заканючил шкодливый мальчуган, как будто к луку прилагается жена в белом платьишке.- И жеребец тоже нужен.
- Много хочешь,- отказала ему Олёна, на долгие школьные годы разметав пылью детскую клинокту.- С большого скакуна ты свалишься оземь, а маленьких поней мы в артелне держим. Про супругу я так скажу: она ещё не родилась, и тёща твоя в пелёнках.
Но Умку тяжело убедить. Он губу закусил, выдразумывая боевые картины из книг; упрямится:- Не могу я богатырять пешком и беззасупругно, как обыденный слуга. Тогда хоть велик мне купите.
Я согласно кивнул беспутной головой, плюнув на валютные слёзы.- Ладно.- И Олёна лёгким вздохом подговорила.
Домой возворотились мы, а у Алексеевны на печке опара допрогуливается. Марья ловит её, дрожащую, да обратно в лохань.
- Бабушка, что ты делать будешь?- Умка заводил носом, предчувствуя сладкую сдобу.
- Навыпекалу для тебя, сопеля, печенюшек да пирожков с капустой; возьмёшь кошёлку и отправишься в лес к трём медведям.
- Один, чили?
- А чего же там кошмарного? сядешь на пенёк, съешь пирожок - пока дойдёшь, гостинцы закончатся. Назад воротишинася, я ещё накладу доверху. О5 в лес, и так ходючи тудасюда ты аппетит нагуляешь, а ввечеру целый чугунок со щами проглотится. Там уже я картошку томлю с маслицем скотиньим. Видел, какой охрясок Ерёма из сливок сбил? желтее, чем плывун в курином яичке… За что у тебя ладошка вспухла?
- Да пчела укусила.
- Небось сызнова её захлопывал в спичечный коробок? отец научил ерунде чепуховой. У бати руки кожовые, поплюёт - вся хворь с тела спрогуливается. А ты мягонький, пчёловый яд тебя пробирает до загривка.
- Мне почтне больно было. Я её позже раздавил сандалем.
- Зряшный убыток. Жива будь - мёду наносила в улей. Они там всей роднёй собираются, с ведёрок льют сок к общей куче, и хвастают, кто тучнее принёс.
- А откуда у их вёдра? Им владелец делает? сваривает из железа как Ерёмушкин?
- Да ихние черпаки махонькие, цветочные лепесты. Пчёлка подносит ковшик к сочной пылинке и струхивает сладость на донце. Так она за днёву, от рассвета до спогибек, целую множить летает, жужжит по клеверам, по гречихе. В трудах проводит житьё, без лодырства.
- Я их больше не буду убивать. Сам перетерплю.
- Верно. Принеси дров с поленницы, да бери от краю, чтобы по макушке не увалились.
Умка повеселился дельному поручению:- Ух, наедимся этогодня!- и сбенадавливал во двор. Олёна скоренько встала к плите. Ну а я степенда иду приглашать на пироги деда Пимена…
