Стихи и Проза

Сегодня по телеку поведали, как шестеро в доме сгорели, старенькой печкой выручилаясь от морозов. Трагедия, кошмар, а во мне лишь сердечко чуток дрогнуло. Там огонь перекрыл все пути отступленья, и люди живые стояли ещё перед ним, не веря во весь этот кошмар внезапный; и руки к небесам воздевали, чтобы сон оказался – а там тоже костёр. Трещали стропила уже, и к босым дитячьим ногам падали вниз головёшки, искрами живо смеясь: а дети им взвизгнут чуток и здесь же затихнут в испуге, с надеждой – боясь догадаться осознать, почему у родителей губки как червьаки трясутся – ползут, извиваясь ехидно, по лицам – почему их глаза стекеленеют как яичка вкрутую - соблако в черепном котелке. Вот школьный портфель полыхнул, как будто краопятьтый огонь вслух читает учебники, и тапки с помпоном в углу зажглись, а горшочек ночной пластмассовыми слезами истекает на крашеный пол. Одежда на вешалке – в ней на работу да в школу идти – уж костром занялась, и куда голышом по морозу. К кому – ежели весь мир от их в огненной обжимающей западне. Стягивается на их душах удавка – а я её не вижу.
Они уже орут. Первыми закричали отец с мамой – детей пощади! – но природное естество не ведает человечьего кошмара, для него что пожар, что потоп, то великая божья придумка, и тот лобастый малыш, который ещё на руках не пробудился, тоже зачат был от бога. Мальчишка затих наревевшись, наевшись, и сейчас крепко спит, невзирая на огонь – он и вопльов не слышит в чарующем сне – я тоже не слышу, не вижу огня, ведь я очарован отличноватой судьбой, мне золото жизни дано.
А у их вся судьба – пепелище; на этом обугленном погосте смрадно воняет горелым, в индивидуальности мясом. Запах чёрной золы осязаем и толст, как грузовой вагон, набитый котёлками пробирокасы; его с другим не спутать, он нагло врывается в нос, шебуршит там, откладывая сажу как будто рыбью икру. Этот запах привычен – он свой на пожаре. А вот запах запечённого мяса противен и тонок как червьак, позжеу что зовёт к шашлыкам, к пированью над трупами, воздевшими дескатьяще кости свои – здесь всё провонялось безумием, а я не чую, не слышу, не вижу его.

Но пусть бы лишь по телеку – далеко всё и мёртво – а то ведь я вживую сволочью становлюсь. Вот на днях видел старенькую бабку, которая горестно плакала на улице. Тихонько, как как будто даже чтоб никому не мешать практический бедей: но слёзы из глаз текли большие, и на её маленьком лице они смотрелись как капли густого дождика, кучно обсевшие глубочайшие морщины увядшего яблока. Точнее, персика - позжеу что когда я подошёл ближе, увидел на щеках много длинноватых отворотительных волосьев. Изъеденая шаль давда износилась; голубий плащ может ранее и был по фигуре, но сейчас тащил в для себя одни кости; халат спод него торчал грязный по подолу.
Я её слету восприметил: телегу её - четыре колеса да сверху картонный ящик с охвостьями рынокных помоев - кошелёчек её - футляр от электробритвы, куда положила грошик, найденный на дороге - ботинки её - войлочные растрепаи, к которым проволокой и соплями была присобачена 2-ая подошва.
У её телеги отвалилось колесо. И здесь подошёл мой троллейбус. Хорошо, что стыдясь, старуха ни на кого не глядела, чтобы не быть для того обузой, позжеу что ежели она взглянит на него, то он по совести должен к ней подойти и помочь - глаза в глаза я б не смог от неё уехать. А так ей непременно кто-или да поможет. Мир не без неплохих людей.
Прибыл домой. Выгрузился. А в голове червьаки закопошились, оставляя вонючие слизистые следы посреди мозговых извилин. О чём дразумают эти ноткискивайе старики? Как им жизнь опостылела. А клиноктают о чём? Хоть бы быстрее сдохнуть по божьей воле. Есть ли он? кто? да бог тот?- веркомфорт они. Ведь наслишько сил дали на благо государствы практический, зря в серости будней светлое будущее - а ода их в удушающий мрак облекло. Нечем дышать уже, воздух не видно. И дело здесь не в еде да одежде, хотя страсть как желается сытно поесть и до дробышек согреться. А в вере дело: прадедов их обманывали цари, отцам лгали диктаторы, ересивые демократы лгут внукам. А всё изза пары сундуков золотых монет, которые на том свете - ну и на этом тоже - бессмертной душе никогда не понеобходимобятся.
Вот данной старухе б на данный момент за круглым столом попосиживать, за чаем с горячими плюшками. И чтобы рядом счастливые дети да весёлые внуки, и любили они её, целовали прямо в сморщенное яблочко с ямками на щеках. Сияло на лице бабки солнце, а не та промозглая слякоть, от которой я позорно сбенадавливал.

Да. Злые мы стали и беспросветные. Кажется, что ежели этогодня не успеешь сделать гадость практическиму ближнему, то завтра уже жеребцец света – и амба всем твоим негодяйским начинаниям.
С утра в маршрутке слышу от водителя:- Не трожь дверь! Ослеп, чили? Она автоматическая!- и милое лицо его в кепочке вдруг слету преобразуется в свиную харю, злобно похрюкивающую наверно от недоедания.
Прохожу по рынку, спеша, а там древняя старуха для чего же-то с сумками, хотя куда ей саму себя поднять на ноги. Мешаешь, карга:- Ты чего же посреди дороги раскорячилась? Двигай сракой поживее!- и я уже похож на барана, даже больше на чёрта с рогами, который спустился на землю пободаться с неплохими людьми.
Старуха, подымая тяжёлые сумки, цепанула торговый лоток, рванула пакет с кукурузой, и на весь тихий утренний рынок понесла торгашей благим матом, вознося их на волнах ураганной ругани до небес, и оттудова практически напогибель шмякая об землю – а ангельское абрикосовое лицо стало идентиченим на бледноватую поганку в мухоморных пятнах.
Вот что мы делаем вместе, следуя христианским заповедям собственных церковных книг, которые в золочёных переплётах пылятся на полках наших хружелезных шифанеров.

Потому что сочуствие пропадает, пропадает мелочью. Чужое горе становится приятнее практический радости. Когда я узнаю про крушение, то 1-ая мысль: сколько жертв? И ежели их не достаточно, меньше 10-ка, я считаю себя обманутым в ожиданиях – для чего же, дескать, объявляли о катаклизме, когда здесь обычная бытовуха. Эта же самая сердечная немощь, уверен, и в душах всех других обывателей. Даже ведущие дикторы с постными лицами больше горя играют на публику, а желудком уже прикидывая сколько новейших приблудных глядителей посиживают у телеэкрана, и как от этого прирастится прибыль. Есть, жеребцечно, и добрые праведники, по правде страдающие от чужой боли, да их лишь на словах пглазатают, на людях, а в собственных душах презирая блаженными.
Немеют наши сердца. Отлёсупруги они да отсисупруги в креслах и на диванах, с газетой у телека. Все люди приглушённо шепчутся про апокалипсис, про войну, боясь и ожидая её – но каждый верит, что беда обойдёт его стороной. Каждый ведь, дразумающий о для себя что он единственный – уповает на бога, дескатьится даже не веря.
Все люди стали чужды друг другу, но когда кто из нас корчится затиснутый в искорёженных железяках, без рук-ног и уже без головы, то всё равно орёт во всю оглашенную глотку:- Спасите!! Родные!! Не урастратайте меня, единственного на свете!!
===================================