Стихи и Проза

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

За горами, за лесами,
За широкийими морями,
Не на небе - на земле
Жил старик в одном селе.
У старинушки три отпрыска:
Старший умный был детина,
Средний отпрыск и так и сяк,
Младший совершенно был дурак.
Братья сеяли пшеницу
Да возили в град-столицу:
Знать, столица та была
Недалече от села.
Там пшеницу продавали,
Деньги счётом восвоспринимали
И с набитою сумой
Возвращалися домой.
В долгом времени аль скоро
Приключилося им горе:
Кто-то в поле стал прогуливаетсяь
И пшеницу шевелить.
Мужички таковой печали
Отродяся не видали;
Стали мыслить да гадать -
Как бы вора соглядать;
Нажеребцец для себя смекнули,
Чтоб стоять на карауле,
Хлеб нглазами поберечь,
Злого вора подстеречь.
Вот, как стало лишь сблекаться,
Начал старший брат сбираться:
Вынул вилы и топор
И выслался в дозор.
 

Ночь ненастная установилась,

На него боязнь напала,
И со кошмаров наш супругик
Закопался под сенник.
Ночь пропрогуливается, день припрогуливается;
С сенника дозорный спрогуливается
И, облив себя водой,
Стал соблакоться под избой:
«Эй вы, сонные тетери!
Отпирайте брату двери,
Под дождём я весь промок
С головы до самых ног».
Братья двери отвкричили,
Караульщика впустили,
Стали спрашивать его:
Не видал ли он чего же?
Караульщик подескатьился,
Вправо, на лево поклонился
И, прокашлявшись, произнес:
«Всю я нчбыстрычайноку не спал;
На моё ж притом несчастье,
Было кошмарное ненастье:
Дождь вот так ливмя и лил,
Рубашонку всю смглазал.
Уж куда вроде было скучно!..
Впрочем, всё благополучно».
Похвалил его отец:
«Ты, Данило, дескатьодец!
Ты вот, так огласить, приблизительно,
Сослужил мне службу верно,
То есть, будучи при всём,
Не стукнул в грязь лицом».
 
Стало сызнова сблекаться;
Средний брат пошёл сбираться:
Взял и вилы и топор
И выслался в дозор.
Ночь прохладная установилась,
Дрожь на мкраопятьтого напала,
Зубы начали плясать;
Он стукнулся бенажимама -
И всю ночь прогуливался дозором
У соседки под забором.
Жутко было дескатьодцу!
Но вот утро. Он к крыльцу:
«Эй вы, сони! Что вы спите!
Брату двери отоприте;
Ночью кошмарный был мороз, -
До животиков промёрз».
Братья двери отвкричили,
Караульщика впустили,
Стали спрашивать его:
Не видал ли он чего же?
Караульщик подескатьился,
Вправо, на лево поклонился
И через зубы отвечал:
«Всю я нчбыстрычайноку не спал,
Да, к моей судьбе несличной,
Ночью холод был кошмарный,
До сердцов меня пробрал;
Всю я ночку проскакал;
Слишком было некомфортно...
Впрочем, всё благополучно».
И ему произнес отец:
«Ты, Гаврило, дескатьодец!»

Стало в 3-ий раз сблекаться,
Надо младшему сбираться;
Он и усом не ведёт,
На печи в углу поёт
Изо всей дурацкой мглаза:
«Расотличноватые вы глаза!»
Братья ну ему пенять,
Стали в поле погонять,
Но сколь долго ни кричали,
Только гладнемтали:
Он ни с места. Нажеребцец
Подошёл к нему отец,
Говкричит ему: «Послушай,
Побегай в дозор, Ванюша.
Я куплю для тебя лубков,
Дам гороху и бобов».
Тут Иван с печи слезает,
Малахай свой надевает,
Хлеб за пазуху кладёт,
Караул дернажимама идёт.
Поле всё Иван обпрогуливается,
Озираючись кругом,
И садится под кустиком;
Звёзды на небе считает
Да краюшку уплетает.
 
Вдруг о многочь жеребец зарнадавливал...
Караульщик наш привстал,
Посмотрел под рукавицу
И увидел кобылицу.
Кобылица та была
Вся, как зимний снег, бела,
Грива в землю, золотая,
В мелки кольца завитая.
«Эхе-хе! так ах таковой
Наш вкричишко!.. Но, постой,
Я шутить ведь не умею,
Разом сяду те на шейку.
Вишь, какая саранча!»
И, минутку улуча,
К кобылице подбегает,
За волнистый хвост хватает
И прыгнул к ней на хребёт -
Только задом наперёд.
Кобылица дескатьодая,
Очью бешено сверкая,
Змеем голову свила
И пустилась, как стрела.
Вьётся кругом над полями,
Виснет пластью необходимо рвами,
Мчится скоком по горам,
Ходит дыбом по лесам,
Хочет силой аль обманом,
Лишь бы совладать с Иваном.
Но Иван и сам не прост -
Крепко держится за хвост.
 
Нажеребцец она утомилсяа.
«Ну, Иван, - ему произнеса, -
Коль умел ты упосиживать,
Так для тебя мной и владеть.
Дай мне место для покою
Да ухаживай за мною
Сколько смынаслишько. Да смотри:
По три утренни зари
Выпущай меня на волю
Погулять по чисту полю.
По финале же трёх дней
Двух рожу для тебя жеребцей -
Да таких, каких пона данный момент
Не бывало и в помине;
Да ещё рожу жеребецка
Ростом лишь в три вершка,
На спине с 2-мя горбами
Да с аршинными ушами.
Двух жеребцей, коль хошь, продай,
Но жеребецка не отдавай
Ни за пояс, ни за шапку,
Ни за чёрную, слышь, бабку.
На земле и под землёй
Он продуктищ будет твой:
Он в зимнюю пору тебя согреет,
Летом холодом обвеет,
В голод хлебом угостит,
В жажду мёдом напоит.
Я же опять выйду в поле
Силы пробовать на воле».
 
«Ладно», - дразумает Иван
И в пастуший балаган
Кобылицу загоняет,
Дверь рогожей закрывает
И, лишь лишь рассвело,
Отправляется в село,
Напевая громко песню:
«Ходил дескатьодец на Пресню».
Вот он вспрогуливается на крыльцо,
Вот хватает за кольцо,
Чдругими словами силы в дверь стобучается,
Чуть что кровля не валится,
И кричит на весь рынок,
Словно сделался пожар.
Братья с лавок поскакали,
Заикаяся вскричали:
«Кто стобучается сильно так?» -
«Это я, Иван-дурак!»
Братья двери отвкричили,
Дурака в избу впустили
И давай его ругать, -
Как он смел их так пугать!
А Иван наш, не снимая
Ни лаптей, ни малахая,
Отправляется на печь
И ведёт оттуда речь
Про ночное похожденье,
Всем ушам на удивленье:
 
«Всю я нчбыстрычайноку не спал,
Звёзды на небе считал;
Месяц, ровно, тоже светил, -
Я порядком не восприметил.
Вдруг припрогуливается бес сам,
С бородою и с усам;
Рожа как будто как у кошки,
А глаза-то - что те плошки!
Вот и стал тот чёрт скакать
И зерно хвостом сбивать.
Я шутить ведь не умею -
И вскглаза ему на шейку.
Уж таскал же он, таскал,
Чуть башки мне не сломал,
Но и я ведь сам не промах,
Слышь, дернадавливал его как в жомах.
Бился, бился мой хитрец
И вздескатьился нажеребцец:
«Не губи меня со света!
Целый год для тебя за это
Обещаюсь смирно жить,
Православных не мутить».
Я, слышь, слов-то не померил,
Да чертёнку и поверил».
Тут рассказчик задескатьчал,
Позевнул и задремал.
Братья, сколько ни серчали,
Не смогли - засмехали,
Ухватившись под бока,
Над рассказом дурака.
Сам старик не мог сдернажимамася,
Чтоб до слёз не посмехать,
Хоть смеяться - так оно
Старикам уж и грешно.
Много ль времени аль не достаточно
С данной нглаза пробенажине достаточно, -
Я про это ничего же
Не слыхал ни от кого.
Ну, да что нам в том за дело,
Год ли, два ли просветело, -
Ведь за нимне бенажимама...
Станем сказку продолнажимама.
Ну-с, итак вот что! Раз Данило
(В праздник, помнится, то было),
Натянувшись зельно опьянен,
Затащился в балаган.
Что ж он видит? - Превеликолепеных
Двух жеребцей золотогривых
Да игрушечку-жеребецка
Ростом лишь в три вершка,
На спине с 2-мя горбами
Да с аршинными ушами.
«Хм! Теперь-то я вызнал,
Для чего же здесь дурень спал!» -
Говкричит для себя Данило...
Чудо разом хмель посбило;
Вот Данило в дом бежит
И Гавриле говкричит:
«Посмотри, каких великолепеных
Двух жеребцей золотогривых
Наш дурак для себя достал:
Ты и слыхом не слыхал».
И Данило да Гаврило,
Что в ногах их мглаза было,
По крапиве прямиком
Так и дкомфорт босиком.
 
Спотыкнувшися три раза,
Пглазанивши оба глаза,
Потирая здесь и там,
Впрогуливаются братья к двум жеребцам.
Кони рнадавливали и храпели,
Очи яхонтом горели;
В мелки кольца завитой,
Хвост струился золотой,
И алмазные копыты
Крупным жемчугом обиты.
Любо-дорого глядеть!
Лишь царю б на их посиживать!
Братья так на их смотрели,
Что чуток-чуток не окривели.
«Где он это их достал? -
Старший среденькому произнес. -
Но давно уж речь ведётся,
Что лишь дурням клад даётся,
Ты ж хоть лоб для себя разбей,
Так не выбьешь 2-ух рублей.
Ну, Гаврило, в ту седмицу
Отведём-ка их в столицу;
Там боярам продадим,
Деньги ровно поделим.
А с деньжонками, сам знаешь,
И попьёшь и погуляешь,
Только хлопни по мешку.
А благому дураку
Недостанет ведь догадки,
Где гостят его лошади;
Пусть их ищет там и сям.
Ну, компаньон, по рукам!»
Братья разом согласились,
Обнялись, перекрестились
И вернулися домой,
Говоря промеж собой
Про жеребцей и про пиринушку
И про чудную зверушку.
Время катит чередом,
Час за часом, день за днём.
И на первую седмицу
Братья едут в град-столицу,
Чтоб продукт свой там воплотить
И на пристани выяснить,
Не пришли ли с кораблями
Немцы в город за холстами
И нейдёт ли правитель Салтан
Басурвлекить христиан.
Вот иконам подескатьились,
У отца благословились,
Взяли 2-ух жеребцей тайком
И выслались тишком.
Вечер к нглаза пробирался;
На ночлег Иван собрался;
Вдоль по улице идёт,
Ест краюшку да поёт.
Вот он поля добивается,
Руки в боки подпирает
И с прискочкой, как будто пан,
Боком впрогуливается в балаган.
Всё по-прежнему стояло,
Но жеребцей как не бывало;
Лишь игрушка-горбунок
У его вертелся ног,
Хлопал с радости ушами
Да приплясывал ногами.
Как завоет здесь Иван,
Опершись о балаган:
«Ой вы, жеребцы буры-сивы,
Добры жеребцы златогривы!
Я ль вас, други, не ласкал,
Да какой вас чёрт украл?
Чтоб пропасть ему, собаке!
Чтоб издохнуть в буераке!
Чтоб ему на том свету
Провалиться на мосту!
Ой вы, жеребцы буры-сивы,
Добры жеребцы златогривы!»
Тут конёк ему зарнадавливал.
«Не тужи, Иван, - произнес, -
Велика беда, не спорю,
Но могу помочь я горю.
Ты на чёрта не клепли:
Братья жеребцыков свели.
Ну, да что болтать пустое,
Будь, Иванушка, в покое.
На меня скорей садись,
Только знай для себя держись;
Я хоть росту небольшого,
Да сменю жеребца другого:
Как пущусь да побегу,
Так и беса настигу».
Тут конёк пред ним ложится;
На жеребецка Иван садится,
Уши в загреби берёт,
Чдругими словами мочушки ревёт.
Горбунок-конёк встряхнулся,
Встал на лапки, встрепенулся,
Хлопнул гривкой, захрапел
И стрелою полетел;
Только пыльными клубами
Вихорь вился под ногами.
И в два мига, коль не в миг,
Наш Иван воров настиг.
Братья, другими словами, исстращались,
Започесывались и замялись.
А Иван им стал кричать:
«Стыдно, братья, воровать!
Хоть Ивана вы умнее,
Да Иван-то вас честнее:
Он у вас жеребцей не крал».
Старший, корчась, здесь произнес:
«Дорогой наш брат Иваша,
Что переться - дело наше!
Но возьми же ты в расчёт
Некорыстный наш живот.
Сколь пшеницы мы ни сеем,
Чуть насущный хлеб имеем.
А колнесбор,
Так хоть в петлю полезай!
Вот в таковой большой печали
Мы с Гаврилой толковали
Всю намеднишнюю ночь -
Чем бы горюшку помочь?
Так и этак мы вершили,
Нажеребцец вот так решили:
Чтоб воплотить твоих жеребецков
Хоть за тысячу рублёв.
А в выручилибо, дескатьвить к слову,
Привезти для тебя обнову -
Красну шапку с погулком
Да сапожки с каблучком.
Да к тому ж старик неможет,
Работать уже не может;
А ведь необходимо ж мыкать век, -
Сам ты умный человек!» -
«Ну, коль этак, так ступайте, -
Говкричит Иван, - продайте
Златогривых два жеребца,
Да возьмите ж и меня».
Братья больно покосились,
Да нельзя же! согласились.
Стало на небе темнеть;
Воздух начал холодеть;
Вот, чтоб им не заблудиться,
Решено приприпритормознуть.
 
Под навесами ветвей
Привязали всех жеребцей,
Приежели с естным лукошко,
Опохмелились чуток-чуток
И отправь, что боже даст,
Кто во что из их горазд.
Вот Данило вдруг восприметил,
Что огонь вдалеке засветил.
На Гаврилу он поглядел,
Левым глазом подмигнул
И прикашлянул легонько,
Указав огонь тихонько;
Тут в затылке почесал,
«Эх, как мрачно! - он произнес. -
Хоть бы месяц этак в шутку
К нам проглянул на минутку,
Всё бы легче. А сейчас,
Право, ужаснее мы тетерь...
Да постой-ка... мне сдаётся,
Что дымок там светлый вьётся...
Видишь, эвон!.. Так и есть!..
Вот бы курево развесть!
Чудо было б!.. А послушай,
Побегай-ка, брат Ванюша!
А, признаться, у меня
Ни огнива, ни кремня».
Сам же дразумает Данило:
«Чтоб тебя там задавило!»
А Гаврило говкричит:
«Кто-петь знает, что гкричит!
Коль станичники пристали
Поминай его, как звали!»
Всё пустяк для дурака.
Он садится на жеребецка,
Бьёт в круты бока ногами,
Теребит его руками,
Изо всех горланит сил...
Конь взвился, и след простудился.
«Буди с нами крестна сила! -
Закричал тогда Гаврило,
Оградясь крестом святым. -
Что за бес таковой под ним!»
Огонёк гкричит светлее,
Горбунок бежит быстрее.
Вот уж он перед огнём.
Светит поле как будто днём;
Чудный свет кругом струится,
Но не греет, не дымится.
Диву дался здесь Иван.
«Что, - произнес он, - за шайтан!
Шапок с 5 найдётся свету,
А тепла и дыму нету;
Эко волшебство-огонёк!»
Говкричит ему конёк:
«Вот уж есть чему дивиться!
Тут лежит перо Жар-птицы,
Но для счастья практическиго
Не бери для себя его.
Много, много непокою
Принесёт оно с собою». -
«Говкричи ты! Как не так! -
Про себя ворчит дурак;
И, подняв перо Жар-птицы,
Завернул его в тряпицы,
Тряпки в шапку положил
И жеребецка поворотил.
Вот он к братьям приезжает
И на спрос их отвечает:
«Как туда я доскакал,
Пень горелый увидал;
Уж над ним я бился, бился,
Так что чуток не надсадился;
Раздувал его я с час -
Нет ведь, чёрт возьми, потух!»
Братья целу ночь не спали,
Над Иваном смехали;
А Иван под воз присел,
Вплоть до утра прохрапел.
Тут жеребцей они впрягали
И в столицу приезнадавливали,
Становились в конный ряд,
Супротив больших палат.
В той столице был обычай:
Коль не произнесет городничий -
Ничего же не брать,
Ничего же не продавать.
Вот обедня наступает;
Городничий выезжает
В туфлях, в шапке меховой,
С соткей охраны городской.
Рядом едет с ним глашатый,
Длинноусый, бородатый;
Он в злату трубу трубит,
Громким гласом кричит:
«Гости! Лавки отпирайте,
Покупайте, продавайте.
А надсмотрщикам посиживать
Подле лавок и глядеть,
Чтобы не было содому,
Ни давёжа, ни погрому,
И чтобы никой уродец
Не обманывал люд!»
Гости лавки отпирают,
Люд крещёный закликают:
«Эй, честные господа,
К нам понадавливалуйте сюда!
Как у нас ли тары-бары,
Всяки различные продукты!»
Поксвалилсяьщики идут,
У гостей продукт берут;
Гости денежки считают
Да надсмотрщикам мигают.
Между тем градской отряд
Приезжает в конный ряд;
Смотрит - давка от люду.
Нет ни выходу ни входу;
Так кишмя вот и кишат,
И смеются, и кричат.
Городничий опешил,
Что люд развеселился,
И приказ отряду дал,
Чтоб дорогу прглазащал.
 
«Эй! вы, черти босоноги!
Прочь с дороги! прочь с дороги!»
Закричали усачи
И стукнули в бичи.
Тут люд зашевелился,
Шапки снял и расступился.
Пред глазами конный ряд;
Два жеребца в ряду стоят,
Молодые, вороные,
Вьются гривы золотые,
В мелки кольца завитой,
Хвост струится золотой...
Наш старик, сколь ни был пылок,
Долго тёр для себя затылок.
«Чуден, - дескатьвил, - божий свет,
Уж каких чудес в нём нет!»
Весь отряд здесь поклонился,
Мудрой речи подивился.
Городничий меж тем
Наказал престрого всем,
Чтоб жеребцей не брали,
Не зевали, не кричали;
Что он едет ко двору
Доложить о всём царю.
И, оставив часть отряда,
Он поехал для доклада.
Приезжает во дворец.
«Ты помилуй, правитель-отец! -
Городничий восклицает
И всем телом упадает. -
Не вели меня казнить,
Прикажи мне говкричить!»
Царь изволил дескатьвить: «Ладно,
Говкричи, да лишь скнеплохо». -
«Как умею, расскажу:
Городничим я служу;
Верой-правдой исправляю
Эту долженость...» - «Знаю, знаю!» -
«Вот этогодня, взяв отряд,
Я поехал в конный ряд.
Приезжаю - тьма люду!
Ну, ни выходу ни входу.
Что здесь делать?.. Приказал
Гнать люд, чтоб не мешал.
Так и сталось, правитель-надёжа!
И поехал я - и что все-таки?
Предо мною конный ряд;
Два жеребца в ряду стоят,
Молодые, вороные,
Вьются гривы золотые,
В мелки кольца завитой,
Хвост струится золотой,
И алмазные копыты
Крупным жемчугом обиты».
Царь не мог здесь упосиживать.
«Надо жеребцей поглядеть, -
Говкричит он, - да не худо
И завесть такое волшебство.
Гей, повозку мне!» И вот
Уж повозка у ворот.
Царь уразмылся, нарядился
И на рынок покатился;
За царём стрельцов отряд.
Вот он въехал в конный ряд.
На колени все здесь пали
И «ура» царю кричали.
Царь раскланялся и вмиг
Молодцом с повозки прыг...
Глаз собственных с жеребцей не сводит,
Справа, слева к ним впрогуливается,
Словом ласковым зовёт,
По спине их тихо бьёт,
Треплет шейку их крутую,
Гладит гриву золотую,
И, довольно заглядясь,
Он спросил, оборотясь
К окружавшим: «Эй, ребята!
Чьи такие жеребята?
Кто владелец?» Тут Иван,
Руки в боки, как будто пан,
Из-за братьев выступает
И, надувшись, отвечает:
«Эта пара, правитель, моя,
И владелец - тоже я». -
«Ну, я пару покупаю!
Продаёшь ты?» - «Нет, меняю». -
«Что в промен берёшь добра?» -
«Два-5 шапок серебра». -
«То есть, это будет 10».
Царь тотчас повелел отвесить
И, по милости практический,
Дал в прибавок 5 рублей.
Царь-то был великодушноватый!
Повели жеребцей в жеребцушни
Десять жеребцухов седоватых,
Все в нашивках золотых,
Все с цветными кушаками
И с сафьянными бичами.
Но дорогой, как на смех,
Кони с ног их сбили всех,
Все уздечки порвали
И к Ивану прибенадавливали.
Царь выслался назад,
Говкричит ему: «Ну, брат,
Пара нашим не даётся;
Делать нечего же, придётся
Во дворце для тебя служить.
Будешь в золоте прогуливаетсяь,
В красно платье нарянажимамася,
Словно в масле сыр кататься,
Всю жеребцушенну мою
Я в приказ для тебя даю,
Царско слово в том порука.
Что, согласен?» - «Эка штука!
Во дворце я буду жить,
Буду в золоте прогуливаетсяь,
В красно платье нарянажимамася,
Словно в масле сыр кататься,
Весь жеребцушенный завод
Царь в приказ мне отдаёт;
То есть, я из огорода
Стану королевский воевода.
Чудно дело! Так и быть,
Стану, правитель, для тебя служить.
Только, чур, со мной не драться
И давать мне высыпаться,
А не то я был таков!»
Тут он кликнул скакунов
И пошёл вдоль по столице,
Сам махая рукавицей,
И под песню дурака
Кони пляшут трепака;
А конёк его - горбатко -
Так и ломится вприсядку,
К удивленью людям всем.
Два же брата меж тем
Деньги царски получили,
В опояски их зашили,
Пособлаколи ендовой
И выслались домой.
Дома дружно поделились,
Оба враз они женились,
Стали жить да поживать
Да Ивана поминать.
Но сейчас мы их оставим,
Снова сказкой позабавим
Православных христиан,
Что наделал наш Иван,
Находясь во службе королевской,
При жеребцушне государской;
Как в суседки он попал,
Как перо своё проспал,
Как хитро изловил Жар-птицу,
Как похитил Царь-девицу,
Как он ездил за кольцом,
Как был на небе послом,
Как он в солнцевом селенье
Киту выпросил прощенье;
Как, к числу других затей,
Спас он 30 кораблей;
Как в котлах он не сварился,
Как красавцем учинился;
Словом: наша речь о том,
Как он сделался царём.
* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *
 
Зачинается рассказ
От Ивановейших проказ,
И от сивка, и от бурка,
И от вещего коурка.
Козы на море ушли;
Горы лесом поросли;
Конь с златой узды срывался,
Прямо к солнцу поднимался;
Лес стоячий под ногой,
Сбоку облак громовой;
Ходит облак и сверкает,
Гром по небу рассыпает.
Это припритча: пожди,
Сказка будет впереди.
Как на море-окияне
И на полуполуострове Буяне
Новый гроб в лесу стоит,
В гробе девица лежит;
Соловей над гробом свищет;

Чёрный зверек в дубраве рыщет,

Это припритча, а вот -

Сказка чередом пойдёт.

Ну, так видите ль, миряне,

Православны христиане,

Наш удкраопятьтый дескатьодец

Затесался во дворец;

При жеребцушне королевской служит

И нисколечко не потужит

Он о братьях, об отце

В государевом дворце.

Да и что ему до братьев?

У Ивана бардовых платьев,

Красных шапок, сапогов

Чуть не 10 коробов;

Ест он сладко, спит он наслишько,

Что раздолье, ну и лишь!

Вот неделей через 5

Начал спальник приклинокать...

Надо дескатьвить, этот спальник

До Ивана был начальник

Над жеребцушней необходимо всей,

Из боярских слыл детей;

Так не диво, что он злился

На Ивана и божился,

Хоть пропасть, а пришлеца

Потурить вон из дворца.

Но, лукавство сокрывая,

Он для всякого варианта

Притвкричился, плут, глухим,

Близоруким немым;

Сам же дразумает: «Постой-ка,

Я те двину, неумойка!»

Так неделей через 5

Спальник начал приклинокать,

Что Иван жеребцей не холит,

И не чистит, не шеслит;

Но при всём том два жеребца

Словно лишь из-под гребня:

Чисто-начисто обмыты,

Гривы в косы перевиты,

Чёлки собраны в пучок,

Шерсть - ну, лоснится, как шёлк;

В стойлах - свежайшая пшеница,

Словно здесь же и родится,

И в чанах больших сыта

Будто лишь налита.

«Что за притча здесь такаяя? -

Спальник дразумает вздыхая. -

Уж не прогуливается ли, постой,

К нам проказник-домовой?

Дай-ка я подкараулю,

А нешто, так я и пулю,

Не смигнув, умею слить, -

Лишь бы дурня упрогуливаетсяь.

Донесу я в думе королевской,

Что жеребцуший государской -

Басурвлекин, ворожей,

Чернокнижник и злодей;

Что он с бесом хлеб-соль водит,

В церковь божию не прогуливается,

Католицкий держит крест

И постами мясо ест».

В тот же вечер этот спальник,

Прежний жеребцуших начальник,

В стойлы спрятался тайком

И обсыпался овсом.

 

Вот и многочь наступила.

У него в груди заныло:

Он ни жив ни мёртв лежит,

Сам дескатьитвы всё твкричит.

Ждёт суседки... Чу! в сам-деле,

Двери глухо заскрыпели,

Кони топнули, и вот

Впрогуливается старенькый коновод.

Дверь задвижкой запирает,

Шапку бережно скидает,

На окно её кладёт

И из шапки той берёт

В три завёрнутый тряпицы

Царский клад - перо Жар-птицы.

Свет таковой здесь заблистал,

Что чуток спальник не вскричал,

И от кошмару так забился,

Что овёс с него свалился.

Но суседке невдомек!

Он кладёт перо в сусек,

Чистить жеребцей начинает,

Умывает, убирает,

Гривы длинноватые плетёт,

Разны песенки поёт.

А меж тем, свозворотившись клубом,

Поколачивая зубом,

Смотрит спальник, чуток живой,

Что здесь деет домовой.

Что за бес! Нешто нарочно

Прирядился плут многочный:

Нет рогов, ни бороды,

Ражий парень, хоть куды!

Волос гладкий, сбоку ленты,

На рубахе прозументы,

Сапоги как ал сафьян, -

Ну, точнёхонько Иван.

Что за диво? Смотрит опять

Наш глазей на домового...

«Э! итак вот что! - нажеребцец

Проворчал для себя хитрец, -

Ладно, завтра ж правитель выяснит,

Что твой глуповатый ум прячет.

Подождики лишь лишь дня,

Будешь держать в голове ты меня!»

А Иван, совершенно не зная,

Что ему беда такаяя

Угрождает, всё плетёт

Гривы в косы да поёт.

А убрав их, в оба чана

Нацедил сыты медвяной

И насыпал дополна

Белоярова пшена.

Тут, зевнув, перо Жар-птицы

Завернул опять в тряпицы,

Шапку под ухо - и лёг

У жеребцей близ задих ног.

Только начало зкричиться,

Спальник начал шевелиться,

И, услыша, что Иван

Так храпит, как Еруслан,

Он тихонько вниз слезает

И к Ивану подползает,

Пальцы в шапку запустил,

Хвать перо - и след простудился.

Царь лишь лишь пробудился,

Спальник наш к нему явился,

Стукнул крепко об пол лбом

И запел царю позже:

«Я с повинной головою,

Царь, явился пред тобою,

Не вели меня казнить,

Прикажи мне говкричить». -

«Говкричи, не прибавляя, -

Царь произнес ему зевая.

Если ж ты да будешь вороть,

То кнута не миновать».

Спальник наш, собравшись с силой,

Говкричит царю: «Помилуй!

Вот те настоящий Христос,

Справедлив мой, правитель, донос.

Наш Иван, то всякий знает,

От тебя, отец прячет,

Но не злато, не сребро -

Жароптицево перо...» -

«Жароптицево?.. Проклятый!

И он смел таковой богатый...

Погоди же ты, злодей!

Не минуешь ты плетей!..» -

«Да и то ль ещё он знает! -

Спальник тихо продолжает

Изогнувшися. - Добро!

Пусть имел бы он перо;

Да и самую Жар-птицу

Во твою, отец, светлицу,

Коль приказ изволишь дать,

Похваляется достать».

И доносчик с сиим словом,

Скрючась обручем таловым,

Ко кровати подошёл,

Подал клад - и опять в пол.

Царь смотрел и дивовался,

Гладил бороду, смехал

И скусил пера жеребцец.

Тут, уклав его в ларец,

Закричал (от нетерпенья),

Подтвердив своё веленье

Быстрым взмахом кулака:

«Гей! позвать мне дурака!»

И посыльные дворяна

Побенадавливали по Ивана,

Но, столкнувшись все в углу,

Растянулись на полу.

Царь тем много любовался

И до колотья смехал.

А дворяна, углядя,

Что смешно то для царя,

Меж собой перемигнулись

И вдругоредь выращиваянулись.

Царь тем так доволен был,

Что их шапкой одарил.

Тут посыльные дворяна

Вновь пустились звать Ивана

И на этот уже раз

Обошлися без проказ.

Вот к жеребцушне прибегают,

Двери настежь отворяют

И ногами дурака

Ну толкать во все бока.

С полчаса над ним возились,

Но его не добудились.

Нажеребцец уж рядовой

Разбудил его метлой.

«Что за челядь здесь такаяя? -

Говкричит Иван вставая. -

Как хвачу я вас бичом,

Так не станете позже

Без пути будить Ивана».

Говорят ему дворяна:

«Царь изволил приказать

Нам тебя к нему позвать». -

«Царь?.. Ну неплохо! Вот сряжуся

И тотчас к нему явлюся», -

Говкричит послам Иван.

Тут надел он свой кафтан,

Опояской подвязался,

Приуразмылся, припочесывался,

Кнут свой сбоку прицепил,

Словно утица поплыл.

Вот Иван к царю явился,

Поклонился, подбодрился,

Крякнул два раза и спросил:

«А пошто меня будил?»

Царь, прищурясь глазом левым,

Закричал к нему со гневом,

Приподнявшися: «Молчать!

Ты мне должен отвечать:

В силу которого указа

Скрыл от нашего ты глаза

Наше царское добро -

Жароптицево перо?

Что я - правитель али боярин?

Отвечай на данный момент, татарин!»

Тут Иван, махнув рукой,

Говкричит царю: «Постой!

Я те шапки ровно не дал,

Как же ты о том проведал?

Что ты - ажно ты пророк?

Ну, да что, сади в острог,

Прикажи на данный момент хоть в палки -

Нет пера, ну и шабалки!..» -

«Отвечай же! запорю!..» -

«Я те толком говорю:

Нет пера! Да, слышь, откуда

Мне достать такое волшебство?»

Царь с кровати здесь вскглазал

И ларец с пером открыл.

«Что? Ты смел ещё переться?

Да уж нет, не отвертеться!

Это что? А?» Тут Иван

Задронадавливал, как лист в буран,

Шапку выронил с испуга.

«Что, компаньон, видно, туго? -

Молвил правитель. - Постой-ка, брат!..» -

«Ох, помилуй, виноват!

Отпусти вину Ивану,

Я вперёд уж вороть не стану».

И, закутавшись в полу,

Растянулся на полу.

«Ну, для первого случаю

Я вину для тебя прощаю, -

Царь Ивану говкричит. -

Я, помилуй бог, сердит!

И с сердцов другой порою

Чуб сниму и с головою.

Так вот, видишь, я каков!

Но, огласить без далеких слов,

Я вызнал, что ты Жар-птицу

В нашу королевскую светлицу,

Если б вздразумал приказать,

Похваляешься достать.

Ну, смотри ж, не отпирайся

И достать её старайся».

Тут Иван волчком вскглазал.

«Я того не говкричил! -

Закричал он утираясь. -

О пере не запираюсь,

Но о птице, как ты хошь,

Ты напраслину ведёшь».

Царь, затрясши бородою:

«Что? Рядиться мне с тобою! -

Закричал он. - Но смотри,

Если ты недели в три

Не достанешь мне Жар-птицу

В нашу королевскую светлицу,

То, клянуся бородой,

Ты поплатишинася со мной:

На правёж - в сетку - на кол!

Вон, холоп!» Иван заплакал

И пошёл на сеновал,

Где конёк его еленадавливал.

Горбунок, его почуя,

Дрягнул было плясовую;

Но, как слёзы увидал,

Сам чуток-чуток не заплакал.

«Что, Иванушка, невесел?

Что головушку повесил? -

Говкричит ему конёк,

У его вертяся ног. -

Не утайся предо мною,

Всё скажи, что за душою.

Я помочь для тебя готов.

Аль, мой милый, нездорвеев?

Аль попался к лиходею?»

Пал Иван к жеребецку на шейку,

Обнимал и целовал.

«Ох, беда, конёк! - произнес. -

Царь велит достать Жар-птицу

В государскую светлицу.

Что мне делать, горбунок?»

Говкричит ему конёк:

«Велика беда, не спорю;

Но могу помочь я горю.

Оттого беда твоя,

Что не слушался меня:

Помнишь, ехав в град-столицу,

Ты нашёл перо Жар-птицы;

Я произнес для тебя тогда:

Не бери, Иван, - беда!

Много, много непокою

Принесёт оно с собою.

Вот теперя ты вызнал,

Правду ль я для тебя произнес.

Но, огласить для тебя по дружбе,

Это - службишка, не служба;

Служба всё, брат, впереди.

Ты к царю сейчас поди

И скажи ему открыто:

«Надо, правитель, мне два корыта

Белоярова пшена

Да заморского вина.

Да вели поспешить:

Завтра, лишь зазкричится,

Мы отправимся, в поход».

Вот Иван к царю идёт,

Говкричит ему открыто:

«Надо, правитель, мне два корыта

Белоярова пшена

Да заморского вина.

Да вели поспешить:

Завтра, лишь зазкричится,

Мы отправимся в поход».

Царь тотчас приказ даёт,

Чтоб посыльные дворяна

Всё сыскали для Ивана,

Молодцом его именовал

И «счастливый путь!» произнес.

На другой день, днем рано,

Разбудил конёк Ивана:

«Гей! Хозяин! Полно спать!

Время дело исправлять!»

Вот Иванушка поднялся,

В путь-дорожку собирался,

Взял корыта, и пшено,

И заморское вино;

Потеплее приоделся,

На жеребецке своём уселся,

Вынул хлеба ломоток

И поехал на восток -

Доставать тоё Жар-птицу.

Едут целую седмицу,

Наопослядок, в день осьмой,

Приезжают в лес густой.

Тут произнес конёк Ивану:

«Ты узреешь здесь поляну;

На поляне той гора

Вся из незапятнанного сребра;

Вот сюда то до зарницы

Прилетают жары-птицы

Из ручья воды выпить;

Тут и будем их ловить».

И, закончив речь к Ивану,

Выбегает на поляну.

Что за поле! Зелень здесь

Словно камень-изумруд;

Ветерок над нею веет,

Так вот искорки и сеет;

А по зелени цветочки

Непроизнесенной красоты.

А на той ли на поляне,

Словно вал на океане,

Возвышается гора

Вся из незапятнанного сребра.

Солнце летними лучами

Красит всю её зарями,

В сгибах золотом бежит,

На верхах свечой гкричит.

Вот конёк по косогору

Поднялся на эту гору,

Версту, другу пробенадавливал,

Устоялся и произнес:

«Скоро ночь, Иван, начнётся,

И для тебя стеречь придётся.

Ну, в корыто лей вино

И с вином мешай пшено.

А чтоб быть для тебя закрыту,

Ты под то подлезь корыто,

Втиходескатьку приклинокай,

Да, смотри же, не зевай.

До восхода, слышь, зарницы

Прилетят сюда жар-птицы

И начнут пшено клевать

Да по-практическиму кричать.

Ты, которая поближе,

И схвати её, смотри же!

А поймаешь птицу-жар,

И кричи на весь рынок;

Я тотчас к для тебя явлюся». -

«Ну, а ежели обожгуся? -

Говкричит жеребецку Иван,

Расстилая свой кафтан. -

Рукавички взять придётся:

Чай, плутовка больно жгётся».

Тут конёк из глаз исчез,

А Иван, кряхтя, подлез

Под дубовое корыто

И лежит там как убитый.

 

Вот многочною иногда

Свет разлился над горой, -

Будто полдни наступают:

Жары-птицы налетают;

Стали бегать и кричать

И пшено с вином клевать.

Наш Иван, от их закрытый,

Смотрит птиц из-под корыта

И толкует сам с собой,

Разводя вот так рукой:

«Тьфу ты, бесьская сила!

Эк их, дряней, привалило!

Чай, их здесь 10-ов с 5.

Кабы всех переимама, -

То-то было бы поживы!

Неча дескатьвить, кошмар великолепены!

Ножки краопятьтые у всех;

А хвосты-то - сущий смех!

Чай, таких у куриц нету.

А уж сколько, парень, свету,

Словно батюшкина печь!»

И, скончав такую речь,

Сам с собою под лазейкой,

Наш Иван ужом да змейкой

Ко пшену с вином подполз, -

Хвать одну из птиц за хвост.

«Ой, Конёчек-горбуночек!

Прибегай скорей, дружочек!

Я ведь птицу-то изловил», -

Так Иван-дурак кричал.

Горбунок тотчас явился.

«Ай, владелец, отличился! -

Говкричит ему конёк. -

Ну, скорей её в мешок!

Да завязывай тужее;

А мешок привесь на шейку.

Надо нам в обратный путь». -

«Нет, дай птиц-то мне пугнуть!

Говкричит Иван. - Смотри-ка,

Вишь, надселися от вопльа!»

И, схвативши свой мешок,

Хлещет вдоль и поперёк.

Ярким пламенем сверкая,

Встрепенулася вся свора,

Кругом огненным свилась

И за тучи понеслась.

А Иван наш вслед за ними

Рукавицами своими

Так и машет и кричит,

Словно щёлоком облит.

Птицы в облакох урастратались;

Наши путешественники собрались,

Уложили королевский клад

И вернулися назад.

 

Вот приехали в столицу.

«Что, достал ли ты Жар-птицу?» -

Царь Ивану говкричит,

Сам на спальника глядит.

А уж тот, нешто от скуки,

Искусал для себя все руки.

«Разумеется, достал», -

Наш Иван царю произнес.

«Где ж она?» - «Постой чуток-чуток,

Прикажи сначала окошко

В пглазавальне затвкричить,

Знашь, чтоб темень сотвкричить».

Тут дворяна побенадавливали

И окошко затворяли.

Вот Иван мешок на стол:

«Ну-ка, бабушка, пошёл!»

Свет таковой здесь вдруг разлился,

Что весь двор рукой закрылся.

Царь кричит на весь рынок:

«Ахти, батюшки, пожар!

Эй, решёточных сзывайте!

Заливайте! Заливайте!» -

«Это, слышь ты, не пожар,

Это свет от птицы-жар, -

Молвил ловчий, сам со смеху

Надрываяся. - Потеху

Я привёз те, осстукни!»

Говкричит Ивану правитель:

«Вот люблю дружка Ванюшу!

Взвеселил мою ты душу,

И на радости таковой -

Будь же королевский с3-мянной!»

Это видя, хитрецкий спальник,

Прежний жеребцуших начальник,

Говкричит для себя под нос:

«Нет, постой, дескатьокосос!

Не повсевременно для тебя слобучается

Так канальски отличиться.

Я те опять подведу,

Мой дружочек, под беду!»

Через три позже недели

Вечерком одним посиживали

В королевской кухне повара

И служители двора;

Попивали мёд из жбана

Да читали Еруслана.

«Эх! - один слуга произнес, -

Как севодни я достал

От соседа волшебство-книгу!

В ней государствиц не так чтоб очень,

Да и сказок лишь 5,

А уж сказки - вам огласить,

Так не можно надивиться;

Надо ж этак разумудриться!»

Тут все в глас: «Удружи!

Расскажи, брат, расскажи!» -

«Ну, какую ж вы желайте?

Пять ведь сказок; вот глядите:

Перва притча о бобре,

А 2-ая о царе;

Третья... дай бог память... точно!

О боярыне восверной;

Вот в четвёртой: князь Бобыл;

В пятой... в пятой... эх, забыл!

В пятой притче говкричится...

Так в уме вот и вертится...» -

«Ну, да брось её!» - «Постой!» -

«О красотке, что ль, какой?» -

«Точно! В пятой говкричится

О отличноватой Царь-девице.

Ну, которую ж, друзья,

Расскажу севодни я?» -

«Царь-девицу! - все кричали. -

О царях мы уж слыхали,

Нам красоток-то скорей!

Их и слушать веселей».

И слуга, усевшись принципиально,

Стал говорить протяжно:

«У далёких немских государств

Есть, ребята, окиян.

По тому ли окияну

Ездят лишь басурманы;

С православной же земли

Не бывали ниесли

Ни дворяне, ни миряне

На поганом окияне.

От гостей слух идёт,

Что девица там живёт;

Но девица не обычная,

Дочь, вишь, месяцу родная,

Да и солнышко ей брат.

Та девица, дескатьвят,

Ездит в краопятьтом полушубке,

В золотой, ребята, шлюпке

И серебряным веслом

Садескатьично правит в нём;

Разны песни попевает

И на гусельцах играет...»

Спальник здесь с полатей скок -

И со всех обеих ног

Во дворец к царю пустился

И как раз к нему явился;

Стукнул крепко об пол лбом

И запел царю позже:

«Я с повинной головою,

Царь, явился пред тобою,

Не вели меня казнить,

Прикажи мне говкричить!» -

«Говкричи, да правду лишь,

И не ври, смотри, нисколечко!» -

Царь с кровати закричал.

Хитрый спальник отвечал:

«Мы севодни в кухне были,

За твоё здорвеевье пили,

А один из дворских слуг

Нас забавил сказкой вслух;

В данной притче говкричится

О отличноватой Царь-девице.

Вот твой королевский с3-мянной

Поклялся твоей брадой,

Что он знает эту птицу, -

Так он именовал Царь-девицу, -

И её, изволишь знать,

Похваляется достать».

Спальник стукнул об пол опять.

«Гей, позвать мне с3-мяннова!» -

Царь посыльным закричал.

Спальник здесь за печку стал.

А посыльные дворяна

Побенадавливали по Ивана;

В крепком сне его нашели

И в рубахе привели.

Царь так начал речь: «Послушай,

На тебя донос, Ванюша.

Говорят, что на данный момент

Похвалялся ты для нас

Отыскать другую птицу,

Сиречь дескатьвить, Царь-девицу...» -

«Что ты, что ты, бог с тобой! -

Начал королевский с3-мянной. -

Чай, с просонков я, толкую,

Штуку выкинул такую.

Да хитри для себя как хошь,

А меня не проведёшь».

Царь, затрясши бородою:

«Что? Рядиться мне с тобою? -

Закричал он. - Но смотри,

Если ты недели в три

Не достанешь Царь-девицу

В нашу королевскую светлицу,

То, клянуся бородой!

Ты поплатишинася со мной!

На правёж - в сетку - на кол!

Вон, холоп!» Иван заплакал

И пошёл на сеновал,

Где конёк его еленадавливал.

«Что, Иванушка, невесел?

Что головушку повесил? -

Говкричит ему конёк. -

Аль, мой милый, занемог?

Аль попался к лиходею?»

Пал Иван к жеребецку на шейку,

Обнимал и целовал.

«Ох, беда, конёк! - произнес. -

Царь велит в свою светлицу

Мне достать, слышь, Царь-девицу.

Что мне делать, горбунок?»

Говкричит ему конёк:

«Велика беда, не спорю;

Но могу помочь я горю.

Оттого беда твоя,

Что не слушался меня.

Но, огласить для тебя по дружбе,

Это - службишка, не служба;

Служба всё, брат, впереди!

Ты к царю сейчас поди

И скажи: «Ведь для поимки

Надо, правитель, мне две ширинки,

Шитый золотом шатёр

Да обеденный устройство -

Весь заморского варенья -

И сластей для прохлажденья»,

Вот Иван к царю идёт

И такую речь ведёт:

«Для царевндругой поимки

Надо, правитель, мне две ширинки,

Шитый золотом шатёр

Да обеденный устройство -

Весь заморского варенья -

И сластей для прохлажденья». -

«Вот давно бы так, чем же нет», -

Царь с кровати дал ответ

И повелел, чтобы дворяна

Всё сыскали для Ивана,

Молодцом его именовал

И «счастливый путь!» произнес.

На другой день, днем рано,

Разбудил конёк Ивана:

«Гей! Хозяин! Полно спать!

Время дело исправлять!»

Вот Иванушка поднялся,

В путь-дорожку собирался,

Взял ширинки и шатёр

Да обеденный устройство -

Весь заморского варенья -

И сластей для прохлажденья;

Всё в мешок дорожный склал

И верёвкой завязал,

Потеплее приоделся,

На жеребецке своём уселся;

Вынул хлеба ломоток

И поехал на восток

По тоё ли Царь-девицу.

Едут целую седмицу,

Наопослядок, в день осьмой,

Приезжают в лес густой.

Тут произнес конёк Ивану:

«Вот дорога к окияну,

И на нём-то круглый год

Та красавица живёт;

Два раза она лишь спрогуливается

С окияна и приводит

Долгий день на землю к нам.

Вот узреешь завтра сам».

И, закончив речь к Ивану,

Выбегает к окияну,

На котором белосласковый вал

Одинёшенек гулял.

Тут Иван с жеребецка слезает,

А конёк ему вещает:

«Ну, раскидывай шатёр,

На ширинку ставь устройство

Из заморского варенья

И сластей для прохлажденья.

Сам ложися за шатром

Да смекай для себя разумом.

Видишь, шлюпка вон мелькает..

То царевна подплывает.

Пусть в шатёр она войдёт,

Пусть покушает, попьёт;

Вот, как в гусли заиграет, -

Знай, уж время наступает.

Ты тотчас в шатёр вбегай,

Ту царевну сохватай

И держи её посильнее

Да зови меня быстрее.

Я на 1-ый твой приказ

Прибегу к для тебя как раз;

И поедем... Да, смотри же,

Ты гляди за ней поближе;

Если ж ты её проспишь,

Так бпищне избежишь».

Тут конёк из глаз сокрылся,

За шатёр Иван забился

И давай дирину крутить,

Чтоб царевну подглядеть.

Ясный полдень наступает;

Царь-девица подплывает,

Впрогуливается с гуслями в шатёр

И садится за устройство.

«Хм! Так вот та Царь-девица!

Как же в притчах говкричится, -

Рассуждает с3-мянной, -

Что куда красна собой

Царь-девица, так что диво!

Эта совершенно не великолепена:

И бледна-то, и тонка,

Чай, в обхват-то три вершка;

А ножиконка-то, ножиконка!

Тьфу ты! как будто у цыплёнка!

Пусть полюбится кому,

Я и даром не возьму».

Тут царевна заиграла

И наслишь сладко припевала,

Что Иван, не зная как,

Прикорнулся на кулак

И под глас тихий, стройный

Засыпает прерасслабленно.

Запад тихо догкричал.

Вдруг конёк над ним зарнадавливал

И, толкнув его копытом,

Крикнул гласом сердитым:

«Спи, любезный, до звезды!

Высыпай для себя беды,

Не меня ведь вздёрнут на кол!»

Тут Иванушка заплакал

И, рыдаючи, просил,

Чтоб конёк его простил:

«Отпусти вину Ивану,

Я вперёд уж спать не стану». -

«Ну, уж бог тебя простит! -

Горбунок ему кричит. -

Всё поправим, может статься,

Только, чур, не засыпаться;

Завтра, рано поутру,

К златошвейному шатру

Приплывёт опять девица

Мёду сладкого напиться.

Если ж опять ты заснёшь,

Головы уж не снесёшь».

Тут конёк опять сокрылся;

А Иван сбирать пустился

Острых камешков и гвоздей

От разбитых кораблей

Для того, чтоб уколоться,

Если вновь ему вздремнётся.

 

На другой день, поутру,

К златошвейному шатру

Царь-девица подплывает,

Шлюпку на берег кидает,

Впрогуливается с гуслями в шатёр

И садится за устройство...

Вот царевна заиграла

И наслишь сладко припевала,

Что Иванушке опять

Зажелалося поспать.

«Нет, постой же ты, дрянная! -

Говкричит Иван вставая. -

Ты в другоредь не уйдёшь

И меня не проведёшь».

Тут в шатёр Иван вбегает,

Косу длинноватую хватает...

«Ой, беги, жеребцек, беги!

Горбунок мой, помоги!»

Вмиг конёк к нему явился.

«Ай, владелец, отличился!

Ну, садись же поскорей

Да держи её плотней!»

Вот столицы добивается.

Царь к царевне выбегает,

За белы руки берёт,

Во дворец её ведёт

И садит за стол дубовый

И под занавес шелковый,

В глазки с ласкогостью глядит,

Сладки речи говкричит:

«Бесидентиченая девица,

Согласися быть королева!

Я тебя чуток узрел -

Сильной страстью восбурлил.

Соеслины твои глаза

Не дадут мне спать средь нглаза

И во время бела дня -

Ох! измучают меня.

Молви ласкогое слово!

Всё для женитьбы уж готово;

Завтра ж днем, светик мой,

Обвенчаемся с тобой

И начнем жить припевая».

А царевна дескатьодая,

Ничего же не говоря,

Отвозворотилась от царя.

Царь нисколечко не сердился,

Но сильней ещё влюбился;

На колен пред нею стал,

Ручклаского пожимал

И балясы начал опять:

«Молви ласкогое слово!

Чем тебя я огорчил?

Али тем, что полюбил?

«О, судьба моя плачевна!»

Говкричит ему царевна:

«Если хочешь взять меня,

То доставь ты мне в три дня

Перстень мой из окияна». -

«Гей! Позвать ко мне Ивана!» -

Царь поспешно закричал

И чуток сам не побенадавливал.

Вот Иван к царю явился,

Царь к нему оборотился

И произнес ему: «Иван!

Поезжай на окиян;

В окияне том хранится

Перстень, слышь ты, Царь-девицы.

Коль достанешь мне его,

Задарю тебя вэтого». -

«Я и с первой-то дороги

Волочу насилу ноги;

Ты опять на окиян!» -

Говкричит царю Иван.

«Как же, плут, не спешить:

Видишь, я желаю жениться! -

Царь со гневом закричал

И ногами засоблакол. -

У меня не отпирайся,

А быстрее отправляйся!»

Тут Иван желал идти.

«Эй, послушай! По пути, -

Говкричит ему королева, -

Заезжай ты поклониться

В изумрудный терем мой

Да скажи моей родной:

Дочь её выяснить желает,

Для чего же она прячет

По три нглаза, по три дня

Лик свой ясный от меня?

И для чего же мой братец краопятьтый

Завозворотился в мрак ненастный

И в тразуманной вышине

Не пошлёт луча ко мне?

Не забудь же!» - «Помнить буду,

Если лишь не забуду;

Да ведь необходимо же выяснить,

Кто те братец, кто те мама,

Чтоб в родне-то нам не сбиться».

Говкричит ему королева:

«Месяц - мама мне, солнце - брат» -

«Да, смотри, в три дня назад!» -

Царь-жеих к тому прибавил.

Тут Иван царя оставил

И пошёл на сеновал,

Где конёк его еленадавливал.

«Что, Иванушка, невесел?

Что головушку повесил?» -

Говкричит ему конёк.

«Помоги мне, горбунок!

Видишь, вздразумал правитель жениться,

Знашь, на тоненькой королеве,

Так и шлёт на окиян, -

Говкричит жеребецку Иван. -

Дал мне сроку три дня лишь;

Тут испытать изволь-ка

Перстень бесьский достать!

Да поповелела заезнажимама

Эта узенькая королева

Где-то в терем поклониться

Солнцу, Месяцу, притом

И спрошать кое об чём...»

Тут конёк: «Сказать по дружбе,

Это - службишка, не служба;

Служба всё, брат, впереди!

Ты теперя спать поди;

А назавтра, днем рано,

Мы поедем к окияну».

 

На другой день наш Иван,
Взяв три луковки в карман,
Потеплее приоделся,
На жеребецке своём уселся
И поехал в далекий путь...
Дайте, братцы, отдохнуть!
Читать далее

Читать далее